Часов в 8 утра 4 октября неожиданно зашел ко мне бригадный комиссар Н.М. Миронов. /.../ он /.../ сказал:
– Вот вам речь Гитлера, произнесенная вчера по радио, перевод которой сделал переводчик Политуправления Янов. Прочтите не откладывая, и может быть, что-нибудь будет более ясно.
/.../ я /.../ стал читать:
„...Началась новая операция гигантских размеров. Враг уже разбит и никогда больше не восстановит своих сил...“
Что это – очередной бред фюрера? Где это началась операция „гигантских размеров“? Под Брянском? Не похоже. Где же?
Ко мне только что заходил майор Н.Г. Павленко из оперативной группы штаба МВО[960] с утренней информацией и ни о какой операции „гигантских размеров“, тем паче о „разгроме“ наших сил не было речи. На Брянском фронте положение действительно оставалось тяжелым. /.../ Тула под угрозой, но известно, что Ставка принимает энергичные меры по ее защите.
Решил все же позвонить дежурному по Генштабу. Получил успокаивающий ответ о положении на Западном и Резервном фронтах. /.../ На других участках фронта серьезных изменений за ночь не произошло.
Что же это все могло значить? Для чего Гитлеру понадобилось выступать с такой ложью на весь мир?
К какому-либо выводу мы с Мироновым так и не пришли. /.../ были тревожные сигналы – прервалась связь с главным постом ВНОС[961] Западного фронта. Сбытов[962] сообщил, что его летчики за вчерашний день в зоне барражирования ничего подозрительного не отметили. Проверка по всем линиям не давала оснований верить в начавшееся „гигантских масштабов“ наступление, а если это относилось к наступлению на участке Брянского фронта, то тут Гитлер, видимо, потерял представление о масштабах современных операций или выдавал желаемое за действительное. /.../
Ночь с 4 на 5 октября показалась мне какой-то нескончаемой, утомительной и тревожной»[963].
Наступило утро воскресенья 5 октября 1941 года – пошли уже четвертые сутки с начала наступления немцев гигантского масштаба – безо всяких кавычек!
Телегин продолжает рассказ: «Обычно в 8.00 заходили кто-нибудь из работников оперативной группы или начальник штаба И.С. Белов с оперативной справкой о событиях на фронте за ночь. Сегодня зашел Белов. Он доложил, что за прошедшую ночь событий особой значимости не произошло, однако проводная связь НКО[964] со штабами Западного и Резервных фронтов все еще не восстановлена и переговорить по телефону с кем-либо из оперативного отдела штаба ему не удалось. На Брянском фронте положение не совсем ясное, связь Генерального штаба со штабом фронта крайне неустойчива, сведения поступают с большим опозданием. Южнее Брянска идут тяжелые бои /.../. Наши войска успешно отражают танковые атаки.
Доклад окончен. Задав несколько уточняющих вопросов, я отпустил Белова. /.../
В десятом часу утра поступил первый тревожный сигнал с запада. Начальник оперативного отдела опергруппы [штаба МВО] полковник Д.А. Чернов, находившийся в Малоярославецком укрепленном районе, по телефону доложил, что рано утром задержаны повозки, автомашины из тылов 43-й армии, отдельные военнослужащие, которые сообщили, что немцы начали большое наступление, некоторые дивизии попали в окружение, идут сильные бои. У противника много танков, беспрерывно бомбит авиация...
Под свежим впечатлением доклада Белова поверить этому было невозможно. Похоже было, что это просто паникеры, которым что-то померещилось или их спровоцировала вражеская агентура. Поэтому Чернову было дано указание передать задержанных в Особый отдел, на дорогах выставить заставы и останавливать всех беглецов, если они появятся, а на Спас-Деменск выслать на автомашине разведку.
Но оставлять это без внимания было нельзя. /.../
Позвонил /.../ Сбытову:
– Николай Александрович, вылетали ли с утра самолеты на барражирование зоны и что летчики наблюдали?
– Облет зоны в восемь ноль ноль ничего не дал, – ответил он. – На дороге от Спас-Деменска через Юхнов на Медынь отмечено движение отдельных групп военных и гражданских автомашин, повозок и колонны артиллерии до полка. К фронту и от фронта движения не отмечено. /.../
– Прошу вас, Николай Александрович, без промедления поднять повторно в воздух два-три самолета, тщательно просмотреть направления Юхнов – Спас-Деменск – Рославль и Сухиничи – Рославль и немедленно доложить обо всем замеченном.
Сообщения /.../ Сбытова и телефонные разговоры с рядом центральных военных и гражданских учреждений несколько сгладили тревогу, вызванную сообщением Чернова. Все как будто говорило о том, что пока ничего тревожного и опасного с этого направления нам не угрожает»[965].
Полдень 5 октября: «раздался телефонный звонок. /.../ услышал взволнованный голос /.../ Н.А. Сбытова:
– Товарищ член Военного совета! Только что из Люберец[966] доложили, что летчики обнаружили движение танков противника со стороны Спас-Деменска на Юхнов!..
– Не может быть! – усомнился я. – Немедленно зайдите ко мне...
Не уверенный еще в точности этого сообщения и не желая преждевременно создавать нервозную обстановку в штабе, попросил посетителей покинуть кабинет. /.../
Он [Сбытов] буквально влетел в кабинет. /.../ Он подтвердил, что обнаружена колонна танков и мотопехоты противника протяженностью до 25 километров; летчики прошли над ней на небольшой высоте, ясно видели фашистские кресты на танках и были обстреляны из зенитных пулеметов и мелкокалиберной зенитной артиллерией.
– Кто летал? Надежные ли люди? Действительно ли снижались до малой высоты и не приняли ли за противника наши части, совершающие какой-то маневр?
Сбытов /.../ даже несколько обиделся /.../ и подчеркнуто решительно заявил:
– Нет! Разведку выполняли опытные и обстрелянные летчики 120-го истребительного полка Дружков и Серов, люди мужественные, и я им верю.
Вера командующего в своих людей мне понравилась. /.../ однако сообщенный ими факт был совершенно неожиданным и имеющим чрезвычайно важное значение не только для Москвы, но и для всей нашей Родины. И я без утайки высказал Николаю Александровичу свои сомнения.
Но Сбытов стоял на своем. Оставалось лишь еще раз запросить Генеральный штаб. /.../ Ответил дежурный генерал.
– Каково положение на Западном фронте? – спросил я его.
– От штабов Западного и Резервного фронтов новых данных не поступало, – услышал в ответ голос дежурного.
Можно было бы и удовлетвориться этим, но, как ни странно, именно спокойный голос дежурного вызвал какую-то щемящую тревогу. Что, если он просто плохо информирован, если такие важные сведения поступают непосредственно к начальнику Генштаба и были известны лишь узкому кругу лиц? Прошу соединить меня с маршалом Б.М. Шапошниковым[967]. Докладываю о том, что сделано по заданию Генштаба, а затем спрашиваю о положении на Западном фронте. Борис Михайлович немного приглушенным, мягким голосом отвечает:
– Ничего, голубчик (это любимое выражение Бориса Михайловича), ничего тревожного пока нет, все спокойно, если под спокойствием понимать войну.
Меня буквально бросило в жар от мысли, что чуть было не подняли ложной тревоги. /.../ Мне хорошо было известно твердое правило, записанное в Полевом уставе, обязывающее каждого командира, прежде чем докладывать о каком-либо событии, новые сведения о противнике, убедиться, что это действительно так, и принять соответствующие меры. /.../ Здесь же речь шла о событиях величайшей важности, и преступен был бы тот командир или политработник, который, не убедившись в правдивости первого сообщения, ударил бы в набат.
Николаю Александровичу Сбытову ставлю задачу – немедленно послать в повторную разведку лучших летчиков /.../.»[968]
Поясняем: на 1 октября 1941 фронт отстоял примерно на 300 километров к западу от Москвы – достаточно прямолинейно с севера на юг. Теперь же немецкие танки обнаружились менее чем в двух сотнях километров к юго-западу от Москвы – и главное было в том, что между ними и Москвой уже не было практически никаких войск Красной Армии!
Поэтому Телегин, не дожидаясь результатов очередной воздушной разведки, призадумался о том, как же теперь спасать Москву: «Единственной реальной силой на сегодня-завтра-послезавтра остаются части ПВО, военные училища и академии. Ближе всего к врагу Подольские пехотное и артиллерийское училища, в лагерях – Военно-политическая академия имени Ленина и Военно-политическое училище имени Ленина. Все это – цвет нашей армии, завтрашние комиссары, политруки, командиры, фронт в них крайне нуждается, ждет. Однако, если потребуется, они грудью своей закроют врагу дорогу на Москву. Это самая крайняя мера, но другого выхода на какое-то время нет»[969].
Вот что, например, представляло собой Подольское пехотное училище: «В училище четыре батальона, общей численностью до 2500 человек, и только три роты 2-го батальона в 370 человек с пятимесячным сроком обучения. На днях они должны стать командирами. 4-й батальон – с месячным сроком, 1-й и 3-й – сентябрьского набора, исключая 1-ю и 2-ю роту, имеющих курсантов-инструкторов, прошедших пятимесячное обучение. На вооружении – винтовки, двадцать три станковых пулемета, по восемь ручных пулеметов и девять 82 мм минометов на батальон. Кроме того, есть учебная батарея 45 мм пушек. Ручных гранат – по две на курсанта, противотанковых – двести сорок штук на училище, автомашин – десять»[970].
Телегин немедленно принял меры к подъему училищ по тревоге; начать пришлось с розыска их начальства, отсутствовавшего по случаю выходного дня[971].
В ближайшие дни почти все эти мальчишки вместе со своими командирами должны были погибнуть, грудью своей закрывая врагу дорогу на Москву.