Таким образом, внешне все казалось ярким, праздничным, нарядным. Но Варя чувствовала, что связь ее с Костей недолговечна. Почему? Она сама не знала. В своей прошлой жизни она многое не принимала, но все было ясно и понятно. Теперь ясности нет, она не знает, куда идет, куда плывет. Костя старше ее почти на десять лет, но он ничего не читал, даже "Трех мушкетеров". Из всего Пушкина знал четыре строчки: "Один, в расчеты погруженный, тупым кием вооруженный, он на бильярде в два шара играет с самого утра". Но он был умен и цитировал эти строки не для того, чтобы показать, что Пушкин ему не чужд, а что Пушкину, как и ему, был не чужд бильярд.
Любила ли она его? Трудно сказать. Это произошло в гостинице в Ялте. Она не сопротивлялась, может, из желания испытать неизведанное, о чем рассказывали девчонки, возможно, из желания стать женщиной в полном смысле слова.
Но даже после _этого_ полная близость не возникла, их разделяла дистанция, скорее всего, возрастная?.. Он прекрасно плавал, и все же на пляже ей бывало не по себе: коренастый, широкоплечий, но коротконогий (костюм это скрадывал), волосатый, руки, ноги, спина - все в волосах, на груди вытатуирован орел, на пляже Костя казался гораздо старше... Они возвращались в гостиницу, он запирал дверь на ключ, обнимал ее, целовал шею, грудь, но она стыдилась дневного света, боялась, что, когда они спустятся в ресторан, все по ее лицу догадаются, что _это_ сейчас произошло. Ложась спать, Варя тушила свет - стеснялась раздеваться при Косте, стеснялась ласкать его, обнимать, целовать. И но хотелось этого делать.
Потрясения, упоения новой жизнью не было. То, что раньше казалось недосягаемым, стало вдруг доступным, привычным, будто она жила так всегда. По-прежнему привлекала праздничность вечернего ресторанного зала, нравились красивые наряды, но надоедали долгие примерки, раздражала необязательность портных, томительные ожидания у парикмахера Поля, хотя там и собирался весь московский бомонд.
Салон помещался на Арбате, рядом с рестораном "Прага". Костя в свое время оборудовал салон лампами для сушки волос, и Варя, как и другие постоянные клиентки, входила со двора, через квартиру. Впрочем, парикмахер Поль, он же Павел Михайлович Кондратьев, и его жена Вера Николаевна, маникюрша, выделяли почему-то Варю. Тогда входила в моду шестимесячная завивка, но Варе делать завивку Павел Михайлович отказался.
- Разве можно уродовать _такое_ лицо?!
Это слышали ожидавшие завивки дамы и, конечно, оскорбились. Но Варе было на это наплевать! У нее свой круг знакомых, своя, все та же Костина компания. В ресторане танцевала только с ними. Костя изредка и ненадолго выходил из бильярдной, выпивал рюмку водки, слегка закусывал, ласково обнимал Варю за плечи, как бы приглашая всех убедиться, что эта красотка - его жена и вся эта компания - его компания, пьют, едят за его счет. Варя подозревала даже, что Левочка за его счет и одевается, такие портные Левочке не по карману. Но Левочка - безукоризненный мальчик, не играет на бильярде, почти не пьет вина, вежливый, мягкий, предупредительный, к тому же простой чертежник - трудяга. Косте было нужно такое окружение, интеллигентные ребята из хороших московских семей, так же как нужна жена - чистая, порядочная девочка. Это его мерка, его положение в обществе, его репутация в собственных глазах. Ничего не читая, он знал, что читают другие, кто сегодня в моде, кто известен, не хотел выглядеть профаном, хорошо запоминал имена, обладал живым умом и находчивостью.
Как-то за столом Ика таким тоном, будто задавал вопрос из викторины, спросил:
- Подающий надежды режиссер, два его фильма начинаются на "О". Как фамилия?
Костя успел перехватить взгляд Ики, обернулся и мгновенно ответил:
- Барнет.
Костя кино не любил, не выносил духоты, предпочитал эстраду, оперетту, балет, картин Барнета не видел, однако на вопрос Ики первым ответил он. И дружески кивнул Барнету.
- Охотились вместе, - небрежно сказал Костя.
- Да, да, вспоминаю, - насмешливо подхватил Ика, - ты нам рассказывал эту историю: вы с ним убили волка.
- Не с ним, а с Качаловым, - ответил Костя, растягивая губы, - и не волка, а волчью семью. Набрели на волчье логово, отстрелили волка, потом волчицу, а затем взяли троих волчат. Ты, наверное, видел волков? А если нет, сходи в Зоологический сад и посмотри, только не вздумай гладить - отхватят руку.
Он выпил еще рюмку водки, наклонился к Варе, сказал:
- А ты, Ляленька, попрекаешь меня ружьями. Они, - он обвел рукой зал, - все готовы отдать, лишь бы я поехал с ними охотиться. Пойдем завтра в Клуб мастеров искусств, увидишь, как будут меня обхаживать.
- Но ведь туда пускают только артистов.
Он искренне удивился.
- Ты мне не веришь? Ляленька, завтра же поедем туда!
На следующий день Костя пришел домой рано, чтобы заняться ее туалетом. Сначала она примерила синий шелковый костюм с плиссированной оборкой на юбке и плиссированным воротником, затем серый атласный казакин, расшитый золотой ниткой, к нему полагалась узкая юбка с разрезом, затем открытое коричневое платье. Варю поражало: такой беспощадный во всем, что касается _дела_, Костя мог подолгу любоваться ее нарядами, приходил в восторг, глядя на нее, радовался, как ребенок.
- Шикарно, Ляленька, шикарно.
Варя доверяла его вкусу, но вдруг тамошние знаменитости будут только снисходить до Кости? Кто он для них? Бильярдист. Теперь, оказывается, еще и егерь. И она, жена егеря, такой разряженной будет выглядеть по-дурацки.
Ее опасения оказались напрасными.
В клубе бывали знаменитости и не знаменитости, но все делали вид, что хорошо знают друг друга, чтобы подчеркнуть равенство актерской братии. Был там бильярд на два стола. Костя мало играл. Стоял рядом со знаменитым маркером Захаром Ивановичем, тоже его приятелем, давал советы игрокам, а если играл, то по мелочи, чтобы не обидеть своих именитых друзей. На Старо-Пименовском он отдыхал от дел, становился веселым, благодушным, и Варя любила ездить с ним к Старому Пимену.
Клуб помещался во дворе бывшего барского дома, в полуподвале, обставленном уютной старинной мебелью. В ресторане ложи, маленькие открытые кабинеты на восемь - десять человек. Иногда Костя брал с собой в клуб Левочку и Рину, тогда они занимали отдельный столик на четверых. В ложах же сидели большие компании. Костя показал ей Ильинского и Климова, Варя их узнала, видела в фильме "Процесс о трех миллионах". Узнала и Смирнова-Сокольского - он часто выступал на эстраде в "Эрмитаже". Смирнов-Сокольский сидел, полуобернувшись к лысому усатому человеку, что-то говорил ему, прикрывая рот рукой, - то ли не хотел, чтобы слышали остальные, то ли о чем-то просил. Лысый молчал, щурил заплывшие хитрые глазки, похожий на сытого кота.
- Это Демьян Бедный, - сказал Костя.
Варе здесь нравилось. Водка и вино не подавались, только минеральные и фруктовые воды, о чем предупреждал плакат: "Нарзан стопками не подается". Зато кухня была великолепная, кормили вкусно, рестораном заведовал лучший кулинар Москвы Яков Данилович Розенталь, его называли просто Борода.
Как знак добропорядочности этого заведения на стене красовалась надпись:
Запомни истину одну -
Коль в клуб идешь - бери жену,
Не подражай буржую:
Свою, а не чужую.
Рина утверждала, что первые две строки написал писатель Третьяков, а вторые две - Маяковский незадолго до смерти.
У Рины знакомых здесь было не меньше, чем у Косте. Компанейская, со всеми ладила, но умела держать людей в на расстоянии. Варя толком ничего о ней не знала, живет на Остоженке, возле Зачатьевского монастыря, в деревянном домишке, никого к себе не зовет, смеется: "В любую минуту дом может рухнуть". Рина бывала в клубе и без них, но они никогда не видели, с кем она пришла, с кем уходит. Гости съезжались к одиннадцати вечера, когда кончались спектакли в театрах, а разъезжались в два-три утра. Ночью в переулке их дожидались извозчики.
- Тебя отвезти? - спрашивал Костя Рину.
Та кокетливо поднимала светлые бровки.
- Меня провожают...
Костя подсаживал Варю, она откидывалась на спинку сиденья, устраивалась поудобнее. Старо-Пименовским выезжали на Малую Дмитровку, оттуда на бульвары, город казался малознакомым, в безлюдье, в темноте, безмолвии спящих домов таилось что-то тревожное. Варя молчала, перебирала в памяти впечатления вечера.
Часто из ресторана публика поднималась в зрительный вал, где устраивались капустники. Актеры сами писали пародии, сценки, скетчи, иногда это делали и писатели, игралось все это с блеском, пели цыгане, пела Русланова - такое не увидишь ни в каком театре. Как-то на эстраду вышел Сергей Образцов, нес в руках седобровую, седобородую куклу. В зале зааплодировали, стали поворачиваться в сторону Феликса Копа - начальника Главискусств и председателя правления клуба. Сходство куклы с ним было поразительным. Голосом Копа Образцов объявил, что прочтет доклад "О советской колыбельной песне". "Советская колыбельная песня - кукла направила в зал указательный палец - это был любимый жест Кона, - не буржуазная песня, она должна будить ребенка..." И ничего, все сходило с рук. Вообще, как замечала Варя, этим людям многое разрешалось.
Но Костя сказал, что чаще раза в неделю они в Клубе бывать не могут: "Деньги зарабатываются не в Клубе, сама понимаешь". И очень твердо придерживался этого правила, только раз пошел Варе навстречу, когда инсценировали "Суд над авторами, не пишущими женских ролей". Судьей выступала Наталья Сац, подсудимые - Катаев, Олеша и Яновский, прокурор - Мейерхольд.