– Поезжай в штаб фронта, – сказал я Семену Михайловичу, – разберись в обстановке и доложи в Ставку о положении дел, а я поеду в район Юхнова. Доложи Верховному о нашей встрече и скажи, что я поехал в Калугу. Надо разобраться, что там происходит. /.../
В районе Калуги меня разыскал офицер связи и вручил телефонограмму начальника Генерального штаба, в которой Верховный Главнокомандующий приказывал мне прибыть 10 октября в штаб Западного фронта. /.../
Вскоре по прибытии в штаб, который располагался в Красновидове, меня вызвали к телефону. Звонил И.В. Сталин.
– Ставка решила назначить вас командующим Западным фронтом. Конев остается вашим заместителем. /.../ В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта, части, находящиеся на можайской линии. Берите скорее все в свои руки и действуйте.
– Принимаюсь за выполнение указаний, но прошу срочно подтягивать более крупные резервы, так как надо ожидать в ближайшее время наращивания удара гитлеровцев на Москву»[1004].
Был уже вечер 10 октября, а силы Красной Армии, находившиеся между Москвой и подвижными соединениями Вермахта, были по-прежнему практически эфемерными.
Удивляться приходится теперь не бездарности советского командования – оно просто не поддается никаким оценкам, а тому, что же все это время делали немцы. Чем они, например, занимались в Юхнове, который заняли еще пять дней назад? Почему не двигались к Москве?
Ведь им бы почти никто не помешал: почти все противостоявшие им советские маршалы, генералы, офицеры и солдаты бродили в это время по всей Московской области и прилегающим к ней областям совершенно самостоятельно, некоторые из них сражались с немцами в смертельном бою, но почти никто не помышлял ни о каких организованных действиях, никем не управлялся и никем не управлял!
Чем, например, занимался сам Жуков с 8 по 10 октября? Упивался независимостью и играл в разведчика-индейца? Заместитель Верховного Главнокомандующего, самолично рыскающий по подмосковным лесам – это ли не свидетельство профессиональной непригодности?..
И чем занимались генералы, которых в эти дни пленили в Вяземском котле?
Уже после войны немецкие генералы, как говорилось, с удовольствием отыскивали стратегические и тактические ошибки Гитлера.
Но чьи же тут были конкретно ошибки?
«По оценке штаба группы армий [«Центр»] от 8 октября „...сложилось такое впечатление, что в распоряжении противника нет крупных сил, которые он мог бы противопоставить дальнейшему продвижению группы армий на Москву...“ /.../ Прямым следствием заниженной оценки возможностей советских войск было решение о повороте на север, в направлении Калинина. В „Приказе на продолжение операции в направлении Москвы“ от 7 октября 1941 г. 9-я армия получила задачу вместе с частями 3-й танковой группы выйти на рубеж Гжатск – Сычевка, чтобы сосредоточиться для наступления в направлении на Калинин или Ржев. В основе этого решения лежал план /.../ нарушения сообщения между Москвой и Ленинградом. Решение это автоматически выводило /.../ крупные подвижные соединения группы армий „Центр“ – XXXXI и LVI моторизованные корпуса – из сил, которые требовалось сдерживать [Красной Армии] непосредственно на московском направлении. Только у одного соединения для этого была „уважительная“ причина: 7-я танковая дивизия LVI корпуса была скована удержанием „котла“ под Вязьмой. Она была сменена 35-й пехотной дивизией только 11 октября. Впоследствии бывший начальник штаба 4-й танковой группы генерал Шарль де Боло утверждал, что „Московская битва была проиграна 7 октября“. По его мнению, все соединения его и 3-й танковой группы нужно было бросить на Москву. Де Боло писал: „К 5 октября были созданы прекрасные перспективы для наступления на Москву“. Эти перспективы не были использованы, самые сильные соединения повернули на Калинин»[1005].
Нужно быть германским генштабистом, чтобы понять, зачем захватывать Калинин, отсекая уже блокированный Ленинград от Москвы, которая должна была пасть со дня на день!
Понятно, что получилось: у немецких генералов глаза разбежались – каждый командующий армией жаждал добиться собственной победы, а командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Федор фон Бок, как ядовито писал о нем Гальдер уже в июле 1942, «как и всегда, попал под влияние своих командующих армиями»[1006].
Вина же общегерманского командования (Гитлер, Йодль, Браухич, Гальдер и другие) оказалась в том, что они не пресекли этот типичный местный командный сепаратизм и не поставили жесткой конкретной задачи всем наступающим войскам.
Почему таковой оказалась позиция Гитлера – к этому нам предстоит вернуться уже не в данной книге.
Тем не менее, даже ослабленные по собственной вине части и соединения Вермахта продолжали тянуться к Москве – уж больно лакомо выглядела цель!
Этому победному прогулочному порыву весьма способствовала и тогдашняя прекрасная погода – стояла чудная золотая осень с редкими дождями!
Но ведь не могла же она длиться бесконечно долго!
А у немцев даже не было доставлено на фронт зимнее обмундирование!
3 октября 1941-го, повторяем, пал Орел, 6 октября – Брянск.
С 5 по 15 октября большинство зенитных 88-мм орудий Московской ПВО снималось с позиций, объединилось в 24 полка и выдвинулось на противотанковые рубежи[1007].
С 7 октября три армии Брянского фронта развернулись на 180° и двинулись на восток на прорыв окружения. 10 октября погиб командующий 50-й армией генерал-майор М.П. Петров. С 18 по 23 октября нескольким тысячам человек удалось прорваться на разных участках – противоборство с ними связало значительные силы немцев[1008].
9 октября немцы, наконец-то, двинулись из Юхнова на восток и заняли Медынь.
9-12 октября на Можайском оборонительном рубеже появились уже три советские дивизии из резерва, переброшенные по приказу Ставки; они немедленно втягивались в сражения[1009].
Но этих сил было ничтожно мало, и 14 октября был потерян Боровск с мостом через Протву, в тот же день были оставлены знаменитое Бородино, Верея, Гжатск и Калинин (!), тяжелые бои за возврат которого развернулись в последующие дни.
В этот же день, 14 октября, прекратилось сопротивление в Вяземском «котле», и окружавшие его немецкие войска стали разворачиваться на Москву[1010].
В приказе от 19 октября фон Бок заявлял: «Сражение за Вязьму и Брянск привело к обвалу эшелонированного в глубину русского фронта. Восемь русских армий в составе 73 стрелковых и кавалерийских дивизий, 13 танковых дивизий и бригад и сильная армейская артиллерия были уничтожены в тяжелой борьбе с далеко численно превосходящим противником.
Общие трофеи составили: 673 098 пленных, 1 277 танков, 4 378 артиллерийских орудий, 1 009 зенитных и противотанковых пушек, 87 самолетов и огромные количества военных запасов»[1011].
15 октября была оставлена Калуга, развернулись бои за Можайск в центре обороны, на подступах к Волоколамску – на севере Можайской линии, Тарусе и Серпухову – на юге, шли бои за Малоярославец и под угрозой оказались Наро-Фоминск и Подольск – на юго-западе.
Последующий прорыв Можайской оборонительной линии по всем направлениям был очевиден.
Стало ясно, что Москву не защитить!
Вечером 15 октября ГКО принял решение об эвакуации Москвы[1012].
Московские учреждения сжигали архивы – пепел устилал весь центр Москвы.
Днем 16 октября более или менее организованно город покинули в автомобильных колоннах основные правительственные и московские административные власти. После этого и в результате этого Москву охватила немыслимая паника; автор слышал рассказы о ней от родных и близких; многие свидетельства различных очевидцев позднее были опубликованы[1013].
Массы москвичей бежали пешком на восток; шла совсем не джентльменская борьба за транспортные средства. Другие грабили продовольственные склады и магазины; многие со злорадством ожидали немцев.
Остается лишь предметом домыслов вопрос о том, не случилось бы то же самое по всей России, если бы пала Москва?
Историкам бесполезно спорить об этом, хотя можно как угодно рассуждать о том, что «пример Наполеона[1014] был известен в СССР любому школьнику, рассчитывать на ошеломляющий психологический эффект от захвата столицы не приходилось»[1015]!
Кому – не приходилось, а кому – приходилось!..
В этот же день, 16 октября, далеко от Москвы, пала Одесса, осажденная румынами еще в середине августа 1941.
Будущая мать автора этих строк, только что выпущенная инженером из Московского института стали и сплавов, оказалась в тот день свидетелем того, как минировали кузнечный цех Московского ЗиСа, где она работала; в тот же день она сожгла свой комсомольский билет. Это существенно умерило ее дальнейшие амбиции: она не рисковала вступать в партию, опасаясь, что при проверке может выясниться тщательно скрываемый с тех пор факт ее прошлого пребывания в комсомоле! В конечном итоге такая неполноценность отчасти и привела ее к браку с моим отцом, имевшим множество ближайших родственников – расстрелянных «врагов народа».
Где был в это время сам Сталин?
Несколько позднее, 6 и 7 ноября 1941, колоссальное впечатление и на Советский Союз, и на заграницу произвели два выступления Сталина, транслированные по радио и показанные в кинохронике: вечером 6 ноября в Московском метро, переоборудованном под бомбоубежище, на торжественном заседании, посвященном 24-летию Октябрьской революции, а утром 7 ноября – на параде на Красной площади, происходившем в нескольких десятках километров от вроде бы наступающих немецких войск!