Но натолкнулся не на деликатный взгляд московского дурачка, на него смотрела московская улица, насмешливая, все понимающая, умеющая дать отпор кому угодно.
Отводя тяжелый взгляд и трудно дыша, Антон Семенович неохотно сказал:
- В столовой работал в районе. Написал в меню "щи ленивые". Тут прокурор: "Почему ленивые"? Насмешка, выходит, над ударниками. Показываю поваренную книгу, тысяча девятьсот тридцатого года книга: "Щи ленивые". Ясно? Нет, врешь! Книгу тоже контрик написал.
Из всего, с чем сталкивался здесь Саша, это было самое бессмысленное.
- Слава богу, все кончилось, - сочувственно проговорил Борис, - все с вас снято, возвращаетесь домой.
- Домой?! - Антон Семенович с ненавистью посмотрел на Бориса. - Где он, дом-то? В вашем Бердичеве?
Так! Вот и урок Борису: не увлекайся каждой сомнительной личностью.
- А ну, чеши отсюда, мать твою через семь гробов в мертвый глаз! - сказал Саша.
- Нет! - Борис встал, подошел к двери, накинул крючок.
- Вы чего, ребята - беспокойно забормотал Антон Семенович. - Я ведь в шутку.
- Последний раз шутил, стерва, - усмехнулся Саша.
Борис навалился на Антона Семеновича, прижал голову к столу.
- Ребята, пустите, - хрипел Антон Семенович, выкатывая дрянные белесые глаза.
- Не до конца его, Боря, на мою долю оставьте, - сказал Саша.
Эта одутловатая морда с белыми глазами была ему ненавистна. Падаль! Задумал над ними измываться. Гад. Рванина! Товарищ по ссылке! Коллега!
Отвратительная сцена, но их погрузили на дно жизни и с этими подонками иначе нельзя.
- Извиняйся, гад!
- Извиняюсь, - прохрипел Антон Семенович.
- А теперь катись к трепаной матери!
Борис вытолкал его за дверь, сбросил с крыльца, устало опустился на скамейку.
- Вот вам и лейб-повар его императорского величества, - засмеялся Саша.
- Среди таких людей должна жить Фрида, - сказал Борис.
На следующий день они нашли попутную лодку. Кооператорщик согласился их взять, если они пойдут бечевой наравне с ним и лодочником. До Кежмы семьдесят километров, и, если ничто не помешает, они будут там через два дня. Это была удача.
Они снесли свои вещи на берег к громадной, тяжело нагруженной лодке, которую им предстояло тащить. Возле нее хлопотал кооператорщик, толстомордый веселый парень в брезентовом плаще и бокарях - высоких, до паха сапогах, похожих на болотные, только из камуса - мягкого оленьего чулка.
- Отправимся скоро? - спросил Борис.
- Документы оформим и потянемся, - ответил кооператорщик.
- Знаете, Саша, - снова начал Борис, отведя Сашу в сторону, - все же надо сходить в комендатуру. Скажем: нашли лодку, уже погрузились, вот только забежали отметиться. Иначе будут неприятности в Кежме. Этот сукин сын, повар его императорского величества, конечно, настучал, что мы здесь.
- Дело ваше, - холодно ответил Саша, - можете идти, я не пойду. И не говорите, что я здесь. У меня предписание явиться в Кежму, и я явлюсь в Кежму.
- Как знаете, - пожал плечами Борис, - я все же схожу.
В нем бушевал бес деятельности. Одержимый мыслью о женитьбе на Фриде, он уже все подчинил этому, боялся совершить промах.
Борис не вернулся ни через полчаса, ни через час. Кооператорщик ушел оформлять документы, вернулся, а Бориса все не было.
- Сходи, поищи товарища, - сказал кооператорщик, - некогда, уйдем без него.
Саша не знал, что делать. Нельзя оставлять Бориса, но идти в комендатуру он не хотел, да и поздно, спросят, почему не пришел сразу?
- Подождем еще немного.
Наконец появился Борис, молча вытащил из лодки чемодан.
- В чем дело? - спросил Саша, догадываясь, что произошло.
- Отправляют в Рожково, - ответил Борис. На нем лица не было.
Рожково, крошечную деревеньку на левом берегу, они прошли вчера с Нилом Лаврентьевичем.
- Как это, без райуполномоченного?
- У них есть право самим назначать место жительства.
- Плюньте на них и едем.
- Они отобрали предписание.
Голос Бориса дрожал.
- Не горюйте, - сказал Саша, - приедете в Рожково, напишите в Кежму или в Канск, потребуйте перевода, ведь в Рожкове для вас нет работы. Я приеду в Кежму, тоже скажу уполномоченному.
Борис махнул рукой.
- Все пропало! Ах, дурак я, дурак!
Саше было жаль Бориса, грустно с ним расставаться: хороший товарищ, веселый, неунывающий спутник. Они обнялись и расцеловались. На глазах у Бориса блестели слезы.
Саша вошел в лодку. Лодочник оттолкнул ее от берега и, перевалившись через борт, влез сам. Некоторое время они шли на гребях - лодки и сети на берегу мешали идти бечевой. Саша видел скорбную фигуру Бориса. Он смотрел им вслед, потом поднял чемодан и начал подыматься по косогору. 20
Один на пустынной реке, Саша шел навстречу своему будущему. Хорошо ли, плохо ли, но все уже определились по местам, а он не знает, что его ждет, куда зашлют. Он никогда больше не увидит Володю, Ивашкина, ссыльных, которых встречал в деревнях, не увидит, наверно, Бориса, хотя и будет жить с ним в одном районе. Горечь коснулась его сердца, он потерял людей, с которыми прошел первые сотни километров своего пути.
На корме сидел лодочник, неразговорчивый человек лет сорока с суровым фельдфебельским лицом. Саша и кооператорщик шли в лямке попеременно, а в шивере тащили лодку вдвоем.
Кооператорщика звали Федей, демобилизовавшей красноармеец, общительный парень, работает продавцом в Мозгове, деревне возле Кеншы, величает себя заведующим сельмагом, зачислен на какие-то курсы в Красноярске, зимой уедет учиться. Федя с комической важностью рассуждал о роли сельского продавца как проводника государственной линии в деревне. Новый тип сельского активиста, сообразительный, принимающий все на веру, с веселой готовностью, без сомнений и рассуждений, к тому же песенник и гармонист. То обстоятельство, что Саша - ссыльный, не играло для него никакой роли. Так, значит, устроено, есть ссыльные, всегда были, люди, как все. А служи сейчас Федя в комендантском взводе и прикажи ему расстрелять Сашу, он бы расстрелял. Опять же потому, что так устроен мир.
Федя расспрашивал Сашу про Москву, на какой улице жил, хорошая ли улица, какие еще есть улицы, чем занимаются его родители, был ли он когда в Кремле, видел ям товарища Сталина и других руководителей и какие цены в магазинах. Всему удивлялся, всем восхищался, Москва была конечной целью его мечтаний. Сашей тоже восхищался - коренной москвич! Угощал его папиросами "Люкс", предназначенными для районного начальства.
Иногда он пел "Позабыт-позаброшен", песню, занесенную ссыльными и популярную на Ангаре. Пел хорошо! "На мою, на могилку, знать, никто не придет, только ранней весною соловей пропоет. Пропоет и просвищет и опять улетит, одинокая могилка, как стояла, стоит".
Федя не ходил на золотые прииски, такого обычая теперь нет. Зато перед армией служил два месяца в экспедиции профессора Кулика, искали тунгусский метеорит, только не нашли, ушел, видно, под землю. На том месте выступили озера, потом заболотились, заедает гнус, спасения нет, все бегут. И Федя бежал, тем более взяли на действительную. В армию тут стали брать с двадцать шестого года, и школа открылась в двадцать шестом году, до этого школ не было, из парней он один только и был грамотный, отец выучил, отец его на фактории работал, с тунгусами торговал.
- Народ необразованный, дикой, - добродушно рассказывал Федя про тунгусов, - но, чтобы воровать, этого у них нет. Русских зовут Петрушка, Ивашка, Павлушка, Корнилка... "Мука мой давай", "Смотреть мало-мало надо", "Продай два булка"... Табак любят, пьют и курят и мужики и бабы, и одеваются, что мужик, что баба. Ребят, тех отличишь: у мальчиков одна косичка, у девочек - две. Бисер любят - и на доху нацепят, и на камасины.
"Камус" по-тунгусски значит чулок с ноги оленя или лося, из него и делают сапоги - камасины. Слово это поразило Сашу сходством с индейским _мокасины_. Факт, подтверждающий, что тунгусы одного племени с североамериканскими индейцами.
Приехать бы сюда с экспедицией, изучать местные диалекты или прийти с геологами, в этой земле неисчислимые богатства. А ему выпала ссылка в глухой деревне, без права выезда, три года коптить небо без пользы для себя, без пользы для других.
Почему это обрушилось на него? Не виноват ли он сам? Расскажи про Криворучко, был бы на свободе теперь. А он не рассказал, посчитал безнравственным. А что такое нравственность? Ленин говорил: нравственно то, что в интересах пролетариата.
Но пролетарии - люди и пролетарская мораль - человеческая мораль. А оставлять детей в снегу бесчеловечно и, следовательно, безнравственно. И за счет чужой жизни спасать собственную тоже безнравственно.
Последняя ночевка в деревне Заимка, на острове с неожиданным названием Тургенев. Длина его двадцать два километра, в нижнем изголовье деревня Алешкино, в верхнем Заимка.
Изба, куда привели Сашу, была большая, просторная с пристройками и вымощенным досками двором. Хозяйка - дородная, представительная старуха, в прошлом, видно, красавица, хозяин - скрюченный рыжеватый старичок, сыновья - жгучие брюнеты, горбоносые, густобровые, настоящие кавказцы, старший лет под сорок, младший лет тридцати, их жены и дети.
- Сейчас отец Василий придет, - сказала хозяйка, - с ним и поужинаете.
Пришел священник с русой бородкой, иконописным добрым лицом, в дождевике и сапогах, переоделся в домашнюю рясу. Хозяйка подала на стол вяленую рыбу, яишню и молоко. Отец Василий ел и расспрашивал Сашу, откуда он и куда следует, где родился и кто его родители. Сказал, что сам он тоже ссыльный. Но, за что Сашу выслали, не спрашивал и о себе не рассказывал.
После ужина они пошли в каморку, где стояла кровать отца Василия и маленький столик. Пахло чуть приторно, по-церковному.
- Раздевайтесь, попарьте ноги, будет легче, - предложил отец Василий и принес котел горячей воды, таз, дал мыло и полотенце. Саша опустил ноги в горячую воду, ощутил мгновенную слабость и блаженное чувство освобождения от усталости.