Во французской палате либеральная оппозиция горячо противилась предприятию, в котором Франция, из-за «гнева Пруссии и казаков», унижала себя до того, что исполняла роль полиции.
Один из самых серьезных и умеренных членов либеральной оппозиции «независимых», как называли эту партию, Ройе-Коллар, говорил, что нация ведет войну эту на свой счет и против себя же. Другие указывали на то, что президент совета в основании разделяет их мнение, и это было справедливо. В связи с этими прениями дошло до чрезвычайных волнений в палате: депутат Манюель указал на опасность, грозившую личности Фердинанда при военном вмешательстве и упомянул о судьбе Людовика XVI. Его шумно перебили и на другой день, среди сумятицы, беззаконно, самовластно исключили его из палаты «за похвальное слово», будто бы произнесенное им «цареубийству». На экспедицию ассигновали 100 миллионов и честь командования поручили королевскому принцу, герцогу Ангулэмскому, единственному оставшемуся в живых сыну графа д'Артуа.
Надежда, что предприятие это вызовет такое же сопротивление, какое встретил Наполеон, не оправдалась, так же как в Италии, за два года, хотя в Мадриде, как и в Неаполе, не было недостатка в воинственных речах на улице, в прессе и в зале кортесов. Объявление войны, которым ответили на переход границы, было подписано в Севилье. Французские войска безостановочно шли вперед, и на этот раз за них стояло духовенство и так как французы платили хорошо и наличными деньгами, то на их стороне была и жадность народная. 23 мая авангард французской армии вступил в Мадрид. Установлено было регентство в духе апостолической партии, и французское войско пошло дальше; началось гонение на всех приверженцев противной партии. Кортесы должны были оставить Севилью и переместиться вниз по Гвадалквивиру в Кадиксе, и король, которого держали на всякий случай, как ценного заложника, сопровождал кортесы. В Кадиксе партия выдержала трехмесячную осаду, в то время как в остальной Испании сопротивление понемногу угасало и только один либеральный полководец, Мина, счастливо держался, даже перешел французскую границу и потом укрепился в Барселоне. 31 августа войска не могли более держаться в Кадиксе: начались переговоры, и 28 сентября кортесы освободили короля, который удалился во французский лагерь. Кортесы разошлись и кто был поумнее бежал, чему всячески содействовал герцог Ангулэмский, хорошо знавший своих союзников. Освобожденный тиран и его партия не стеснялись жертвами. Он отменил все, сделанное со времени 7 марта 1820 года, и казнь Риего может служить образцом их мщения партии «черных». Риего отвезли к месту казни в тележке, запряженной ослом, и удавили, между тем как монахи и чернь провозглашали многолетие королю и хвалу религии! После того как сдались последние крепости: Барселона, Картагена, Аликанте, король въехал в Мадрид 13 ноября. Своего духовника Саеца он назначил министром, универсальным, единственным. Французы и их главнокомандующий, герцог, оставались в Испании настолько долго, что успели получить глубокое отвращение ко всему этому правлению. Сам герцог поспешил домой, а 45 000 человек по договору остались в Испании, под начальством генерала Бурмона, пока вместо распущенного войска не составили новую испанскую армию. Еще раньше, 9 октября 1824 года, издан был декрет, по которому всякий поднявший оружие после 1 октября 1823 года или каким-нибудь действием выказавший себя врагом трона, обвинялся в оскорблении величества и подвергался смертной казни.
Не так легко доставалась победа неограниченной партии в Португалии, где противоречия были те же. Королю дом-Иоанну приходилось иметь дело с палатой, настолько же неумеренной и неосновательной, как современная ей испанская. Сам он был добродушен и мирился со всем. Напротив, королева, сестра испанского короля, и сын ее Мигуель, едва достигший 20 лет, но воспитанный в ее школе, рассчитывая на сочувствие великих держав и на предстоявшее вступление иностранных войск в Испанию, подняли восстание в феврале 1823 года в надежде восстановить свою неограниченную власть: то, что люди эти называли возрождением. Прямо рассчитывать на помощь французов они и думать не смели; Англия без того ревниво следила за всем и не разделяла и не сочувствовала политике Веронского конгресса. Переворот сделался сам собой: так как из всех благ, которые сулила конституция, ничто не осуществлялось, то народ легко воротился к старому порядку. Подготовив все, дом-Мигуель бежал из столицы в мае. Мятежные войска привели в главную квартиру короля, у которого не было своей воли. Под давлением новых лиц он объявил монархию восстановленной и самодержавным королем воротился в Лиссабон. 18 июня прибыла туда и королева Шарлотта. План этой фурии и дом-Мигуеля был отстранить слишком добродушного короля. От происков ее бежали сначала министры короля, а 9 мая 1824 года и сам король: он сел на английское судно, стоявшее в Тахо. Народ в Лиссабоне опомнился от своего монархического увлечения.
Дом-Иоанн должен был разоблачить намерения своих приближенных, и настроение народа было так грозно, что Мигуель счел за лучшее поспешить к отцу, испросить его прощение, конечно, дарованное ему с тем, чтобы «неопытный юноша» уехал путешествовать. Королева, несмотря на сопротивление, вынуждена была поступить в монастырь. Вопрос о конституции решен был в умеренном духе. Кортесы были восстановлены, со старинным разделением на сословия, в форме старопортугальского собрания сословий, как оно было в Ламехо (4 июня 1824 г.). На Юге, в Италии и на Пиринейском полуострове, политика Священного союза вполне одержала верх и, как мы увидим, удачное вмешательство в испанские дела на некоторое время в самой Франции дало полную власть партии ультракоролевской. Между тем события на Востоке, разъединявшие общность консервативных интересов трех великих восточных держав, кончились полным поражением политики Меттерниха.
Восточный вопрос. Восстание в Греции 1821–1830 гг. Русско-турецкая война 1828 г. и мир в Адрианополе 1829 г
Мы неоднократно указывали на то, что так называемый на газетном языке «восточный вопрос» тянется, с различными изменениями, через всю всемирную историю. С конца XVII столетия Европа перестала бояться турок и нашествия османов на Западную Европу. Вопрос и опасность его, напротив того, заключались, скорее, в видимом ослаблении силы Османов и в том, какая новая политическая организация возродится при этом разложении? Долго ли, скоро ли совершится превращение? В какой степени кризис в различных стадиях повлияет на европейские державы и их взаимные отношения?
Варварское господство османов, все еще признававших одно свое право завоевания и действовавших на основании этого права, нестерпимо было «райям», т. е. стаду, как называют христианское население Европейской Турции высокомерные турки-магометане. По мере того, как под влиянием событий 1789 года в народах европейско-христианского развития пробуждалось создание своего политического назначения, в народах Востока явилось, ежели не полное сознание невыносимости положения, то все же мысль, что они, христиане и европейцы, подчинены и находятся в полурабстве у магометан и варваров. Особенно сильно было сознание это в греческом народе: одна общая ненависть, один язык, общие воспоминания великого прошлого и одна Церковь объединяли этот народ. Путь к избавлению давно был в виду: политика могущественной и единоверной России была явно сочувственна им. Мысль о близком освобождении, о возрождении Греции одушевляла общество, существовавшее с начала столетия, Гетерию друзей муз, и рядом с ним другое — общество филиков, по обрядам и символистике схожее с франкмасонами или карбонариями. Союзы эти приняли практически политический характер, состояли из множества членов, и в том числе были даже приближенные императора Александра.
Знатный грек, один из адъютантов императора, князь Александр Ипсиланти, стал во главе общества Гетерии в 1820 году. Положение Оттоманской империи, казалось, благоприятствовало для начала действий. В марте 1820 года возгорелась открытая борьба между царствующим султаном Махмудом II и возмутившимся сатрапом его, Али-пашой Янинским, по обычаю Востока, полунезависимым властителем Албании, Фессалии и части Македонии. В Валахии с января 1821 года, после смерти господаря, было также полное возмущение, направленное под предводительством местного боярина против всесильной денежной и чиновной аристократии в Константинополе, так называемых фанариотов. В марте того же года Ипсиланти перешел через Прут и из Ясс, главного города Молдавии, разослал эллинам прокламацию, призывая их к борьбе с потомками Дария и Ксеркса. Предприятие это не удалось: Ипсиланти более всего рассчитывал на поддержку России, а она не двигалась; император Александр, мечтавший, как благороднейший идеалист и великий мира, сделать что-нибудь для своих греков, теперь был неприятно поражен серьезным положением дел и убеждал греков и валахов немедленно подчиниться законному государю. Вести дело сообща с румынами и сербским князем Милошем Обреновичем не удавалось, и неискусно веденному этому делу положен был конец поражением турецкими войсками при деревне Драгачане. Князь Ипсиланти перешел австрийскую границу, но здесь политические изгнанники никогда не могли надеяться на человечное и приличное обхождение: его схватили и заперли в жалкую каморку в крепости Мункаче в Венгрии.