Считал ли Иоганн Непомук Алоиза своим сыном (мы полагаем, что нет, но это, тем не менее, вовсе не исключено), но он явно отнесся к нему просто как к объекту своей преступной махинации. Если было уместно рассуждать о том, что сам вид маленького Алоиза мог раздражать Георга, то что уж говорить о его брате – особенно с учетом того, что его комбинация явно зашла в тупик. Сложившаяся ситуация исключала возможность проявления жестокости по отношению к ребенку, но чувства и мысли окружающих не могли не изливаться на него.
Ниже мы приведем сведения о том, что Иоганн Непомук продолжал традиционное занятие контрабандой даже и годы спустя. Потому он мог проводить дома не так уж много времени. При этом присмотр за похищенным ребенком должен был поручаться его чадам и домочадцам.
К 1847 году, когда развернулись очередные решающие акты этой драмы, а Алоизу уже исполнилось десять лет, к присмотру за ним были, наверняка, привлечены и Иоганна, старшая дочь Иоганна Непомука, и Иоганн Баптист Пёльцль из соседнего дома, которым теперь исполнилось соответственно семнадцать и девятнадцать лет. Их, следовательно, приходилось приобщить к секретам создавшейся ситуации, настроив соответствующим образом, что, конечно, не составляло проблемы для Иоганна Непомука. В 1848 году этой паре, повторяем, предстояло пожениться, а много позднее оказаться тещей и тестем Алоиза, а еще позднее – бабкой и дедом Адольфа Гитлера.
Таким образом, все психологическое напряжение ситуации передавалось уже последующим поколениям клана.
Отсутствие каких-либо достоверных подробностей исключает возможность высказать содержательные предположения относительно характера взаимоотношений Алоиза со всеми окружающими и с каждым из них в отдельности. Известно, что и родные дети в казалось бы благополучных семьях нередко испытывают душевный дискомфорт и имеют мотивы для нешуточных страданий. Как обстояло дело здесь – можно только гадать.
Понятно, тем не менее, что положение Алоиза оставалось очень неоднозначным. С одной стороны, люди, которым он был навязан в родственники, вовсе не обязаны были его любить. С другой стороны, почти все они сами не были инициаторами его похищения, а потому не должны были испытывать по отношению к нему и чрезмерной агрессии. Наконец, хотя деревенским жителям вполне естественно ухаживать за цыплятами, козлятами или поросятами, а затем хладнокровно обращать их в собственную пищу, но где-то здесь пролегает почти неуловимая грань: на откровенное людоедство все же не способна значительная часть людей!
Так или иначе, Алоиз фактически сделался членом этой семьи, долгое время – единственным, точнее – самым младшим ребенком, пока подрастали дочери Иоганна Непомука и Евы Марии, которые были значительно старше него. Был он при этом и единственным мальчиком, растущим в этой семье, – и уже поэтому должен был пользоваться особым отношением со стороны всех окружающих.
Какие бы специфические планы ни связывал с ним Иоганн Непомук, но все остальные должны были ощущать возможность того, что в доме растет главный будущий его хозяин – в лице маленького приемного сына. Это, в свою очередь, могло вызывать различные эмоции – как отрицательные, так и положительные.
Для последующего важно то, что Алоиз, несомненно обладавший фамильной способностью вызывать симпатии окружающих, вполне мог со временем заручиться искренними дружественными отношениями со стороны какой-то части членов принявшей его семьи.
Во многих отношениях хуже всего оказалось положение Георга Хидлера, принятого в это время другой семьей, – ему досталась наиболее жалкая и идиотская роль. Теперь он был зажат между столкнувшимися сторонами – своим братом и своей женой, и оказался наиболее подозреваемым во всех гнусных планах и намерениях, притом не известно, насколько справедливо.
Был ли он изначально полностью посвященным участником всего замысла младшего брата – это, повторяем, абсолютно неясно, но отвечать перед женой приходилось именно ему.
В итоге же никакого семейного счастья совершенно не получилось и уже окончательно получиться не могло, хотя какой-то компромисс между мужем и женой был все же достигнут. Хотя понятно, что для Марии Анны этот компромисс мог быть сугубо вынужденным: Георг оставался единственным исполнителем на роль посредника между сторонами – иначе приходилось бы обеспечивать другого, что приводило к нежелательному расширению круга посвященных.
В то же время Георг с женой имели возможности долго и мучительно прояснять все прежние взаимные претензии, да и все последующее поведение Иоганна Непомука нисколько не соответствовало стандартам роли отца, якобы любящего своего маленького сына! Так что вполне естественным было бы и то, что Георг уверовал-таки, наконец, в собственное отцовство.
Но и это тем более должно было добавить горечь к его существованию: теперь и он оказался лишен возможности осуществлять свои родительские функции!
Мария Анна и Георг Хидлеры все последующее время проживали рядом с ее отцом – у родственников по фамилии Зиллип (Кляйнмоттен, № 4)[308], троюродных братьев или сестер Марии Анны – предположительных предков, напоминаем, двойника Адольфа Гитлера.
Тут, конечно, само собой напрашивается предположение, что Георг Хидлер осчастливил ребеночком какую-нибудь девушку или дамочку из Зиллипов, но об этом никто и никогда не упоминал.
Это, скорее, даже маловероятно, хотя всякое бывает: если до 1821 года, как можно предположить, Георг ходил под каблуком у молодой атаманши, то теперь этому незадачливому молодожену пришлось куда как покруче – вплоть до ночлега в корыте для скота! Одновременно такой образ жизни демонстрировал и непримиримость Марии Анны, упорно и последовательно отвергавшей всякую возможность существования клада – это должно было оказывать давление на Иоганна Непомука, вынужденного искать выход из тупика.
Не исключено, что Мария Анна пережала теперь на своего мужа, и не исключено, что жестоко поплатилась за это!
Занимались ли супруги Хидлер контрабандой в эти годы? Об этом ничего не известно, но чем-то они должны были заниматься!
В целом же все это время – накануне революции 1848 года – относилось ко все той же благословенной для австрийских контрабандистов эпохе, что и раньше.
Однако, если раньше (до 1821 года) кто-либо из местных кадров, например – тот же Георг Хидлер из Шпиталя, мог быть полноценным членом мафиозной группировки со штаб-квартирой в Штронесе, то теперь (после 1842 года) этот клан оказался расколот на непримиримых врагов, что, конечно, не могло идти на пользу их традиционному бизнесу.
Шло время – и не просто время, а уже и годы – и Иоганну Непомуку приходилось разрабатывать новые планы.
Ситуация становилась для него все менее благоприятной: Алоиз рос, его по-прежнему приходилось и содержать, и сохранять, и охранять от попыток возвращения к матери, и вся эта коллизия выглядела все более удручающе. Как ни настраивай ребенка против матери, все равно он мог в перспективе обратиться в недруга (заметим, забегая вперед, что так ведь и получилось!) и существенно осложнить все происходившее.
Ребенка было невозможно убивать до получения сокровищ, старика – тоже: теоретически он оставался единственным хранителем секрета местонахождения клада.
Ничего теперь не могло выйти и из возможно изначально запланированного проникновения Георга в тайну местонахождения клада: если Георг и мог следить за стариком в два глаза, то тот теперь за ним следил уже в четыре – своими собственными и глазами своей дочери. Да и сам Георг пребывал теперь неизвестно на чьей стороне!
Притом заметим, что тайник с кладом мог размещаться и в строении, в котором теперь поселился престарелый хранитель сокровищ: ведь теперь за ним не охотились представители власти – и официальный обыск ему уже не угрожал. Клад же должен был находиться в относительно доступном помещении – ведь пользоваться им хранителю приходилось достаточно регулярно, а навещать для этого какую-нибудь горную пещеру было уже и не по силам, и достаточно опасно – с учетом возможности нападения и ограбления. У себя же в доме он охранялся и юридическими правами хозяев, и их физической силой – с такой ситуацией нашим героям и нам самим еще предстоит столкнуться.
В этой ситуации даже сам факт обнаружения местонахождения тайника вовсе не был эквивалентен овладению им. Гораздо проще и надежнее было бы все-таки заручиться согласием старика и отсутствием вмешательства со стороны его бытового окружения. Частичный раздел сокровищ при этом подразумевался как бы сам собой.
Но и это пока что было невозможно: и старик, и дочь имели прочные основания не соглашаться с подобными идеями – они думали не только о сокровищах, но и о сохранении жизни, и о будущем похищенного ребенка.
Если же старик умрет (а он был весьма стар – уже в 1842 году ему исполнилось 78 лет!), не раскрыв свой секрет, то все предприятие Иоганна Непомука заведомо проваливается. Если же он умрет, передав секрет дочери, то уже она становится лицом, гарантированно обеспечивающим сохранение собственной безопасности сбережением тайны клада, как и старик до того.
Торговаться же с ней оказалось бессмысленно – время это прояснило: для нее безопасность ее сына была превыше всего, а ее собственное упрямство становилось самодовлеющим фактором, и никакие обещания и честные слова ни собственного мужа, ни, тем более, его брата, ни в чем ее не убеждали.
До сокровищ Иоганну Непомуку было по-прежнему неблизко, а в перспективе он явно проигрывал.
Но вот тут-то и стало понятно в какой-то момент, что вся схема поведения, избранная Марией Анной и неуклонно осуществляемая в течении уже нескольких лет, имеет еще одно слабое звено – ее собственную безопасность в тот период, пока еще оставался жив ее отец.
По этому звену и был нанесен смертельный удар!