c
теперь, видимо, настаивает на противоположном: она, по его мнению, оказывается чем угодно, только не знанием, а следовательно, менее всего поддается изучению».
Меня же, Протагор, когда я вижу, как все тут перевернуто вверх дном, охватывает сильное желание все это выяснить, и хотелось бы мне, после того как мы это разберем, разобраться и в том, что такое добродетель, и снова рассмотреть, можно ей научить или нет.
d
Только бы не сбивал нас то и дело и не вводил в заблуждение при этом тот самый Эпиметей, который обошел нас, по твоим словам, уже при распределении даров. Мне в этом мифе больше понравился Прометей, чем Эпиметей. И всеми этими вопросами я занимаюсь, пользуясь помощью Прометея[592], и всю свою жизнь стараюсь не быть опрометчивым; так что, если тебе будет угодно, я, как и говорил об этом в самом начале, с величайшим удовольствием разберу это вместе с тобою.
Протагор ответил так:
– Я одобряю, Сократ, и твое рвение, и ход твоих рассуждений. Да и я, думается мне, не такой уж дурной человек, а зависти у меня меньше, чем у кого бы то ни было.
e
Я многим говорил о тебе, что из тех, с кем я встречаюсь, я всего более восхищаюсь тобой, особенно между твоими сверстниками. Я даже утверждаю, что не удивился бы, если бы и ты стал одним из людей, прославленных мудростью. О наших вопросах мы поговорим в другой раз, когда тебе будет угодно, а теперь пора обратиться к иным делам.
362
– Так и поступим, раз ты этого мнения, – сказал я. – Ведь и мне давно пора идти, куда я собирался. Я оставался здесь только в угоду красавцу Каллию[593].
Сказав и выслушав это, мы разошлись.
Перевод Вл. С. Соловьева.
В кн.: Платон. Собр. соч. в 4‑х томах. Том 1. М.: «Мысль», 1990
447
Калликл. На войну и на битву, как уверяют, долгие сборы, Сократ!
Сократ. А что, разве мы, так сказать, опоздали к празднику?
Калликл. Да еще к какому изысканному празднику! Только что Горгий так блеснул перед нами своим искусством!
Сократ. Всему виною, Калликл, наш Херефонт: из‑за него мы замешкались на рынке.
b
Херефонт. Не беда, Сократ, я же все и поправлю[594]. Ведь Горгий мне приятель, и он покажет нам свое искусство, если угодно, сейчас же, а хочешь – в другой раз.
Калликл. Как, Херефонт? Сократ желает послушать Горгия?
Херефонт. Для того‑то мы и здесь.
Калликл. Если так, то приходите, когда надумаете, ко мне домой: Горгий остановился у меня, и вы его услышите.
c
Сократ. Отлично, Калликл. Но не согласится ли он побеседовать с нами? Я хотел бы расспросить этого человека, в чем суть его искусства и чему именно обещает он научить. А остальное – образцы искусства – пусть покажет в другой раз, как ты и предлагаешь.
Калликл. Нет ничего лучше, как спросить его самого, Сократ. То, о чем ты говоришь, было одним из условий его выступления: он предлагал всем собравшимся задавать ему вопросы, какие кто пожелает, и обещал ответить на все подряд.
Сократ. Прекрасно! Херефонт, спроси его!
d
Херефонт. Что спросить?
Сократ. Кто он такой.
Херефонт. Что ты имеешь в виду?
Сократ. Ну, вот если бы он оказался мастеровым, который шьет обувь, то, наверно, ответил бы тебе, что он сапожник. Разве ты не понимаешь, о чем я говорю?
Херефонт. Понимаю и сейчас спрошу. Скажи мне, Горгий, правильно говорит Калликл, что ты обещаешь ответить на любой вопрос?
448
Горгий. Правильно, Херефонт. Как раз это я только что и обещал, и я утверждаю, что ни разу за много лет никто не задал мне вопроса, который бы меня озадачил.
Херефонт. Тогда, конечно, ты легко ответишь мне, Горгий.
Горгий. Можешь испытать меня. Херефонт.
Пол. Клянусь Зевсом, Херефонт, испытывай, пожалуйста, меня! Горгий, мне кажется, сильно утомился: ведь он сейчас держал такую длинную речь.
Херефонт. Что ты, Пол? Ты думаешь ответить лучше Горгия?
Пол. Какая тебе разница? Лишь бы ты остался доволен.
b
Херефонт. И правда, никакой. Ну, если желаешь, отвечай ты.
Пол. Спрашивай.
Херефонт. Да, так вот мой вопрос. Допустим, Горгий был бы сведущ в том же искусстве, что его брат Геродик[595], – как бы нам тогда следовало его называть? Так же, как брата, верно?
Пол. Совершенно верно.
Херефонт. Значит, если бы мы сказали, что он врач, мы бы не ошиблись?
Пол. Нет.
Херефонт. А если бы он был опытен в искусстве Аристофонта, сына Аглаофонта, или его брата[596], как бы мы тогда его называли?
Пол. Ясное дело – живописцем.
c
Херефонт. Так в каком же искусстве сведущ Горгий и как нам его называть, чтобы не ошибиться?
Пол. Милый мой Херефонт, люди владеют многими искусствами, искусно открытыми в опыте. Ты опытен – и дни твои направляет искусство, неопытен – и они катятся по прихоти случая[597]. Меж всеми этими искусствами разные люди избирают разное в разных целях, но лучшие избирают лучшее. К лучшим принадлежит и наш Горгий, который причастен самому прекрасному из искусств.
d
Сократ. Я вижу, Горгий, что Пол прекрасно подготовлен к словесным стычкам. Но слова, которое дал Херефонту, он не держит.
Горгий. В чем же именно, Сократ?
Сократ. Мне кажется, он вовсе не ответил на вопрос.
Горгий. Тогда спрашивай его ты, если хочешь.
Сократ. Не хочу – я надеюсь, ты согласишься отвечать сам. Мне было бы гораздо приятнее спрашивать тебя, потому что, как ни мало говорил Пол, а уже ясно, что он больше искушен в так называемой риторике, чем в уменье вести беседу.
Пол. С чего ты это взял, Сократ?
e
Сократ. А с того, Пол, что Херефонт спрашивал тебя, в каком искусстве сведущ Горгий, ты же принялся восхвалять это искусство, как будто кто‑то его поносит, но что это за искусство, так и не ответил.
Пол. Разве я не сказал, что оно самое прекрасное из всех?
Сократ. Да, сказал, но никто не спрашивал, каково искусство Горгия, – спрашивали, чту за искусство и как нужно Горгия называть. На все прежнее, что предлагал тебе Херефонт, ты отвечал хорошо и кратко –
449
вот так и теперь объясни, что это за искусство и каким именем мы должны называть Горгия. А еще лучше, Горгий, скажи нам сам, в каком искусстве ты сведущ и как, стало быть, нам тебя называть.
Горгий. В ораторском искусстве, Сократ.
Сократ. Значит, называть тебя надо «оратором»?
Горгий. И хорошим, Сократ, если желаешь называть меня тем именем, каким, как говорится у Гомера, «я хвалюсь»[598].
Сократ. Да, да, желаю.
Горгий. Тогда зови.
Сократ. А скажем ли мы, что ты и другого способен сделать оратором?
b
Горгий. Это я и предлагаю – и не только здесь, но повсюду.
Сократ. Не согласился ли бы ты, Горгий, продолжать беседу так же, как мы ведем ее теперь, чередуя вопросы с ответами, а эти долгие речи, какие начал было Пол, оставить до другого раза? Только будь верен своему обещанию и, пожалуйста, отвечай кратко.
c
Горгий. Бывает, Сократ, когда пространные ответы неизбежны. Тем не менее я постараюсь быть как можно более кратким, потому что этим я также горжусь: никому не превзойти меня в краткости выражений.
Сократ. Это‑то нам и нужно, Горгий! Покажи мне свою немногословность, а многословие покажешь в другой раз.
Горгий. Хорошо, и ты признаешь, что никогда не слыхал никого, кто был бы скупее на слова.
d
Сократ. Стало быть, начнем. Ты говоришь, что ты и сам сведущ в красноречии, и берешься другого сделать оратором. Но в чем же, собственно, состоит это искусство? Вот ткачество, например, состоит в изготовлении плащей. Так я говорю?
Горгий. Да.
Сократ. А музыка – в сочинении напевов?
Горгий. Да.
Сократ. Клянусь Герой, Горгий, я восхищен твоими ответами: ты отвечаешь как нельзя короче!
Горгий. Да, Сократ, я полагаю, это выходит у меня совсем недурно.
Сократ. Ты прав. Теперь, пожалуйста, ответь мне так же точно насчет красноречия: это опытность в чем?
e
Горгий. В речах.
Сократ. В каких именно, Горгий? Не в тех ли, что указывают больным образ жизни, которого надо держаться, чтобы выздороветь?
Горгий. Нет.
Сократ. Значит, красноречие заключено не во всяких речах?
Горгий. Конечно, нет.
Сократ. Но оно дает уменье говорить.
Горгий. Да.
Сократ. И значит, размышлять о том, о чем говоришь?
Горгий. Как же иначе!
450
Сократ. А искусство врачевания, которое мы сейчас только упоминали, не выучивает ли оно размышлять и говорить о больных?
Горгий. Несомненно.
Сократ. Значит, по всей вероятности, врачевание – это тоже опытность в речах.
Горгий. Да.
Сократ. В речах о болезнях?
Горгий. Бесспорно.
Сократ. Но ведь и гимнастика занимается речами – о хорошем или же дурном состоянии тела, не правда ли?
Горгий. Истинная правда.
b
Сократ. И остальные искусства, Горгий, совершенно так же: каждое из них занято речами о вещах, составляющих предмет этого искусства.
Горгий. Кажется, так.
Сократ. Почему же тогда ты не зовешь «красноречиями» остальные искусства, которые тоже заняты речами, раз ты обозначаешь словом «красноречие» искусство, занятое речами?
Горгий. Потому, Сократ, что в остальных искусствах почти вся опытность относится к ручному труду и другой подобной деятельности, а в красноречии ничего похожего на ручной труд нет, но вся его деятельность и вся сущность заключены в речах.
c
Вот почему я утверждаю, что красноречие – это искусство, состоящее в речах, и утверждаю правильно, на мой взгляд.