Так, так, но — на Выборгской что? — А на Выборгской — самые высокие ставки, самый лучший подбор квалификаций. От этого — уверенность, что их не разочтут, в армию не возьмут. От этого и самый большой задор: нам всё можно! И к полиции — тоже злее всех Выборгская сторона. С Эриксона из окна если вылетит железная плитка, то не куда-нибудь, а — по затылку городовому. От рабочих — к солдатам передаётся: в запасных полках есть рабочие здешние, да солдаты с работницами гуляют, всё это связано. Вот ведёт унтер команду солдат в баню — мимо постового так не пройдут, кричат из строя: “Фараон! Харя!!”, и все смеются, а городовой только утирается, что ему делать?.. С этого четверга — на Эриксоне, на Новом и Старом Лесснере — летучие митинги, как обычно: при выходе со смены делают пробку и кричат. В пятницу Старый Лесснер после митинга не разошёлся, а пошёл к Финляндскому с марсельезой, там их рассеяли. На Минном кричали: “громить купцов, товар прячут!”. Это сейчас легче всего зажигается: если лавочники — мародёры, так бить лавки — законно! А сегодня утром на Минном забастовала дневная смена, и вышли три тысячи человек с марсельезой на железнодорожное полотно, сели...
Три тысячи? Да с марсельезой? Нет, тут что-то есть, не зря его ждали.
Чтобы толкнуть, чтобы всё толкнуть — только ведь и нужен один такой эпизод. Как рождается лавина: от Выборгской — Питер, от Питера — вся Россия!
Дмитриева и самого забирало. Да он и пришёл-то вовсе не спокойный, теперь разглядели, это бывают такие люди, их волненья даже не заметишь: не тонкая, не светлая кожа, грубоватые губы.
— А — какие требования? — спросила старшая дама.
— Да вот... — никаких, — Дмитриев мрачно.
Никаких! — даже леденит. Вот это уж самое серьёзное, когда и разговаривать не хотят!
— А днём сегодня — Рено, человек с тысячу, среди работы вышли — и пошли по Большому Сампсоньевскому. Несколько человек забежали в Новый Лесснер, тоже подбивать на забастовку. Их там арестовали, но забастовка всё равно началась — и тоже пошли по проспекту. Сначала спокойно...
Только не по виду Дмитриева.
— ...А все они рядом, Русский Рено напротив Нового Лесснера. И тут же, против Рено — бараки 181-го запасного пехотного полка. И когда, уже часа в четыре, Новый Лесснер пошёл по Сампсоньевскому, как раз мимо казарм...
====
экран
====
Заводские корпуса, темно-кирпичные,
как они видятся поверх высоких кирпичных оград.
Те неуютные здания, где мы не бываем,
культурные люди, там делать нам нечего.
А — есть они. Высятся. Тянутся.
Неясный шум.
Ниже.
= Из проходной вываливают, вываливают рабочие.
И идут по улице
скучной, каменной, окраинной,
беспорядочно, не строясь в демонстрацию, ещё и
сами как бы не решив, зачем и куда они, а —
несёт их!
Говор беспорядочный.
Кепки, кепки, картузы... Иногда — и шляпы.
Дублёные куртки с барашковыми воротниками,
осенние пальто, тужурки, плащи... Черно-серое.
Лица — все бритые, бритые, молодые и старые,
редко у кого борода или усы (но — щегольские).
В этой ли бритости, в сходстве одежды —
сравнены возрасты, сравнены личности.
И несёт их — с заботой общей. Несёт, а весёлых нет.
= А там дальше на улице —
полицейский патруль: с десяток пеших городовых,
ближе они,
в чёрных шапках, чёрных мерлушковых воротниках,
в тугоподпоясанных шинелях, с шашками,
револьверами, снабжены изобильно, справные
молодцы.
И околоточный надзиратель — в сером офицерском
пальто, с узким ремнем.
Ещё ближе.
У всех — оранжевого немного: плечевые жгуты
городовых, тесьма петлиц, у околоточного — кант
погонов.
Чем вот — другие лица полицейских? А — совсем
другие. Больше усатых? Больше мордатых, где
их набрали? А главное: чувств — никаких, а —
каменная служба.
Околоточный, галуны серебряные, рукой взмахнув,
дальше они,
= команду подаёт.
Мы не слышим её.
Да ведь кучка их! — а пошли, пошли сюда строем!
Могут! Закон! — вот что они. Поди-к
не послушайся...
Тут рядом — говор рабочих, друг ко другу, призывы
строиться, не теряться, что-то помнить, как обещались...
Строем идёт на нас команда! Всего десяток, а —
давительно идёт!
Боязливые голоса: что не попрёшь, надо заворачивать.
= Перёд толпы. Сплочены тесно, молодых больше.
Всё-таки вперёд не шагается. Начинают пятиться,
но — запевает рядом невидимый дерзкий одиночный голос:
Богачи, кулаки жадной сворой
Расхищают тяжёлый твой труд!
Пятятся, отступают. Не подхватывают.
Не подхватывают, но песня — действует: сознание
горькое от этих слов, лица — жёстче.
А рты на экране — молчат.
Но невидимых присоединилось два-три голоса:
Твоим потом жиреют обжоры,
Твой последний кусок они рвут.
Ну, не последний кусок, уж таких измождённых не
видно. Есть — и с важностью уважаемых мастеровых.
Кто распахнут — в пиджаках, есть и с
белыми сорочками. А — верны слова песни! —
вот так и чувствуем: рвут последний кусок, и
только песней докричишься. Давай, давай, братцы!
= А полицейский десяток — ближе. Марширует —
подавительно.
Околоточный подхватистый что-то увидел среди
нас, кричит:
— Военнослужащие! Выйти из толпы! Взять
в сторону!
= В толпе-то, оказывается, несколько солдат
затесалось, выздоравливающие! на них узды никакой!
Перевязанный по уху,
рука на бинтовой подвеси, георгиевский кавалер.
И ещё. У вас — служба, а у нас? Кровь — кто
проливал?
Голос околоточного, близко, резко:
— Военнослужащие! Последний раз
предупреждаю!
Перевязанный по уху — распущенный парень,
отвечает всем ртом и лицом,
нам не слышно,
а, видно, крепко ответил: хохочут рядом!
Хохочут! Осмелели!
Теперь видно и запевалу: длинный, худющий, без
шапки (обронил?), волосы раскиданные.
Поди-ка, вытяни всю прорву на себе, не так охудаешь!
Лицо истянулось в усилии за всех, рот
вперекрив, кадык так и прыгает:
Голодай, чтоб они пировали!
Голодай, чтоб в игре биржевой
Они совесть и честь продавали...
И — не зря! Начинает перениматься! Запаляет
песня сердца, ярее всяких уговоров! Уже и в
дюжину глоток ему помогают, кричат через песню
своё душевное:
Голодай, чтоб они пировали!
Голодай, чтобы честь продавали!
= А полиция — шашки! обнажила!
И — наступает!
Шашки? ещё не значит — рубить, может — и
плашмя разгонять, как повернут. Но лица у
городовых — хоть и рубить, не дрогнут.
Околоточный — как в бою:
— Нижние чины! За мятеж будете арестованы!
= Всё ж — оседает толпа, подаётся. Страшно.
Подбодряют друг друга теснотой, плечами,
множеством,
да и голосами, напев марсельезный, а слов не зная, один
запевала рвёт до надрыва, отчаянно, что ж отступаете,
ребята? вы ж обещали!..
Царь-вампир из тебя тянет жилы!
Царь-вампир пьёт народную кровь!
Солдат с крестом георгиевским мрачен, руку
больную зажали, — а не уйдёт! Не на того напали!
= Но... и шашки! шашки поднятые идут! Страшно!
= Пятится толпа, проиграно дело...
Отступает косовато, жмётся к забору какому-то,
дощатому, низкому, высотой аршина в полтора.
Из сил последних, как последнюю песню в жизни, ведёт
запевала:
Ему нужны пиры да палаты,
Подавай ему крови твоей!
= А полиция — уже вплотную!
во весь экран
передние! Плашмя? или рубя?
Что у этих леших разберёшь?.. Шаг на нас!
Шаг на нас!
Лица чужие: над нами смеётесь? так и мы вдарим!!
Экран пошире.
= Пятимся, нет дураков под шашки. Вдарят — и
побежим. Тысяча — от десятка, так уж сила
ломит. Передним-то лише всего, задние — в
безопаске...
Все голоса упали, нету.
Шаг! Шаг! От забора оттесняют рабочих, очищают
вдоль забора. Продвигается полиция с
поднятыми шашками.
Но последний голос отчаянного запевалы:
На воров, на собак, на богатых!
Да на злого вампира-царя!
Ах, к сердцу!
И — опять, опять полыхало глухими голосами, как дрова
сырые заняло:
На воров, на собак, на богатых!
И — остановились! Нельзя нам бежать. Побежим —
уже мы не люди...
Требований? Нет у нас “требований”, а — пришла
пора расчёта, вот и всё!
И зло веселеем в отчаянной песне, эх, нечего терять:
Бей, губи их, злодеев проклятых!
Засветись, лучшей жизни заря!
У забора так и сошлись встречными клиньями:
передние из полиции и передние из толпы.
У вас шашки вскинуты? А у нас кулаки выставлены.
Да глаза выворачиваются от люто-родных слов:
Бей, губи их, злодеев проклятых!
= Да куда ж вы, против оружия?
= А вы куда — противо всего народа?
= У полицейских — песни нет. Им песня и не нужна,
у них — команда! Первый злодей околоточный:
— Бей плашмя!!
И — ударили!
У-дарили!
Ай, кому по голове, это силища!
И — ухатому тому солдату, да!..
Потеснились, попёрли, поваливаемся,
повалили назад!.. Ну, куда тут...
И — пошла полиция вдоль забора.
Дался им этот забор, очищают его зачем-то, именно
забор.
Самый широкий экран.
= С поворотом распахивается перед нами долгота
этого низкого забора,
а за ним — плац!
А на плацу — маршируют солдатики,
правда, с палками вместо винтовок.
= Кто — строевую ходьбу,
= кто — ружейные приёмы. Ученья — с унтерами,
без офицеров.
Не то что ружей, они и шинелей носить не умеют, а
туда же — солдаты.
Ученье ученьем, но замечают,
замечают, что здесь, сюда поворачиваются,
и даже, по произволу покидая расхлябанный свой
строй, идут,
идут сюда,
да — с палками, как были! да с палками!! А одеты — армия, сытая, здоровая:
— Фараоны!
— Сволочи!