Он недоверчиво посмотрел на нее. Ресторанные девочки стараются быть отмеченными или особой удачей, или особым несчастьем, каждая хочет иметь судьбу. Круглая сирота в семнадцать лет - тоже _судьба_.
Но перед ним сидела не ресторанная девочка.
- А у меня все живы, - сказал Костя, - отец, мать, четыре брата, три сестры, дедушка, бабушка - вот сколько родни.
- Они все в Керчи?
- Нет, переехали, - уклончиво ответил Костя, - а в Москве у меня никого. И ничего. Даже жилплощади.
- Где же вы живете?
- Снимаю квартиру в Сокольниках.
Варя удивилась:
- У вас столько друзей, и они не могут достать вам комнату в центре?
У нее возникла мысль устроить его к Софье Александровне, жиличка скоро уезжает. Конечно, не переговорив с Софьей Александровной, ничего Косте обещать не следует, но желание посчитаться с его неблагодарными друзьями пересилило.
- Ничего твердого я не обещаю. Но спрошу у одной женщины в нашем доме. У нее свободная комната, может быть, она вам сдаст.
Он снова покосился недоверчиво.
Но нет, эта девочка говорит серьезно.
- Это было бы прекрасно, - сказал Костя, - это было бы просто великолепно. У этой женщины есть телефон?
- Я должна сначала сама с ней переговорить.
Он рассмеялся.
- Вы меня не поняли, я не собираюсь ей звонить. Телефон мне нужен по моей работе.
- Есть телефон.
Зря сказала о комнате. Может быть, ничего не выйдет.
- Как же вы из рыбака превратились в электроспециалиста?
- Рыбак... Жил на море, вот и рыбак.
- Я никогда не была на море, - сказала Варя.
Он удивился:
- Ни разу не видели моря?
- Только в кино.
Теперь он смотрел на нее в упор.
- А хочется?
- Еще бы!
Музыка смолкла. Все вернулись к столу.
Костя откинулся на спинку стула, поднял рюмку.
- Предлагаю выпить за наших новых знакомых: Варю, и Зою.
- Ура! - крикнул Воля-маленький насмешливо.
Тосты действительно как-то не подходили ни к этой компании, ни ко времени, уже выпили и закусили, на столе царил беспорядок, подходили какие-то люди, присаживались, разговаривали.
Возле Кости вырос молодой человек в очках, с лицом профессора. Сжимая в кулаке купюру, по цвету Варя увидела, что это десятка, он спросил:
- Чет, нечет?
- Не играю, - ответил Костя.
Потом передумал.
- Подожди!.. Варя, загадайте любое желание про себя. Загадали?
- Загадала, - сказала Варя, ничего не загадав.
- Теперь скажите: чет или нечет?
- Чет.
- Чет? - переспросил молодой человек.
- Чет, - подтвердил Костя.
Молодой человек положил десятку на стол. Что они на ней с Костей увидели? Костя ухмыльнулся, забрал десятку и сказал Варе:
- Я выиграл деньги, а вы желание. Что задумали?
Она сказала первое, пришедшее на ум:
- Возьмут ли меня на работу.
- Этого вы могли не загадывать, и так бы взяли.
Он был разочарован.
- Что это за игра? - спросила Варя.
Костя разгладил десятку, показал номер купюры: 341672.
- Тут шесть цифр, вы загадали четные: четыре, шесть, два, итого двенадцать. А ему остались нечетные: три, один, семь, итого одиннадцать. У вас больше, вы выиграли, десятка ваша. Будь у него больше, мы бы ему выложили десятку, поняли?
Варя рассмеялась.
- Не высшая математика.
- Тем хорошо: разжал кулак, сразу видишь - выиграл или проиграл, - сказал он по-детски радостно.
- И как называется эта сложная игра?
- Железка. Не "мен де фер", а просто "железка".
- Железка "по-савойски", - сказала Варя.
Костя рассмеялся.
- Слышите? Слышишь, Лева! Железка "по-савойски".
- Вы имели в виду "Савой" или Савойю? - Ика улыбкой давал понять, что никто, кроме них, не понимает разницы между рестораном "Савой" и Савойей, а уж Костя и подавно.
- Я имела в виду ресторан "Савой", - раздраженно ответила Варя, недовольная тем, что Ика подсмеивается над Костей.
- Ну, конечно, ресторан "Савой", - подхватил Костя.
Он был сообразителен, уловил разницу, хотя, что такое Савойя, понятия не имел. Сидел он, чуть отвалясь от стола, держал руку на спинке Вариного стула, но не прикасался к Варе.
Завоевывает ее примитивными средствами, дерзок, настойчив, но умеет держать себя в руках, Варя понимала все его ходы. Но ей не хотелось его обижать, в конце концов, она, как и другие, блаженствует здесь за его счет. И он чем-то нравился ей, не только широкий, но и добрый, искренний.
Снова заиграла музыка, все пошли танцевать, и опять Костя задержал Варю.
- Вы действительно никогда не были на море?
- Я вам уже сказала, - нет.
Глядя ей прямо в глаза, он медленно проговорил:
- Поездом до Севастополя, автобусом по южному берегу до Ялты. Едем завтра, пока у нас есть деньги, - он кивнул на сумочку, - поезд уходит днем, возьми самое необходимое, купальники, сарафан, впрочем, все это можно купить там.
Варя изумленно смотрела на него. Как он смел ей предложить такое?! Неужели она дала повод? Чем?
- У вас _очередной_ отпуск не с кем провести? - спросила она, вложив в эти слова все презрение и всю иронию, на которые была способна.
Он гордо вскинул голову и четко произнес:
- У меня не бывает _очередного_ отпуска, я сам себе назначаю отпуск, я ни от кого не завишу.
Теперь она поняла, что привлекло ее в этом человеке: он независим и предлагает ей разделить с ним его независимость. Понимала, к чему обяжет ее согласие. Но _этого_ она не страшилась, это должно рано или поздно произойти. Страшило другое. Он игрок, выиграл деньги, теперь хочет прокутить их со _свеженькой_ девочкой.
Давая понять, что предлагает ей не только эту поездку, он добавил:
- Остальное купим, когда вернемся.
Варя молчала, думала, потом сказала:
- Как я могу с вами ехать, я вас совсем не знаю.
- Вот и узнаешь.
- А почему вы мне говорите "ты", мы с вами, кажется, не пили на брудершафт.
Он потянулся к бутылке.
- Можем выпить.
Она отстранила его руку и, понимая банальность своих слов, но не находя других, спросила:
- За кого вы меня принимаете?
- Я тебя принимаю за то, что ты есть. Ты прелестная, чистая девочка, - сказал он искренне и положил на ее руку свою.
Варя не отняла руки. Он не пожимал ее ладонь, не перебирал пальцы, как это делали робкие мальчики, он просто и мягко положил свою руку на ее руку, и ей было хорошо. И она видела, что и ему хорошо так, просто держать свою руку на ее руке.
Он спокойно и снисходительно смотрел на шумный зал, независимый, могущественный человек, с деньгами, рядом с девушкой, единственной, кому он здесь доверяет, единственной, кого здесь признает. Хотя и нет на свете героев, но этот не будет стоять по стойке "смирно" и есть глазами начальство, не потащит под конвоем свой чемодан по перрону...
Не глядя на Варю, он вдруг задумчиво сказал:
- Может быть, рядом с тобой и я стану человеком.
И нахмурился. Отвернулся.
- Хорошо, - сказала Варя, - я поеду.
17
Саша надел лямку и удивился, как легко идет против течения большая-нагруженная лодка. Бечевой, перекинутой через лучок - высокую палку на носу, лодка оттягивалась в _оддор_, шла параллельно берегу легко, без _мыри_ - так Нил Лаврентьевич, почтарь, называл рябь.
Реку переходили в гребях. Саша и Борис садились на нашесть, надевали гребовые весла на уключины и гребли и ад всех сил, течение здесь сильное. Но даже в самой борозде виднелась цветная галька на дне, так чиста и прозрачна была вода. Только цвет ее менялся в зависимости от погоды, становился то серо-стальным, то густо-синим, то голубовато-зеленым.
- Побежим хлестко, - балагурил Нил Лаврентьевич, - ребята молодые, свежие.
Нил Лаврентьевич, хлопотливый мужичишка с мелкими чертами подвижного лица, добывал золото на Лене, партизанил против Колчака, теперь колхозник. О партизанстве рассказывал туманно, врал, наверно, с чужих слов, о золотнишестве говорил правду. Был обычай у ангарцев - в парнях уходить на прииски. Вернулся с золотым кольцом на пальце, значит, добывал золото, теперь женись! Так и Нил Лаврентьевич: побывал на приисках, вернулся, женился, имел хозяйство - шесть коров. По здешним местам и десять коров - не кулак, тем более батраков на наймовал, не держал сепаратора, с тунгусами не торговал. Уходил осенью в лес, добывал на зиму шестьсот-семьсот шкурок, белковал ладно. Теперь белка отступила на север, и соболь ее поистребил, и колхоз требует работы. Раньше литовкой помахаешь на сенокосе, вся прочая домашность была на женщине. Теперь не отличишь, мужик и баба одно - колхозники.
Так, слушая разглагольствования Нила Лаврентьевича, шли они берегом, вдоль нависших скал, по каменным осыпям или вброд - там, где скалы подступали к самой воде. Днем солнце стояло высоко над головой, жарило, к вечеру уходило за лес, и тогда берег пересекали лиловые таежные просветы.
Покажется иногда одинокая рыбачья лодка, мелькнет у берега деревянный поплавок - здесь самолов или _морда_, проплывает вдали дощаник со стоящей на нем лошадью, и опять ни человека, ни зверя, ни птицы. Шумели шивера, как шумит тайга при сильном ветре, вода мчалась через валуны и каменные глыбы, кипела в водоворотах, играла брызгами на солнце. В шивере бечеву тянули все, а Нил Лаврентьевич, стоя в лодке, правил кормовым веслом. И жена его, болезненная молчаливая женщина, закутанная в большой платок, тоже шла в лямке.
Борис натер плечо, побил ноги на прибрежных камнях, мрачно говорил:
- Володя Квачадзе не тащил бы лодку, заставил бы себя везти.
- В лямке, зато без конвоя, - отвечал Саша.
В деревне Гольтявино, на берегу, лодку поджидали местные ссыльные: маленькая седая старушка - знаменитая в прошлом эсерка, анархист - тоже маленький, седенький, с веселым, добрым лицом, и поразительной красоты девушка - Фрида. Старушку звали Мария Федоровна, старичка - Анатолий Георгиевич.
Почта не ходила два месяца, и каждому Нил Лаврентьевич вручил пачку писем, газет и журналов, а Фриде еще и посылку.
- Третий день дежурим, - весело сказал Анатолий Георгиевич, - с утра и до вечера.
- Сортировка задержала, Натолий Егорыч, - объяснил Нил Лаврентьевич, - на проход пойдем до Дворца.