- Уехать? - удивился Саша. - Я не вижу причин. Дело не может разбираться без меня. Мама себя взвинчивает. Обыкновенная история, каких много, к сожалению. Меня хотят арестовать?! Исключено. Но если даже это допустить, то с одинаковым успехом арестуют у отца и у дяди. Или мне перейти на нелегальное положение?
Он засмеялся. Он, Саша Панкратов, скрывается от своих.
- Безусловно, страхи Софьи Александровны преувеличены, - согласился Михаил Юрьевич. - Но таково свойство политического дела: с каждой апелляцией вы вовлекаете в круг все большее количество людей, инстанций, дело разрастается, как снежный ком.
Саша с удивлением посмотрел на Михаила Юрьевича. Этот беспартийный, далекий от политики человек говорил точные вещи.
- Я верю в партию, - сказал Саша, - и бегать от нее не собираюсь. 10
Саша приехал на Старую площадь утром. На месте Китайгородской стены зияли мертвые провалы, лежали под снегом груды векового кирпича. Саша вошел в большое удобное серое здание - "Центральная контрольная комиссия", - в вестибюле на указателе кабинетов нашел номер кабинета Сольца и поднялся на второй этаж.
В длинном коридоре вдоль стен сидела молчаливая очередь людей. Из кабинета Сольца вышел молодой человек в синем бостоновом костюме, в белой рубашке и галстуке. Решив, что это посетитель, и видя, что никто из очереди не подымается, Саша открыл дверь.
В большом кабинете стояло два стола: маленький у двери, секретарский, и громадный, в глубине кабинета, за ним сидел Сольц - грузный, с седыми взлохмаченными волосами, короткой шеей, мясистым носом и "заячьей" губой, похожий на знаменитого шахматиста Эммануила Ласкера. Возле Сольца стоял человек с округлой фигурой и безликим чиновничьим лицом, подкладывал бумаги на подпись.
Видя, что Сольц занят, Саша присел на стул у дверей. Сольц посмотрел на него, он был подслеповат, не видел, кто именно вошел, знал, что никто без разрешения войти не может, а раз вошел и сел, значит, секретарь впустил и так, наверное, нужно. Чиновник подкладывал бумаги. А бумаги эти были судебные приговоры по делам осужденных членов партии. Так понял Саша из коротких комментариев чиновника, произносившего фамилию осужденного, его партийный стаж, статью уголовного кодекса и срок заключения. Статьи, которые он называл, ни о чем Саше не говорили. Сольц подписывал бумаги молча, насупившись, нижняя губа отвисла, лицо измученное, недовольное, казалось, он думает совсем о другом, еще более неприятном, чем сами приговоры, на основании которых осужденных исключали из партии.
Саша догадался, что попал сюда случайно, не вовремя, не имеет права здесь быть, но не мог встать и выйти. Если он выйдет, то неизвестно когда попадет сюда и попадет ли. Только сейчас он сообразил, что люди в коридоре ждут приема и ждут, наверно, месяцами.
Сольц взорвался неожиданно - седая голова затряслась, пальцы беспокойно забегали по столу.
- Восемь лет за сорок метров провода!
- Статья двадцать шестая, пункт "б".
- Статья, статья... За сорок метров провода восемь лет!
Чиновник наклонился к бумагам, пробежал глазами. Его лицо снова стало равнодушным. Материал оформлен правильно. И, сколько бы Сольц ни кричал, отменить приговор он не вправе.
Сольц тоже знал, что не вправе отменить приговор, осужденного следует исключить из партии и он должен это исключение утвердить, а изливать свое раздражение на чиновника бессмысленно.
Его взгляд опять упал на Сашу. Этот сидящий у двери незнакомый человек тоже раздражал его: кто он такой? Почему здесь?..
В эту минуту в кабинет вернулся секретарь, молодой человек в синем бостоновом костюме, которого Саша принял за посетителя. Он был опытный секретарь, много лет работал с Сольцем и сразу сообразил: Сольц взбешен каким-то приговором, раздражен присутствием в кабинете постороннего, а парень этот попал в кабинет по его, секретаря, оплошности, когда он отправился в буфет за папиросами.
Протянув дрожащий палец в сторону Саши, Сольц спросил:
- Что ему нужно?
В быстром взгляде секретаря Саша прочитал: "Говори, что тебе нужно, не медли!"
Саша встал.
- Меня исключили из института...
- Какого еще института? - закричал Сольц. - При чем тут институт?! Чего вы сюда все ходите?
- Из транспортного, - сказал Саша.
- Товарищ из транспортного института, - сказал секретарь деловито, - студент, его исключили из института.
И вполголоса добавил:
- Подойди к нему.
- Меня исключили за стенгазету и за конфликт по курсу бухгалтерии, - сказал Саша, подходя к столу Сольца.
- Какую стенгазету, какую бухгалтерию?! Что вы мне вкручиваете?!
- Это квалифицировано как политическая диверсия.
Сольц во все глаза смотрел на Сашу, видимо, не понимая, что вообще происходит, почему этот человек вошел в кабинет, слушает судебные приговоры, рассказывает о какой-то стенгазете, о какой-то бухгалтерии...
Чиновник усмехнулся чуть заметно, снисходительно, о высоты своей казенной самоуверенности - вот, мол, что бывает, когда пренебрегают установленным порядком ведения и оформления дел. Именно потому, что Сольц не понимает этого порядка, к нему и являются, минуя инстанции.
Эта снисходительная усмешка не ускользнула от Сольца. Исподлобья глядя на Сашу, он неожиданно спокойно сказал:
- Вызовите всех.
Саша продолжал стоять на месте.
- Что вы стоите! - закричал Сольц. - Идите отсюда!
Саша попятился. Секретарь знаками велел ему подойти.
- Кого вызвать? - вполголоса спросил он и положил перед собой листок со штампом "Партколлегия ЦКК ВКП(б)".
И только тогда Саша сообразил, что Сольц вызывает всех причастных к его, Сашиному делу. Первый раз за эти месяцы сердце его дрогнуло и к горлу подкатил ком.
Секретарь выжидательно смотрел на него.
- Баулин, секретарь партбюро, - начал Саша.
- Без должностей, без должностей, - торопил его секретарь, записывая фамилии на листке вызова.
- Глинская, Янсон, Руночкин... Ребят можно?
- Говори, не тяни!
- Полужан, Ковалев, Позднякова, - говорил Саша, слыша, как за его спиной чиновник забубнил фамилии и статьи.
- Все?
- Все.
- На когда?
- Можно на завтра?
- Успеешь передать?
- Успею.
- Дуй.
В дверях Саша обернулся. Сольц, сбычившись, смотрел на него.
"Партколлегия просит Вас явиться 10 января с/г к трем часам к товарищу Сольцу". И фамилии вызванных. Только Сашину фамилию не вписали, его фамилии никто не спросил. Это смешно, но не имеет значения. Дело выиграно. Саша не сомневался в этом. Сольцу не требуется никаких инстанций, никаких бумаг, никаких решений. Вызвать всех! И подумать только: не зайди он в кабинет, не окажись секретарь вынужденным исправить свою оплошность, ничего бы не получилось. И эта чиновничья улыбка, взорвавшая Сольца. А теперь получилось! Получилось!
И все же что-то угнетало... Это молчаливые люди на скамейках вдоль стены, безмолвные, терпеливые, ждущие решения судьбы своих близких. Диктатура пролетариата должна защищаться, это так, безусловно! Но все же в тех коридорах воздух пропитан человеческим горем. И тот неизвестный, осужденный на восемь лет тюрьмы за сорок метров провода. Не сыграл ли Саша в его деле роковую роль, не перехватил ли не ему предназначенное сострадание?
Но он был молод, он так хотел жить, и он старался думать о себе, о том, что несчастья его кончились, а не о людях, безмолвно сидящих на скамейках вдоль казенных и унылых стен.
Глинская разговаривала по телефону, когда Саша, минуя секретаря, вошел в ее кабинет. Она удивленно, потом испуганно посмотрела на него, сразу узнала, прикрыла ладонью трубку.
- Что вы хотите?
Саша положил перед ней вызов.
Она прочитала, растерянно пробормотала:
- Почему меня? К Баулину.
Она выглядела очень жалкой.
- Распишитесь, пожалуйста!
- Почему, почему? Идите в партком, - бормотала Глинская.
- Мне поручено это вам доставить. Распишитесь!
Она положила наконец трубку, взяла в руки листок.
- Ты был у Сольца? - вдруг переходя на "ты", спросила она.
- Был.
Она смотрела на листок. Вмешалась партколлегия ЦКК... Не обошлось, конечно, без Рязанова, без Будягина, что и следовало ожидать. И это накануне съезда. Она представила себе, как на съезде тот же Сольц или Ярославский, а может, и Рудзутак приведут в своей речи случай с Панкратовым как пример бездушного отношения к будущему молодому специалисту. Исключили с последнего курса, она подписала приказ. Да, подписала, подчинилась решению партбюро. Но она предупреждала Баулина: пришло письмо, запрещающее отсев студентов со старших курсов. Не прислушался, пусть теперь расхлебывает.
Она посмотрела на Сашу, улыбнулась.
- Это все седьмая школа. Стишки, эпиграммы...
Саша пододвинул листок.
- Распишитесь, пожалуйста.
- Я приду.
- Будьте добры, распишитесь!
Она нахмурилась и расписалась против своей фамилии.
Баулин прочитал вызов, язвительно улыбнулся.
- По верхам лазаешь, не сорвешься?
И расписался с таким обиженным видом, будто Саша нанес ему личное оскорбление.
Янсон посмотрел на Сашу из-за толстых стекол очков, в глазах его мелькнула надежда, он спросил, на каком этаже.
В группе листок пошел по рукам.
- Почешутся, - обрадовался Руночкин, - Ковалев, будешь теперь каяться?
- Сашка, ты молодец, - сказала Позднякова.
Осторожная Роза Полужан тихо спросила:
- Победа?
Сольц, видно, забыл про Сашу. Недоуменно смотрел, как входят в кабинет восемь человек, и подумал, что назначил какое-то совещание. Но на календаре никакой записи не оказалось.
Глинская протянула ему руку, они были знакомы, Сольц узнал ее, с неуклюжей галантностью поднялся. Он оказался совсем маленького роста.
- По делу транспортного института, - объявил секретарь.
Это ничего не говорило Сольцу, он не знал дела транспортного института, а Сашу по близорукости не узнал. Все же привычным движением руки пригласил всех сесть.