- Швэция, Швэция, - угрюмо пробормотал Иван Парфенович, - сломал, теперь исправляй.
- Я его не ломал, его никто не ломал. Этому сепаратору сто лет, резьба на вилке стерлась, я несколько раз говорил - надо свезти в МТС, нарезать новую резьбу.
- Кому это ты говорил?
Саша показал на женщин.
- Всем говорил, все слышали.
- Ты не им, ты мне должен доложить, твою господа бога мать!
- Я у вас на службе, кажется, не состою, я вам докладывать ничего не обязан.
- Ах ты гад, вредитель! - взорвался Иван Парфенович. - Сломал сепаратор, теперь на баб сваливаешь?!
- Как вы смеете так со мной разговаривать?!
- Что?! С тобой разговаривать не смею? Троцкист проклятый! Ты перед кем стоишь?! - Иван Парфенович сжал кулаки.
- Я перед дураком стою, понятно? - усмехаясь в лицо Ивану Парфеновичу, сказал Саша. - Так и запомни: перед дураком.
Отвернулся и пошел прочь. Иван Парфенович что-то сказал ему вслед, но, что именно, Саша не расслышал.
В тот же день, к вечеру, к Сашиному дому подъехала телега, с нее соскочил незнакомый мужик, вошел в дом, протянул Саше записку: "Адм-ссыльному Панкратову А.П. С получением сего вам надлежит немедленно явиться к уполномоченному НКВД по Кежемскому району тов. Алферову, в село Кежма". И подпись Алферова, довольно интеллигентная подпись, без завитушек.
И сам Алферов произвел на Сашу впечатление человека интеллигентного, даже странно, что он всего лишь районный уполномоченный. И неясно, какое у него звание: как и в прошлый раз, когда Саша впервые явился к нему, он был в штатском.
Канцелярия его помещалась в том же доме, где он жил, занимала переднюю половину избы. Но принял он Сашу по-домашнему, в просторной горнице где одна дверь вела в канцелярию, другая в спаленку, третья на кухню, оттуда тянуло холодком, там выход во двор.
- Садитесь, Панкратов, - Алферов указал на стул возле стола, сам уселся по другую его сторону, любезный, оживленный, Саше показалось, что он под хмельком. - Как устроились на новом месте?
- Устроился.
- Приличная квартира, приличные хозяева?
- Вполне.
- Хорошо, очень хорошо...
Алферов встал, вынул стекло из висящей над столом лампы, зажег фитиль, подрегулировал, вставил стекло обратно. В углах горницы потемнело, стол осветился, и Саша увидел на столе лист бумаги, сразу догадался, что это жалоба на него.
- Так, - сказал Алферов, плотно усаживаясь на стуле, - значит, все хорошо, все благополучно, прекрасно, прекрасно... А вот это плохо, Панкратов, - он показал на лежащую перед ним бумагу, - жалуются на вас: преднамеренно, вредительски, так и написано - _вредительски_ испортил единственный в деревне сепаратор. Что скажете?
- Сепаратор я не портил, - ответил Саша, - я раза три его чистил, для этого его надо разобрать, а это довольно сложно. Когда первый раз разобрал, я увидел, что резьба на валике износилась, гайка на ней долго держаться не будет, надо везти сепаратор в МТС и нарезать новую резьбу. Любой механик, любой слесарь это подтвердит. Это я им тут же сказал и повторял, когда разбирал аппарат во второй и третий раз. Так что моей вины нет. Виноваты те, кто своевременно не отвез его в МТС. Я отвезти не мог, отлучаться из деревни не имею права.
Алферов его внимательно слушал, только несколько раз менял позу, устраиваясь на стуле попрочнее, и как-то особенно посматривал на Сашу. Хватил, наверно, за обедом стопку, расположен поговорить, времени у него достаточно.
- Хорошо, - сказал Алферов, - значит, при первой же разборке вы увидели, что резьба сносилась. Правильно я вас понял?
- Правильно. И я сразу сказал...
- Это потом. Вы утверждаете, что любой механик, слесарь подтвердят, что с такой резьбой аппарат негоден.
- Конечно, подтвердят.
- Так вот, Панкратов. Механик подтвердит, что сейчас, повторяю, сейчас резьба сорвана. Но ни один механик не подтвердит, что она была сорвана месяц назад, когда вы впервые разбирали аппарат. И если спросить у него: а мог гражданин Панкратов, накручивая гайку, перекосить ее и сорвать резьбу? Что ответит механик? Да, скажет, могло быть и так, неправильно наживил гайку, вертанул ключом и сорвал резьбу. Логично я рассуждаю?
- Нет, не логично, - ответил Саша.
- Да? - удивился Алферов. - А я-то считал себя сильным в логике. В чем же моя нелогичность, Панкратов?
- Когда я первый раз разобрал сепаратор, я тут же сказал, что надо его везти в МТС и нарезать новую резьбу.
- Кому вы сказали?
- Всем, кто там был.
- А кто там был?
- Женщины, колхозницы, человек двадцать.
Алферов весело смотрел на него.
- Панкратов, вы же умный, образованный человек! Вы им сказали, а они, по-вашему, что должны были делать?
- Доложить председателю колхоза.
- Панкратов! Это же неграмотные бабы, они таких слов слыхом не слыхали: резьба, гайка, валик. Они их не выговорят. Они ничего не посмеют сказать председателю, он им ответит: не лезьте не в свое дело. Да они и сами не хотят, чтобы увозили аппарат, увезут и не привезут, а так работает, и ладно. Председателю должны были сказать вы, а вы ему не сказали, и в результате аппарат вышел из строя. Ну, а как сейчас насчет логики?
- Не совсем.
- Да? Почему?
- Я на службе в колхозе не состою, за починку сепаратора денег не брал, просто хотел помочь людям. Вопрос в одном: сломал я аппарат или нет? И если я при первой же разборке публично, при всех заявил, что он неисправен, значит, я его не ломал. А то, что я это говорил, могут подтвердить все.
Алферов с улыбкой смотрел на него, потом неожиданно тихо, даже грустно спросил:
- И подтвердят?
- Почему же им не подтвердить? - ответил Саша не слишком уверенно, вдруг начиная понимать шаткость своей позиции.
- Ах, Панкратов, Панкратов, - так же тихо и грустно сказал Алферов, - какой же вы наивный человек. Вы где жили в Москве?
- На Арбате.
- Значит, мы с вами соседи, - задумчиво продолжал Алферов, где его московская квартира, не сказал. - Да, Панкратов, наивный вы человек. Представляете себе, вызывают на суд этих баб. Во-первых, сумеете ли вы назвать их имена и фамилии? Вряд ли. Во-вторых, все они смертельно боятся суда и всеми способами будут уклоняться от явки. Если все же удастся вытащить на суд двух-трех баб, то они будут долдонить одно: ничего не внаем, ничего не слыхали, ничего не видали. На одной чаше весов вы - ссыльный контрреволюционер, на другой - председатель колхоза, он сила, власть, хозяин их судьбы. За кого они будут свидетельствовать? Спуститесь с небес, Панкратов, и правильно оцените свое положение. Ни одного свидетеля у вас нет. А у председателя колхоза свидетели - вся деревня. И у прокурора есть все основания обвинить вас в преднамеренной порче сельскохозяйственной техники, то есть во вредительстве. Вы читаете, конечно, газеты?
- Я еще не получаю почты.
- Ну, в Москве читали. Видели? Сплошь вредительство: с тракторами, комбайнами, молотилками, жатками - всюду вредительство. Так ли это? Нарочно ломают? Кто ломает? Колхозники? Зачем? И получается: нет у нас другого выхода. Наш мужик столетиями знал только одну технику - топор, а мы его на трактор, на комбайн, на автомобиль, он их ломает от неумения, от незнания, от технической и всякой иной неграмотности. Что же нам делать? Ждать, пока деревня станет технически грамотной, преодолеет свою вековую отсталость, пока мужик изменит свой веками сложившийся характер? А пока пусть ломают трактора, комбайны, автомашины, пусть на этом учатся? Обречь нашу технику на слом, на уничтожение мы не можем, слишком большой кровью она нам досталась. И ждать мы тоже не можем - капиталистические страны нас задушат. У нас есть только одно средство, тяжелое, но единственное - страх. Страх воплощен в слове "вредитель". Сломал трактор, значит, ты вредитель, получай десять лет! И за косилку и за молотилку тоже десять. Вот тут-то мужик и задумывается, тут-то он и чешет затылок, трясется над трактором, ставит бутылку мало-мало знающему человеку - покажи, помоги, выручи. На днях иду я по берегу, смотрю, парень сидит в моторке, плачет: "Дернул шнур, сорвал что-то, мотор не заводится, влепят мне пятерку". Моторчик простой, примитивный, я его открыл, вижу, рычажок сорвался, я его закрепил, мотор завелся. А ведь судили бы парня за поломку мотора, за срыв плана заготовки рыбы или еще там за что-нибудь. Такая установка в судах. И другого выхода нет: спасаем технику, спасаем промышленность, спасаем страну, ее будущее. Почему так не действуют на Западе? Отвечу вам. Мы свой первый трактор выпустили в 1930 году, а на Западе в 1830-м, сто лет назад, у них вековой опыт, там трактор - личная собственность, и хозяин свое добро бережет. А у нас добро _казенное_, вот и приходится его беречь по-_казенному_. Если мы малограмотному деревенскому парню за его неумение даем пять, а то и десять лет, как вредителю, то вам, ссыльному контрреволюционеру, почти инженеру, сколько надо дать? Да любой судья вас засудит без колебания, с чистой совестью, более того, он вами свою совесть очистит, скажет: тех несчастных мужиков я засудил по приказу, ну уж хоть этого за дело. Не понимаете вы своего положения, Панкратов! Вы думаете, что в ссылке вы на свободе. Ошибаетесь! Скажу вам больше: тем, кто в лагере, тем лучше, да, да, там тяжело, там надо лес валить на морозе, там вы за колючей проволокой, но там вас окружают такие же заключенные, как и вы, там вы ничем не выделяетесь. Здесь нет часовых, нет вспышек, кругом лес, река, целительный воздух, но здесь вы чужой, здесь вы враг, здесь никаких прав у вас нет. По первому же доносу мы вас обязаны посадить. Придет ваша хозяйка и скажет: ругал товарища Сталина. Вот вам и подготовка террористического акта.
Он смотрел на Сашу и улыбался.
- Вот так, Панкратов, обстоит дело с первым пунктом. По нему вы получите, самое малое, десять лет. Вы меня поняли, Панкратов?
- Да, я вас понял, - ответил Саша.
Он хорошо все понял. Если Соловейчика выслали за невинный анекдот. Ивашкина за опечатку в газете, повара за слова "щи ленивые", если за пару подошв дают десять лет по закону от 7 августа, если его самого выслали за какие-то дурацкие эпиграммы, то за сепаратор, за "сельхозтехнику" ему, конечно, впаяют крепко.