- Кто это "некоторые"? - спросил Баулин, хотя он, как и все, знал, о ком идет речь.
- Я имею в виду декана факультета Янсона. Думаю, что он не должен уйти от ответственности.
- Не уйдет, - пообещал Баулин.
- Товарищ Янсон, - продолжал Лозгачев, - создал на факультете обстановку благодушия, беспечности и тем позволил Панкратову осуществить политическую диверсию.
- Позор! - выкрикнул Карев, студент четвертого курса, миловидный парень, известный всему институту демагог и подлипала.
- Партийное бюро института, - закончил Лозгачев, - решительно реагировало на вылазку Панкратова и сняло газету. Это свидетельствует о том, что в целом партийная организация здорова. Наше твердое и беспощадное решение подтвердит это еще раз.
Он собрал листки и сошел с трибуны.
- Редактор здесь? - спросил Баулин.
Все задвигались, разглядывая Руночкина. Маленький, косоглазый Руночкин поднялся на трибуну.
- Расскажите, Руночкин, как вы дошли до жизни такой, - проговорил Баулин с обычным своим зловещим добродушием.
- Мы думали, что не стоит повторять передовую многотиражки.
- При чем тут многотиражка? - нахмурился Баулин. - Когда вы выпускали номер, она еще не вышла.
- Но ведь потом вышла.
- И вы знали, какая в ней будет передовая?
- Конечно, знали.
В зале засмеялись.
- Не стройте из себя дурачка, - рассердился Баулин, - кто не дал писать передовую? Панкратов?
- Не помню.
- Не помните... Вас это не удивило?
Руночкин только пожал плечами.
- А предложение Панкратова написать эпиграммы удивило?
- Раньше мы их тоже писали.
- Вы понимаете свою ошибку?
- Если рассуждать так, как товарищ Лозгачев, то понимаю.
- А вы как рассуждаете?
Руночкин молчал.
- Дурачка строит! - выкрикнул опять Карев.
Баулин посмотрел в бумажку.
- Позднякова здесь?
Улыбаясь, хорошенькая Позднякова поднялась на трибуну.
- Что я могу сказать? Саша Панкратов решил передовой не писать, а ведь он комсорг, мы должны его слушаться.
- А если бы он вам велел прыгнуть с пятого этажа?
- Я не умею прыгать, - ответила Надя, - и я думала...
- Вы ни о чем не думали, - перебил ее Баулин. - Или вам нравится, когда так издеваются над ударниками учебы?
- Нет.
- Почему не возразили?
- Они бы меня не послушали.
- А почему не пришли в партком?
- Я... - Позднякова поднесла платок к глазам. - Я...
- Хорошо, садитесь! - Баулин опять посмотрел в бумажку. - Полужан!
- Нечего их слушать, пусть Панкратов отвечает! - крикнули из зала.
- Дойдет очередь и до Панкратова. Говорите, Полужан!
- Все случившееся я считаю большой ошибкой, - начала Роза.
- Ошибки бывают разные!
- Я считаю это политической ошибкой.
- Так и надо говорить сразу, а не когда тянут за язык.
- Я это считаю грубой политической ошибкой. Я только прошу принять во внимание, что я предлагала написать передовую.
- Вы думаете, это вас оправдывает? Вы умыли руки, хотели себя обезопасить, а то, что такая пошлятина будет висеть на стене, вас не волновало? Вы сами писали эпиграммы?
- Да.
- На кого?
- На Нестерова, Пузанова и Приходько.
- Один обжора, другой - сонная тетеря, третий - жулик. И это вы считаете прославлением ударничества?
- Это моя ошибка, - прошептала Роза.
- Садитесь!.. Ковалев!
Бледный Ковалев вышел на трибуну.
- Я должен честно признать: когда шел сюда, мне не была полностью ясна политическая суть дела, казалось, что это шутка, глупая, неуместная, но все же шутка. Теперь я вижу, что мы все оказались орудием в руках Панкратова. Правда, я настаивал на передовой. Но, когда речь зашла об эпиграммах, смолчал: эпиграмма писалась на меня и мне казалось, что, если я буду возражать, ребята подумают, что спасаю себя от критики.
- Постеснялся? - усмехнулся Баулин.
- Да.
- Ковалев сразу пришел в бюро и честно рассказал, как все было, - заметил Лозгачев.
- Лучше бы он пришел до того, как повесили газету, - возразил Баулин.
Поднялся Сиверский, преподаватель, топографии. Саша никак не предполагал, что он член партии. Этот молчаливый человек с военной выправкой, в синих кавалерийских галифе и длинной белой кавказской рубашке казался ему бывшим офицером царской армии.
- Ковалев! Вы стеснялись возражать против эпиграмм на себя?
- Да.
- Почему же вы не возражали против эпиграмм на других?
- Демагогический вопрос! - раздался голос Карева.
- Запутывает дело! - крикнул еще кто-то.
Баулин обвел рукой зал.
- Слышите, товарищ Сиверский, как собрание расценивает ваш вопрос?
- Я хотел сказать молодому человеку Ковалеву, что ему не стоило бы так начинать жизнь, - спокойно произнес Сиверский и сел.
- Вы можете выступить в прениях, - ответил Баулин. - А сейчас послушаем главного организатора. Панкратов, пожалуйста!
Саша сидел в заднем ряду, среди студентов с других факультетов, слушал, обдумывал, что ему сказать. От него ждут признания ошибок, хотят услышать, _как_ он будет раскаиваться, _чем_ будет оправдываться. Жалел ли он о том, что произошло? Да, жалел. Мог не пререкаться с Азизяном, мог выпустить газету так, как ее выпускали всегда. И не получилось бы тогда всей этой истории, которая так неожиданно и нелепо ворвалась в его жизнь и в жизнь его товарищей. И все же надо выстоять, отстоять ребят, заставить выслушать себя. Здесь не только Баулин, Лозгачев и Карев, здесь Янсон, Сиверский, здесь его товарищи, они сочувствуют ему.
Зал притих. Те, кто вышел покурить, вернулись. Многие встали со своих мест, чтобы лучше видеть.
- Мне предъявлены тяжелые обвинения, - начал Саша, - товарищ Лозгачев употребил такие выражения, как политическая диверсия, антипартийное выступление, злопыхательство...
- Правильно употребил! - крикнул из зала, наверно, Карев, но Саша решил не обращать внимания на выкрики.
Баулин постучал карандашом по столу.
- Доцент Азизян в своих лекциях не сумел сочетать теоретическую часть с практической и тем лишил нас знакомства с важными разделами курса, - продолжал Саша.
Азизян вскочил, но Баулин движением руки остановил его.
- О стенгазете. Прежде всего я, как комсорг, полностью несу ответственность за этот номер.
- Какой благородный! - закричали из зала. - Позер!
- Именно я сказал, что передовой не надо, именно я предложил поместить эпиграммы и сам написал одну из них. И ребята это могли рассматривать как установку.
- Установку? От кого вы ее получили? - пристально глядя на Сашу, спросил Баулин.
В первую минуту Саша не понял вопроса. Но, когда его смысл дошел до него, ответил:
- Вы вправе задавать мне любые вопросы, кроме тех, что оскорбляют меня. Я еще не исключен.
- Исключим, не беспокойся! - крикнули из зала. Уж это-то точно Карев.
- Дальше. Передовую не написали потому, что не хотелось повторять того, что будет в нашей многотиражке и факультетском бюллетене. Там более квалифицированные журналисты...
- Судя по эпиграмме, ты даже поэт, - насмешливо сказал Баулин.
- Писака! - крикнули из зала.
- Я допустил ошибку, - продолжал Саша, - передовую надо было написать. Теперь об эпиграммах. В них самих нет ничего предосудительного. Ошибка в том, что их поместили под портретами ударников. Это исказило смысл.
- Зачем поместили?
- Думалось повеселить ребят в праздник.
- Весело получилось, ничего не скажешь, - согласился Баулин.
Все засмеялись.
- Но, - продолжал Саша, - обвинения в политической диверсии я отвергаю категорически.
- Скажите, Панкратов, вы обращались к кому-нибудь за содействием? - спросил Баулин.
- Нет.
Баулин посмотрел на Глинскую, потом на Сашу.
- А к заместителю наркома Будягину?
- Нет.
- Почему же он просил за вас дирекцию института?
Саше не хотелось называть Марка, но выхода не было.
- Я рассказал об этом Рязанову, моему дяде, а он, по-видимому, Будягину.
- По-видимому... - насмешливо повторил Баулин. - Но ведь Рязанов на Востоке.
- Он приезжал в Москву.
- Рязанов случайно в Москве, вы случайно ему рассказали, он случайно рассказал Будягину, Будягин случайно позвонил Глинской... Не слишком ли много случайностей, Панкратов? Не честнее было бы прямо сказать: да, я искал обходные пути.
- Я объяснил, как было в действительности.
- Выкручивается! Неискренне! Нечестно!
К Кареву присоединились еще несколько крикунов.
- Больше вам нечего сказать?
- Я все сказал.
- Садитесь.
Саша сошел с трибуны.
- Кто хочет выступить? - спросил Баулин.
- Янсона! Янсона! Пусть Янсон скажет!
Янсон с сердитым лицом поднялся на трибуну.
- Товарищи, вопрос, который мы обсуждаем, очень важен.
- Это мы и без тебя знаем, - закричали из зала.
- Но следует отделить объективные результаты от субъективных побуждений.
- Это одно и то же!
- Не философствуй!
- Нет, это не одно и то же. Но позвольте мне довести свою мысль до конца...
- Не позволим! Хватит!
Опять поднялся Сиверский.
- Товарищ Баулин, призовите к порядку дезорганизаторов. В такой обстановке невозможно работать.
Баулин сделал вид, что не слышал замечания.
- Панкратов занял позицию аполитичную и, следовательно, обывательскую, - упрямо продолжал Янсон.
- Мало! Мало! - закричал Карев.
- Подождите, товарищи, - поморщился Янсон, - выслушайте...
- Слушать нечего!
- Чтобы назвать эти выступления антипартийными, назвать их политической диверсией, мы должны найти у Панкратова _преднамеренность_. Только при наличии _умысла_...