Сталин усмехнулся.
- Всех потянуло на мемуары. Вот и Авель Енукидзе туда же.
Из той же папке, снова обернувшись к журнальному столику, Сталин достал брошюру Енукидзе, показал ее Кирову.
- Читал?
Киров читал брошюру Енукидзе и понимал, что в ней не устраивает Сталина. На минуту у него шевельнулось желание сказать, что не читал, и тем уйти от разговора. Но тогда Сталин предложит прочитать и от разговора все равно не уйти.
- Да... Просматривал... Она мне попадалась...
Сталин уловил уклончивость ответа.
- "Попадалась", "просматривал", - повторил он. - Так вот, из этой брошюры получается, что о существовании типографии "Нина" знали только три человека: Красин, Енукидзе и Кецховели. Откуда Авелю Енукидзе это известно?
- Он был одним из руководителей типографии.
- Вот именно, "одним из"... Были еще Красин, Кенховели. И Кенховели не скрывал от меня ее деятельности. Но Красина и Кецховели нет в живых. В живых только Авель Енукидзе, однако тот факт, что он живой, еще не дает ему права представлять историю типографии, так, как ему хочется, а не так, как оно было в действительности.
- По-видимому, Енукидзе не знал о том, что вы были в курсе дела, - сказал Киров, - вероятно, он был убежден, что ленинская директива выполняется точно.
- Какая директива? - насторожился Сталин.
- Директива о том, что никто, кроме Красина, Енукидзе, Кецховели и наборщиков, не должен знать о типографии.
- Откуда ты знаешь об этой директиве?
- Это факт общеизвестный.
- Что значит "общеизвестный"? Это выдумал Енукидзе, и все поверили. Типография действительно подчинялась заграничному центру. Но из чего следует, что я ничего не знал о ней? Да, ею руководил лично Ленин, но это вовсе не значит, что, как пишет Енукидзе, ни один человек, кроте них, ничего о ней не знал. И если товарищ Енукидзе действительно так думает, почему он не проверил эти факты у бакинцев того периода? И почему выступил с этим именно сейчас? Почему подчеркивает именно это обстоятельство? Зачем все это понадобилось? Это понадобилось для того, чтобы опровергнуть тезис о преемственности руководства, чтобы доказать, что нынешнее руководство ЦК не является прямым наследником Ленина, что до революции Ленин опирался не на нынешних руководителей партии, а на других людей, более того, он этим людям доверял, а нынешним руководителям не доверял. На чью мельницу льет воду товарищ Енукидзе?
- Я не думаю, чтобы товарищ Енукидзе ставил перед собой такую задачу, - возразил Киров, - я думаю, он просто рассказал о том, что знал. Того обстоятельства, что Кецховели вас информировал, он мог и не знать. Я убежден в этом.
- Не вижу оснований для такого убеждения, - холодно ответил Сталин, - не вижу оснований для такой уверенности. Товарищ Енукидзе не первый день в партии, товарищ Енукидзе - член Центрального Комитета партии, товарищ Енукидзе не может не обдумывать политических последствий своих поступков, товарищ Енукидзе не может не понимать, чьим интересам сегодня служит его брошюра. Если бы эту брошюру написал рядовой историк, то можно было бы пройти мимо: историки могут ошибаться, историки часто в плену голых исторических фактов, историки, как правило, плохие диалектики и никудышные политики. Но ведь эту брошюру написал не рядовой историк, а один из руководителей партии и государства. С какой целью написал? Потянуло на мемуары. Рано потянуло. Товарищ Енукидзе еще молодой человек, мы с ним почти ровесники, а я себя еще Стариком не считаю и мемуары писать не собираюсь. Это не мемуары, это политическая акция. Акция, направленная на извращение истории нашей партия, акция, направленная на дискредитацию нынешнего руководства партии. Вот какую цель ставил перед собой товарищ Енукидзе.
- Я думаю, вы несколько сгущаете краски, - нахмурился Киров, - просто не дело Енукидзе писать такие брошюры, он не историк и не писатель. Я сомневаюсь, что он хочет дискредитировать партийное руководство. Он честный, искренний человек и любит вас.
Сталин исподлобья, в упор смотрел на Кирова, глаза его были желтые, тигриные. Все больше раздражаясь, а потому говоря с сильным акцентом, он сказал:
- Честность, искренность, любовь - это не политические категории. В политике есть только одно: политический расчет.
Разговор становился тягостным. Со Сталиным в последнее время вообще стало трудно разговаривать, а когда он раздражался, особенно.
- Можно поправить товарища Енукидзе, - примирительно сказал Киров, - указать на его некомпетентность в вопросах истории.
- Да, - подхватил Сталин, - если бы это написал какой-нибудь историк, его мог бы поправить другой историк. Но это написал член ЦК, один из виднейших руководителей страны. Поправить его следует на том же уровне, - он в упор смотрел на Кирова, - ты пять лет возглавлял бакинскую партийную организацию, твое выступление было бы наиболее авторитетным.
Киров был поражен. Такого еще не бывало. Он, член Политбюро, должен публично засвидетельствовать, что Сталин был руководителем типографии "Нина", о существовании которой даже не знал, тут Енукидзе прав. Почему такое предложение делается ему? Проверяется лояльность? Она достаточно проверена, и если надо проверить еще раз, то не на таком примере.
- Я никогда не занимался историей, - сказал Киров, - и не в курсе данного конкретного вопроса. Кроме того, в тот период, о котором идет речь, я не был в Баку.
- Ну что ж, - спокойно ответил Сталин, - как говорится: на нет и суда нет. Я надеюсь, что в партии найдутся товарищи, способные ответить Авелю Енукидзе, - он повернулся к Жданову. - Центральному Комитету партии не следует заниматься этим вопросом. Это вопрос не всей партии, а только одной из ее организаций, закавказской организации. Пусть закавказская партийная организация и занимается своей историей. Вызовите товарища Берия, изложите ему точку зрения Центрального Комитета. Он секретарь Закавказского крайкома - это в его компетенции. 11
На следующее утро, после завтрака, Сталин приказал позвать врача.
Липман явился со своим чемоданом, разложил инструменты, приготовил тазик, усадил Сталина в кресло, повязал салфетку.
- Как спали? - осведомился Сталин.
- Прекрасно, - Липман набирал шприц, - лучше быть не может, тихо, спокойно, - мягким движением руки он положил голову Сталина на подголовник, попросил открыть рот, - не знаю, как на кого, но на меня всегда хорошо действует шум морского прибоя...
Сталин как будто почувствовал легкий укол в десну, может быть, ему это показалось - по лицу Липмана ничего не было заметно, он смотрел ему в рот и по-прежнему улыбался. Потом откинулся назад, опустил руки на колени и, все так же улыбаясь, сказал:
- Посидим немного, пусть наркоз подействует, можете закрыть рот, можете разговаривать, можете походить, но лучше посидеть.
Десна немела, тяжелела, будто наливалась чем-то. Сталину и раньше удаляли зубы под местным наркозом, но он не помнил, сколько времени надо ждать, пока подействует наркоз.
- Долго придется ждать? - спросил он.
- Минут десять, я думаю. Откройте еще раз рот, я посмотрю.
Он снова осмотрел рот, провел по деснам каким-то металлическим инструментом.
- Скоро заморозится, потерпите.
Он смотрел на Сталина, спокойный, благожелательный, удачно сделал укол, не причинив боли, товарищ Сталин должен быть тая доволен.
Сталин действительно ценил людей, знающих свое дело и умеющих хороню его делать. Этот врач проживет, наверно, сто лет: удовлетворен своей работой, своей жизнью, своим положением. Работает в Кремле, лечит членов Политбюро, получает, наверное, хороший паек - найдутся завистники, они всегда найдутся. Но этот врач, по-видимому, не придает им значения: человек без честолюбия, каких подавляющее большинство на земле. Когда-то, совсем еще молодой, ОН из-за них начинал борьбу, пока не понял других, истинных ее мотивов. Но теперь ОН управляет этими людьми, они верят в него, как в бога, а верить в бога можно только слепо и безоглядно, они называют ЕГО отцом, люди уважают только тяжелую, строгую, но крепкую и надежную отцовскую руку. И этот предан ему из-за одного лишь чувства соприкосновения с НИМ, такие люди тоже должны быть в его окружении. Не только охранники-волкодавы, не только помощники-честолюбцы, но и простые, скромные, любящие ЕГО и преданные ЕМУ люди.
Липман сидел рядом, посматривал на часы, улыбался Сталину, иногда просил открыть рот, водил по деснам каким-то инструментом и после одного такого осмотра показал Сталину вырванный у него и зажатый в клещах зуб.
- Когда вы успели?! Я даже ничего не почувствовал.
- Ведь я его рвал под наркозом. И зуб едва держался, его можно было вытащить, как у нас говорят, пальцами.
- Что же не вытащили?
- Вот тогда бы вы и почувствовали.
В подставленный тазик Сталин сплюнул длинную окровавленную слюну, прополоскал рот, еще раз сплюнул.
- Попрошу вас два часа ничего не есть, - Липман подал ему чистую салфетку, Сталин вытер губы, - и вообще сегодня не есть горячего.
Он взял со стола бюгель, повертел в руках.
- Хороший бюгель, сделано хорошо, материал отличный: сплав золота, платины и палладия. Теперь он вам уже не понадобится - сделаем новый. Только, знаете, Иосиф Виссарионович, может быть, лучше сделать простой протез?
- Что значит простой?
- Здесь, видите, зубы соединяет металлическая пластинка, а мы сделаем сплошную пластинчатую.
- Зачем это нужно?
- Видите ли, Иосиф Виссарионович, металлический бюгель держится на зубах вот этими двумя крючками, мы их называем кламмеры. Пока бюгель легкий - зубам тоже легко. Но на вашем бюгеле уже семь искусственных зубов, это тяжело, слишком тяжело. А на новом протезе мы прибавим еще зуб, бюгель еще больше утяжелится, нагрузка увеличится. А пластинчатый протез присасывается к небу и может выдержать любое количество зубов.