Последний, наоборот, должен был бы поначалу покаяться и повиниться перед братом в совершенном грехе, свалить всю вину на женщину (стандартное поведение подонков, соблазнивших жену или подругу друга или родственника, но заинтересованных в сохранении хороших отношений с последним), а уже затем, восстановив таким образом братские взаимоотношения, уговорить брата отомстить неверной женщине тем жестоким и изощренным способом, какой и был применен, хотя при этом все-таки неясно, насколько Георг оказался полностью посвящен в детали замысла брата.
Этот замысел совсем не обязательно должен был состоять именно в том, чтобы заполучить Алоиза в собственный дом – едва ли Иоганн Непомук мог заранее твердо полагаться на то, что удастся оторвать ребенка от матери. Поначалу, возможно, рассчитывалось просто на то, что Георг, оказавшись в ближайшем соседстве со старым Шиккельгрубером, сможет самостоятельно обнаружить местонахождение клада – именно в этом мог состоять исходный план, согласованным братьями.
Понятно, что в принципе было возможно выследить старика в момент свидания с его возлюбленными сокровищами, никак затем не проявлять внешне тот факт, что тайна раскрыта, а еще позднее приступить к тайному похищению.
Не исключен был и вовсе мягкий подход младшего брата к последующей кампании: покаявшись и повинившись в своем грехе (как мы полагаем, совершенно ином, нежели было на самом деле!), Иоганн Непомук склонял теперь старшего брата все же простить неверную женщину и жениться на ней – поскольку он и она все еще, возможно, любят друг друга! Мотив мести при этом мог вообще не подниматься, а Иоганну Непомуку для начала было бы достаточно лишь запустить доверенного агента в дом к Шикльгруберам.
Так или иначе, но состоявшаяся женитьба сама по себе вовсе не означала, что Георг полностью простил возлюбленную. Ничего удивительного не было и в том, что он и не признал ребенка своим – это могло быть выше его сил, да это могло и не входить в заранее намеченный план, возможно согласованный братьями.
Заметим, что тут возникал еще один вполне определенный мотив (совершенно трезвый и не зависящий от того, что сам Георг уже в данное время думал о происхождении сына своей жены) для того, чтобы Георг не признавал теперь официально Алоиза своим сыном: такой акт совершенно автоматически привел бы к изменению фамилии ребенка.
А вот это могло быть и не совсем желательным фактором в затеянной игре: пока ребенок сохранял фамилию Шикльгрубер, это должно было все-таки как-то усиливать заинтересованность в нем и ответственность за него у старого деда Иоганнеса Шиккельгрубера.
Это могло стать дополнительным фактором давления уже непосредственно на него – с целью склонить его к обеспечению внука богатым наследством, если братья с самого начала нацеливались именно на такое развитие сюжета.
В то же время вполне можно предполагать, что один только вид маленького человечка, игравшего в доме и во дворе и ужасно похожего на его брата (и, добавим, на него самого!), не мог приводить Георга в лучшее настроение – ведь больше детей у него и у его жены уже не могло быть! И в этом Георг, вполне вероятно, был достаточно искренен.
Обстановка такого «семейного счастья» могла становиться все более невыносимой.
Недаром Мазер, отдававший автографы потомков Иоганна Непомука Хюттлера на графологическую экспертизу, обобщил заключения экспертов следующим образом: у них «имеются общие существенные черты характера, которые ярче всего проявились в их родственнике – Адольфе Гитлере: твердость характера, раздражительность, целеустремленность, стремление к власти и честолюбие, нервозность и раздражительность»[302] – это не мы дважды употребили слово раздражительность! Вполне корректно, вероятно, распространить эту характеристику и на старшего брата Иоганна Непомука!
В такой ситуации действительно лучше уж было бы избавиться от присутствия ребенка, отправив его на воспитание к Иоганну Непомуку Хюттлеру, которого сам Георг мог считать фактическим отцом Алоиза.
С другой стороны, Иоганну Непомуку, вероятно, удалось теперь убедить своих домашних в том, что виновником всей прежней бучи был, конечно, не он, а его мнительный и вечно недовольный братец – независимо от того, что знал и что думал сам дядя и фактический приемный отец о происхождении этого ребенка (и независимо от того, что все-таки думали об этом его домашние). Ребенка требовалось выручать, а беспутному брату и его несчастной жене – помогать чем можно.
И это, можно было бы предположить, было не худшим вариантом для маленького будущего отца Адольфа Гитлера.
Анна Мария также могла испытывать в 1842 году совершенно различные чувства, побуждавшие, однако, ее к совершенно однозначным решениям, которые и последовали.
Пяти лет, прошедших со времени ее разрыва с братьями Хидлерами-Хюттлерами, было, вероятно, вполне достаточно, чтобы решить, кого же из них она на самом деле любит, а кого, вполне возможно, тихо и упорно ненавидит; она, к тому же, должна была лучше, чем кто-либо иной, знать, чьим же сыном является ее ребенок – если, повторяем, она действительно могла это знать.
Если объектом ее неостывшей страсти оставался именно Иоганн Непомук, то решение выйти замуж за Георга было достаточно подлым ходом по отношению к последнему, но шагом вполне понятным: он приближал ее к утраченному возлюбленному и возобновлял потерянные с ним контакты. Этой же цели служила и отправка ребенка к тому же Иоганну Непомуку – независимо от того, кого же она считала его отцом.
Если же основным ее стремлением было наладить отношения с мужем, то временное избавление от ребенка также могло служить и этой цели: муж, не верящий в то, что является отцом ребенка, нуждался в переубеждении и в определенной психотерапии, создаваемой гармоничными супружескими отношениями. На первых порах присутствие ребенка, раздражавшего Георга, могло только мешать этой задаче, что и могло послужить основным мотивом для матери для его отправки в гости, любезно предложенной новыми родственниками, услужливо оказывающими поддержку на время заведомо нелегкого медового месяца.
В любом варианте такое решение свидетельствует о практически безграничном доверии, испытываемом ею в тот момент по отношению к Иоганну Непомуку. Легко можно поверить в то, что в прежнем конфликте 1837 года младший брат показался в ее глазах значительно благороднее и надежнее его старшего брата – это вполне соответствовало его дару внушать разным людям совершенно различные чувства и идеи, выгодные ему самому!
И эта абсолютно объективно неоправданная лояльность Марии Анны по отношению к Иоганну Непомуку, в свою очередь, могла оказаться сюрпризом, неожиданным даже для него самого. А в итоге Иоганн Непомук явно переоценил степень своего возможного личного воздействия на женщину, наверняка теперь показавшуюся ему просто дурой, что и привело его к последующему опрометчивому решению!
Могло оказаться и так, что к своим собственным окончательным намерениям Мария Анна так все же еще и не пришла – и собиралась действовать затем по мере развития ситуации, поведения мужа и его брата и тенденции изменения собственных чувств. И этому тоже должно было поспособствовать временное избавление от ребенка.
Но, сделаем на это упор, именно сугубо временное!
По сей день продолжает вызывать недоумение поведение матери Алоиза, легко отказавшейся от совместного существования с единственным собственным сыном, рожденным в столь ее позднем возрасте и остававшимся единственной отрадой ее разнесчастной жизни на протяжении предшествовавших пяти лет, особенно тяжелых для содержания, воспитания и выхаживания каждого ребенка – тем более в те времена. В соседнем с Иоганном Непомуком доме дети дохли, напоминаем, как мухи, хотя это и происходило несколько позднее – уже после смерти самой Марии Анны!..
Такой ход событий существенно противоречит и здравому смыслу, и общечеловеческому опыту.
Известно, что бывают матери, легко отдающие и тем более продающие собственных детей – теперь даже и не на усыновление или удочерение, а просто для сексуальных утех или для использования их органов при трансплантации. Но тем менее можно заподозрить в подобных качествах Марию Анну – жестокую и расчетливую разбойницу, женщину с железной волей, способной и на сильнейшие чувства, сохраняемые десятилетиями, и на сильнейшее сопротивление любому и всяческому постороннему насилию.
Мазер, который о ней практически ничего не знает (или, по своему обыкновению, только делает вид, что не знает), пишет о ней, тем не менее, в очень определенном тоне: «Мария Анна Шикльгрубер была далеко не бедным и заслуживающим сочувствия созданием. /.../ Упорная, прижимистая, молчаливая и хитрая бабка Гитлера, о которой, несмотря на все документы, по-прежнему известно очень мало /.../.»[303]
И чтобы такая женщина просто фактически кому-то подарила своего единственного ребенка, столь дорого обошедшегося ей во всех смыслах?
Абсолютно невозможно!
Все прочие биографы Гитлера, также испытывая то же чувство, старались объяснить это странное решение материальной нуждой и колоссальной разницей в условиях существования ребенка в двух различных домах – у обеспеченного Иоганна Непомука и у фактически бездомного Георга.
Мы тоже не будем изменять этой традиции и согласимся с тем, что материальные условия действительно сыграли в этом деле решающую роль. Только, естественно, мы полагаем, что материальная разница была совершенно в противоположную сторону. А потому постоянное проживание ребенка в доме у Иоганна Непомука было вовсе лишено какого-либо рационального смысла.
Почему же оно все-таки имело место быть?