Саша быстро загнал второй патрон, взвел курки и снова затих в ожидании. Потом услышал шорох, хруст ветвей и наконец топот ног - стрелявший убегал... Все стихло.
Саша обождал еще некоторое время, прислушиваясь к лесу, не решаясь выйти из своего убежища. Потом пригибаясь к земле, пошел в сторону, противоположную той, куда убежал стрелявший, шел не по тропинке, а лесом, продираясь сквозь низко свисающие ветви деревьев, и вышел к Ангаре. Однако к берегу не спустился, а дошел до деревни краем леса.
Кто же стрелял? Случайный бродяга, чтобы завладеть его ружьем? Вряд ли. У стрелявшего у самого есть ружье. Стрелял кто-то из их деревни, Тимофей стрелял, вот кто! Не зря Федя его предостерегал, вот какого медведя он имел в виду. Видно, Тимофей похвалялся, что отомстит Саше, а здесь мстят - пулей из засады, жеребием, куском свинца, с которым на медведя ходят. А ведь мог бы Федя предупредить, мол, грозится Тимофей тебя убить - не предупредил, не хотел ввязываться, опасался, что, узнав об угрозах Тимофея, Саша обратится к властям и выставит его свидетелем. Убей Тимофей Сашу, все бы промолчали. Что им Саша? Сегодня он есть, завтра его нет, а с Тимофеем и родными Тимофея им тут жить. И Федя промолчал бы. И никто бы этим не занимался, списали бы его, как умершего, кону охота вести следствие здесь, на краю света.
Только придя домой и упав на койку, Саша понял, над какой пропастью он только что стоял. Жизнь, которая кажется нескончаемой, может оборваться в одно мгновение: от пули, в перевернутой лодке, на изнурительном этапе, от случайной болезни, и никто не придет ему на помощь, никого не тронет его смерть, никому он не нужен, никто его не защитит, пожаловаться некому! Алферову? Тот спросит: почему именно Тимофея подозреваете? Ах, избили его когда-то? Не надо задираться с местным населением, они тоже люди, у них свое достоинство, тут свои нравы, с ними надо считаться. И еще: имеете вы право так далеко уходить от места своего поселения? Имеете право пользоваться огнестрельным оружием? И оттого, что его жалоба останется без последствий, он станет еще беззащитнее, его враги сочтут себя совсем безнаказанными.
Огласка ничего не дает. Он должен защищаться сам. Но как? Не ходить в лес? Тимофей может подстеречь его на берегу Ангары или просто убить дома, выстрелом через окно. И как жить под вечный страхом пули в спину? Ко всему еще и это! Какая нелепость! Сам виноват! Зачем сблизился с Тимофеем? Зачем поехал с ним на сенокос? От них надо подальше, а он раскис, держался на равных, и Тимофей решил, что он ищет его покровительства, боится его, вздумал поизгиляться! А отпора не стерпел, решил отомстить. Не надо быть высокомерным, но и не следует подыгрывать людям, люди бывают разные.
К вечеру Саша зашел к Феде в лавку, подождал, пока разойдутся люди сказал:
- Прав ты был, водятся медведи в вашем лесу.
Федя отвел глаза.
- Вишь как...
Не расспрашивает, понимает, о каком медведе идет речь.
Саша вышел из лавки, проходя мимо Тимофеева дома, замедлял шаг. Зайти, что ли? Посмотреть на этого сукиного сына? Нет, надо держать себя в руках, никаких опрометчивых поступков.
Только одному Всеволоду Сергеевичу Саша рассказал об этой истории и предупредил: Зида ничего не знает.
Всеволод Сергеевич нахмурился.
- Это серьезнее, чем вы думаете.
- Я все хорошо понимаю. И то, что, убив меня, он останется безнаказанным, тоже понимаю.
- Будьте осторожны, - посоветовал Всеволод Сергеевич, - не ходите один в лес, хотите, разделю с вами компанию?
- Ладно, посмотрим, - уклонился от ответа Саша.
Дома он спросил хозяев, где утром был Жучок. Оказалось, они никуда его с собой не брали.
- Думала, однако, он с вами в лес пошел, - ответила хозяйка.
Ясно, дело рук Тимофея, спрятал, сволочь, где-то Жучка.
А Жучок лежал на крыльце, переводил взгляд с хозяйки на Сашу, чувствовал, что о нем говорят. Саша потрепал его по морде.
- Завтра с тобой на медведя пойдем, Жучок, готовься!
В кладовке у хозяина Саша нашел свинцовый брусок, нарубил из него жеребьев. Один ствол зарядил дробью, другой свинцом, пусть Тимофей подступится.
Однако идти в лес Саше не пришлось.
Рано утром, когда он еще был в постели, пришел мужик из сельсовета, вручил ему записку.
"Адм-ссыльному Панкратову А.П. С получением его предлагается вам явиться в село Кежма, к уполномоченному НКВД по Кежемскому райому Алферову В.Г.", - и подпись Алферова, уже знакомая подпись, без завитушек. 14
Левочка сказал Варе, что ей пора вступать в профсоюз. Пустая формальность, но надо. Варя подала заявление.
Оказалось, не пустая формальность. В профсоюз принимали на общем собрании, задавали те же вопросы, что и в анкете. Варя злилась и на вопрос "замужем ли" хотела ответить "да, замужем", но в анкете она ответила по-другому, начнутся вопросы, это еще больше ее унизит, и она сказала "нет, не замужем", увидела удивление на лице Зои и у некоторых других девочек, но никто не переспросил. Задавали вопросы о политике: кто председатель ЦИКа, Совнаркома СССР и Совнаркома РСФСР, какая разница между построением социалистического общества и построением фундамента социалистического общества и что именно у нас построено. Варя была поражена: хорошо знакомые люди, с которыми она виделась каждый день, с которыми у нее установились самые дружеские отношения, вдруг сделались подозрительными, готовыми уличить ее во лжи, точно выполняют бог весть какое ответственное государственное дело. Даже у Рины, у Левочки, даже у Игоря Владимировича лица стили сосредоточенными. Глупо, ведь ее все равно примут в профсоюз, по анкете уже проверили, у нее все в порядка Исполняется какой-то ритуал, видимость обсуждения, видимость дела, к которым все привыкли.
Вопросы кончились. Поднялся Игорь Владимирович и сказал, что Иванова работает в его мастерской, к своим обязанностям относится добросовестно и вполне заслуживает Выть членом профсоюза. Варю поразил казенный язык, которым Игорь Владимирович изъяснялся.
Проголосовали единогласно - за. На том все и кончалось.
И, как только люди поднялись со своих мест, лица преобразились: формальное выражение уступило место умиротворенному - исполнили общественный долг, поздравляла Варю, торопились домой.
Игорь Владимирович предложил спуститься на второй этаж в ресторан, отметить принятие Вари в профсоюз. Рина заявила, что для "Гранд-отеля" она не одета, и предложила "Канатик" - попроще и обслужат быстрее. Левочка ее поддержал - платить придется Игорю Владимировичу, неудобно его вводить в большие расходы. Варе никуда не хотелось идти. Ну Рина, Левочка - ладно, мелкие служащие, дрожат за свое место. А Игорь Владимирович?! Неужели не мог чем-то отличиться от остальных? Ему-то чего бояться, ему, знаменитому архитектору?! Но и он говорит темя же словами, хотя понимает банальность этих слов, нелепость этой процедуры. И она вдруг подумала, что Саша Панкратов, который, может быть, и придавал значение таким собраниям, все же оставался бы самим собой. Наверняка встал бы и сказал, зачем задавать вопросы, когда все написано в автобиографии, нечего терять время, так бы он, конечно, сказал, он личность, а Игорь Владимирович - нет!.. И потому Варе никуда не хотелось идти, но пирушка затевалась в ее честь, отказываться неудобно.
"Канатиком" назывался второразрядный ресторан на углу Рождественки и Театрального проезда, против памятника первопечатнику Ивану Федорову. Он помещался в подвале, его стены были перетянуты не слишком толстым канатом, отсюда и пошло название. Варя в "Канатике" не была ни разу. Здесь нет бильярда, Костя сюда не ходит. Помнится, Вика как-то звала ее, кстати, вместе с Игорем Владимировичем, но она тогда не пошла, предпочла Левочкину компанию, и вот она здесь с Игорем Владимировичем.
Никого из знакомых в "Канатике" не оказалось. Рина сказала, что все собираются здесь только но пятницам, на "жареного каплуна". Под словом _все_ Рана имела в виду ресторанных завсегдатаев.
- Публики все же порядочно, - заметил Игорь Владимирович, обводя взглядом низкий сводчатый зал.
- Центр, после рабочего дня посетителей хватает, - пояснил Левочка.
- У служащих рабочий день кончается, у шлюх начинается, - подхватила Рина, не стесняясь Игоря Владимировича. Здесь он не начальник, а участник застолья.
Публика входила и выходила, вошли три девушки, уселись недалеко от их столика. Варя обратила на них внимание только потому, что от нее не ускользнули мгновенные в, как ей показалось, тревожные взгляды, которыми обменялись Рина и Левочка.
Девушки были ресторанные, из тех, о ком Рина заметила, что их рабочий день только начинается. Для них самый большой праздник - _перед делом_ посидеть вот так вот в ресторане без мужчин, перекусить на _свои_ деньги, переговорить о своих бабских делах, самим _метнуть_ чаевые официанту, ощутить себя обычными женщинами.
Одна девушка сидела к ним спиной. Соседка, наклонясь, что-то сказала ей, она обернулась к Вариному столику, небрежно кивнула Рине и Левочке. Те в ответ тоже кивнули, изобразили на лицах радостные улыбки. Но смотрела она не на них, а на Варю, усмехнулась, отвернулась к своим девицам, что-то им сказала, они громко рассмеялись. Это была худощавая блондинка с узко поставленными глазами, лет, наверно, двадцати пяти, с бледным, когда-то, видно, смазливым лицом, одетая прилично, но без шика, без вызова.
Варя опять уловила встревоженный взгляд, которым обменялись Левочка и Рина, и сама почувствовала неудобство: слишком упорно, насмешливо, даже издевательски смотрела на нее девица.
- Что за мамзель? - спросила Варя.
- Так, виделись где-то, не помню где, - ответила Рина беззаботно, но беззаботность была искусственной. Да и Левочку эта девица знает, значит, виделись где-то не случайно.
Игорь Владимирович, видимо, тоже почувствовал неловкость, посмотрел на часы, давая понять, что засиживаться у него нет времени, поднял рюмку.