Варун: Член Думы Вишневский-первый...
Вот прицепились с этими подписями! Ведь сидит же спокойно Прогрессивный блок, сидят спокойно левые, никаких подписей не требуют, всё объективно. Большинство зала — против тёмных сил, и отступленья уже нет, теперь вся уверенность — в твёрдости голоса. И, продувая топырчатые усы:
Милюков: Я сказал вам свой источник — это московские газеты, из которых есть перепечатки в иностранных газетах...
Не сказать прямо — в газетах другой воюющей стороны, неудобно, но немцы-то, аккуратные люди, неужели же будут неправильно цитировать? Наверно, промелькнуло где-нибудь. Ну, может быть, не именно точно так. А в археологии как? необразованность! по каким-нибудь там безымянным черепкам восстанавливают, складывают...
Я передаю те впечатления, которые за границей... Я говорю, что мнение иностранного общества такое, что в Ставку доставлена записка крайних правых,
(и, как все документы Ставки, опубликована в московских газетах)
что нужно поскорее кончить войну, иначе будет революция.
Замысловский: Клеветник, вот вы кто!
Марков 2-й: Он только сообщил заведомую неправду.
Голос слева: Допустимо ли это выражение с мест, господин председательствующий?
Варун: Я повторяю, член Государственной Думы Замы...
Милюков: Я нечувствителен к выражениям господина Замысловского. (Голос слева: “Браво!”) А кто делает революцию? Оказывается, её делают городской и земский Союзы? Военно-промышленный комитет? съезды либеральных...
Ведь вот же напраслина! вот придумают!.. От этой записки правых поскорее уйти:
Господа, вы знаете, что кроме приведенной записки существует целый ряд отдельных записок... Idee fixe: революция, грядущая со стороны левых!
Ну, действительно, чего не придумают: революция — и вдруг со стороны левых! Да где это видано?
Идея фикс, помешательство на которой обязательно для всякого члена кабинета. И этой идее фикс приносится в жертву высокий национальный порыв и зачатки русской свободы!.. Продолжая своё путешествие... Доехав до Лондона и Парижа... Прочность доверия с союзниками... Соглашение о Константинополе и проливах... Когда министерством управлял Сазонов...
а на него влиял Милюков... И вдруг пост занимает — кто же?.. Не Милюков, а Штюрмер.
Какая может быть вера русским послам, когда за ними становится Штюрмер? В деликатном деле дипломатии есть кружевное шитьё и есть топорная работа... Господа, я видел разрушение деликатнейших фибр... Вот что сделал господин Штюрмер — и может быть недаром он не обещал нам Константинополя и проливов!
С этими проливами хорошо хоть не напоминают: до войны объезжал Милюков страну с пацифистскими лекциями. Но это вздор, молодцу не укор.
Потом я поехал дальше, в Швейцарию, отдохнуть, а не заниматься политикой.
Читая думские отчёты, ведь как приятно будет узнать тем же русским солдатам-окопникам, что не остался без летних вакаций лидер партии Народной Свободы и даже заглянул погулять на швейцарские курорты. (А в рождественские вакации собирается на свою милую дачку в Крым). А в Швейцарии-то — наших революционных эмигрантов!.. Кое с кем и встречался.
Но и тут за мной тянулись те же тёмные тени. На берегах Женевского озера я не мог уйти от департамента полиции. Знаете, поручения особого рода, которые вызывают к себе наше особое внимание.
Так тайные сыщики ходили за Милюковым по пятам? Нет, они развлекались:
Чиновники департамента полиции оказываются посетителями салонов русских дам, известных своим германофильством,
а уже Милюков ходил по их пятам, жертвуя отдыхом.
Господа, я не буду называть вам имени той дамы...
Интригующе звучит, и даже роковей гораздо, чем если имя назвать. Одновременно и тонкий флёр — знать, он допущен к дамам... Однако, для конкретности:
...той дамы, перешедшей от симпатии к австрийскому князю к симпатии к германскому барону...
Неизбежные личные подробности, женщины всегда притягивают их в политику... Когда сейчас в кулуарах обступят и будут чествовать оратора, жать руки и восторженно благодарить, конечно будут и жадно спрашивать...
Салон на Виа-Курва, а потом в Монтрё был известен открытым германофильством хозяйки. Теперь эти дама переселилась в Петроград. Газеты поминают её ими. Проездом через Париж я застал... Парижане были скандализированы, и я должен с сокрушением прибавить, что это — та самая дама, которая начала делать карьеру господина Штюрмера...
Такой тонкий дамский материал, что уже и правые не рычат, не кричат. А между тем как раз тут небольшие простительные ошибки. (Летом 1917 благодушно и честно признается Милюков:
Для меня впоследствии выяснилась невинность этой дамы, Е. К. Нарышкиной.
Тем более, что эта Нарышкина, Лили, совсем и не возвращалась в Петроград, а в Петрограде газеты упоминали совсем другую Нарышкину, Зизи, старушку-гофмейстерину, у которой чуть сердце не разорвалось от милюковской речи. Впоследствии Павел Николаевич разобрался. Но тогда, с думской трибуны, только тревожное подозрение, только жгучий слух мог толкнуть Историю — а какую политическую выгоду принесло бы добросовестное сомнение? Народные массы, вся Россия, весь мир ждали от Думы чего-нибудь такого-такого-этакого…)
Что я хочу сказать этими указаниями? Господа, я не утверждаю, что я непременно напал на один из каналов общения. Но это — одно из звеньев... Чтобы открыть пути и способы... Тут нужно судебное следствие...
Шутки шутками, а как напряжён зал! — никакую детективную пьесу не смотрят с таким захватывающим волнением. Кажется, вот уже, вот уже приоткрывается завеса над страшными тайнами! Да какой же проницательный этот Милюков! Да ведь он намного больше знает, чем высказывает! И вот уже он называет не даму, но зловещее имя:
Когда мы обвиняли Сухомлинова, мы ведь тоже не имели данных. Мы имели то, что и теперь: инстинктивный голос всей страны и её субъективную уверенность! (Рукоплескания).
Боже мой! Мы тут сидим, или там гниём в окопах, — а мы преданы! Россия — предана! Куда нас ведут?
(И о Сухомлинове скоро выяснится, и скажет Павел Николаевич в доверительной обстановке, когда его слова уже не будут делать политики:
Несоответствие с серьёзностью момента; не столько предательства, сколько полного рамолисмента, неспособности стать на высоту положения... Лично я был далёк от предположения, что тут что-нибудь другое, кроме простой глупости; предательство и измена — мне и в голову не приходило).
...Господа, я может быть не решился бы говорить о каждом отдельном из моих впечатлений, если бы не было совокупности... Переехав из Парижа в Лондон... Что с некоторых пор наши враги узнают наши сокровеннейшие секреты, и что этого не было во времена Сазонова. (Возгласы слева: “Ага!”) Прошу извинения, что сообщая о столь важном факте, я не могу назвать его источника
(один союзный дипломат побоялся показать одному нашему послу одну бумажку).
Но тем страшней, что не называется: значит, самое сердце наших секретов передано Вильгельму!
Из декларации Блока “измену” вычеркнули, — но ту же измену заталкивает Милюков сбежавшему из зала правительству — да как ловко! И вот подходит самое взрывное место речи. Но на всякий случай себя обезопасить:
Господа, не питая никакого личного подозрения, я не могу сказать, какую именно роль эта история сыграла в уже известной нам прихожей, через которую прошёл и Протопопов к министерскому креслу. (Слева шум: “Великолепно! Это — Распутин!”)
Да, это выразилось тонко и изящно. Но тут, друзья, не Распутиным пахнет! — ещё не представляли кричавшие всей силы милюковского взрыва. Вот приём: прочесть по-немецки! — бегло, с лёгкостью, лишь бы прочесть, хотя б и не поняли, лишь бы не прервали:
Это — та придворная партия, которая назначила и Штюрмера. Как пишет Neue Freie Presse: “Das ist der Sieg der Hofpartei, die sich um die junge Zarin gruppiert!”
Прошло-о! Остолбенелый Варун и не пошевельнулся. Да и в зале мало кто понял, — неважно, лишь бы сказано, а переведётся в списках. Будут захлёбываться, передавая изустно:
придворная партия, сгруппированная вокруг молодой царицы!!!
А прошло — так можно ещё ударить! И, как ни в чём не бывало, снова по-русски:
Во всяком случае, я имею некоторые основания думать, что предложения, сделанные в Стокгольме германским советником Протопопову, были повторены более прямым путем и из более высокого источника.
Думцы лбы потирают, ещё не поняли. Вот преимущество профессора перед полуграмотным Чхеидзе или банальным Керенским: какие гладкие фразы, ни за что не уцепишься, а всё сказано! Из более высокого источника — значит, не ниже германского министерства иностранных дел, и более прямым путём — значит прямо русскому правительству или даже царю!
И когда из уст британского посла... тяжеловесное обвинение против того же круга лиц...
переводите сами — круг молодой царицы,
подготовить путь к сепаратному миру...
Вот она, сила парламентского слова! — как там ни стянуто, ни сплетено, но едва произнесено — и уже стынет гранитным утёсом: царица готовит сепаратный мир!!!
Никто не успевает ни сообразить, ни крикнуть, ни пикнуть: а — какие же, собственно, эти “некоторые основания”? Откуда вы, Павел Николаевич и сэр Джордж Бьюкенен, заключаете, что...?
(Ну, когда-нибудь, когда-нибудь Павел Николаевич объяснит добродушно:
Одно загадочное обстоятельство, которое мне так и не удалось выяснить. Мне как-то прислали американский журнал, в котором была статья “Мирные предложения, сделанные России”. Портрет фон-Ягова, портрет Штюрмера, а в тексте излагалось содержание статьи швейцарского журнала Berner Tagwacht. Довольно правдоподобные пункты мирных переговоров, предложенных России. Как они попали в Berner Tagwacht, какие сведения у них есть, я так и не добрался. Официальных следов в русском министерстве иностранных дел не нашлось. Однако намёки были постоянные, так что может быть тут кое-что и было.