Обновленный где-то там, в “туманах” интуиции, разум вновь “обращает” свое движение и переформировывает свою схематику, развивает углубленные принципы рассудочной работы. В своих основных “идеях” (ср. Кант) разум активно переводит синтетические “геометрические парадоксы” (парадоксальное бытие идеализован-ных предметов классической науки) в сферу аксиоматических, функциональных, аналитических, выводных действий рассудка.
Здесь как бы снова воспроизводятся основные результаты “майевтического” эксперимента Галилея (но уже внутри самой жизни разума). Рассудок, “дух Сагредо” снова оказывается одним из побочных продуктов эксперимента.
Вспомним. Если исторически (к началу XVII века) рассудочное мышление было задано как нечто самостоятельное (Сагредо существовал рядом с Сальвиати и Симпличио), порожденное практикой эпохи Возрождения и начала мануфактурного периода, то историологически (что мы вкратце уже проследили) рассудок в качестве самостоятельно действующей формы мышления порождается в результате самопознания разума. Идея “функционального закона”, выводного, аналитического знания должна, чтобы действовать, каждый раз заново порождаться действием Сальвиати, вновь и вновь отщепляясь от нового уровня “силовых” (энергетических, импульсных) представлений и существуя только как послушная тень интуитивных “геометрических” или “гипергеометрических” представлений. Беру эти слова в кавычки потому, что в данном контексте “геометрическое” лишь парафраз для определения потенций воплощать идеализованный предмет в понятии, синтетически, образно-парадоксально (то есть уже не образно). А потенции эти необходимы для любой естественнонаучной теории Нового времени, не только физической, но и химической, биологической, даже политэкономической, и они (потенции) вовсе не обязательно находят строго геометрическое или топологическое выражение.
Как будто бы, наконец, в момент “обращения”, в момент нового превращения второго “цикла” в первый, разум существует как нечто самостоятельное, не сводимое ни к рассудочной, ни к интуитивной функции, как сила, формирующая рассудок.
Но ведь все дело в том, что сила этого перевода, превращения и взаимопревращения, составляющая всю суть развития новой науки, остается именно силой — чем-то “запредельным” для рационального знания (в данном случае — для рационального знания о логике мышления). Сила разума рассчитывается (как и всякая сила) по характеру своего действия, по формализму рассудочного вывода, но по своей “природе”, то есть как “causa sui”, она остается вне логического постижения. Вопрос о логике “превращения” оказывается запрещенным, метафизическим вопросом, здесь идея “теоретического разума” заменяется идеей квазисамостоятельного “практического разума” — и в его высоконравственном (кантов-ском) смысле, и — на другом конце спектра — в его техницистско-прагматическом воплощении. Аналогия силы в классической механике и “силы” разума (как субъекта теоретизирования) в классической логике не просто аналогия. Это — выражение внутреннего тождества субъектных определений практики и теории Нового времени как определений “силовых”, понимаемых только в своем снятии.
Таким образом, в теориях Нового времени предмет и субъект познания невоспроизводимы в своем собственном определении, они запредельны для классических теорий. И невоспроизводимы потому, что оторваны друг от друга, мыслятся как разные полюсы познания, а не как взаимоопределения, не в контексте идеи “causa sui”.
Так еще и еще раз обнаруживается антиномическое тождество самосознания и — знания о мире в работе теоретика Нового времени, в диалоге галилеевского “микросоциума”. Но вся антино-мичность этого тождества сказывается только тогда, когда теоретик пытается включить в теоретическое понятие внетеоретическое бытие предмета и внетеоретическое бытие субъекта, то есть когда теоретик стремится теоретически воспроизвести практический
смысл своих теорий. Когда теоретик-естественник выступает как...
философ.
Внутри классических теорий все остается вполне комфортабельным. Внутри классических теорий без всяких помех осуществляется постоянное взаимопревращение и, следовательно, “рационализация” “объектных” и “субъектных” определений. Мистическое понятие силы без остатка разлагается на квазисамостоятельные “геометрические” и “аналитические” представления.
Каждое развитие функционального закона (понятия “функциональный закон”) и каждое развитие парадоксальных геометрических структур есть не что иное, как негативное (отображенное) развитие силовых, субъектных определений, негативное развитие потенций гуманитарного, исторического (в самом широком смысле) знания. Есть развитие той версии человеческого бытия, которая складывалась, в частности, в мысленных экспериментах Галилея и которая была характерна для всей этой эпохи.
* * *
Продумаем теперь в целом диалектику (диалогику) превращений и замещений галилеевского внутриинтеллектуального “невидимого колледжа”.
Есть одна интегральная особенность превращений как в первом, так и во втором циклах — это — “место” разума. Действительно, разум ведет в деятельности “теоретика-классика” (“естественника”) странное существование.
Разумное “Я”— некто, актуально (внутри теоретических превращений) существующий как ничто, как связь, переход, антиномическое сопряжение других, жестко воплощенных “Я” — авторитарно-эмпирического, рассудочного, интуитивистского. Разума нет, если нет этих взаимопревращений (ведь разум — дух “майевтиче-ского” эксперимента), если исчезает спор интуиции — рассудка-авторитета. Разум всегда или потенциален, или “снят”.
Актуально в работе теоретического естествознания живет рассудок, интуиция, авторитет или же их рационально неуловимое сочетание, переход. Но, с другой стороны, ведь только один разум и существует актуально, по сути дела, во всех своих антиномических превращениях. Ведь рассудок, интуиция, эмпирическая авторитарность имеют свой реальный — логический — смысл только как моменты разума, его ипостаси, перевоплощения, видимости (иногда, скорее, видимости, иногда — более ипостаси). Разум естественника Нового времени подобен древнеевропейскому Иегове: его имя непроизносимо, он может быть назван лишь мирским словом — Адонаи...
В классике Нового времени разума нет.
В классике есть только разум.
Интуиция оказывается здесь работающей логической силой (а не романтической болтовней), только когда она разумна, то есть когда она создает парадоксы — понятия — образы, способные и нацеленные на то, чтобы быть переведенными на язык рассудка, в алгоритмы авторитарно-эмпирического управления. Вне такой нацеленности взаимопревращений (вне разума) интуиции просто не существует.
Рассудок опять-таки работает, плодотворен, пока он разумен, пока его функционально-аналитический, выводной метод внутренне тождествен с “геометрическим синтезом”, пока банальный рассудок — в аксиоматических основах своих — парадоксален. Рассудок разумен, а значит, неявно обогащает интуицию, скрытно развивает свой собственный исходный парадокс. Вне этой цельности взаимопревращений (вне разума) рассудка просто не существует.
Тождество ничтожности разума (его нет) и всемогущества (есть только он) составляет самую суть, самую историологическую определенность классического разума, классической диалогики (в отличие от диалогики античной, средневековой или той, что назревает сегодня, в конце XX века).
Сразу же уточним. Суть классического (естественнонаучного) разума реализуется эффективно, “работает” только внутри замкнутой теоретической системы, внутри системы законополагания. Но субъект теоретизирования Нового времени (“галилеевский теоретик”) не белка в колесе саморазвития, не чистый “теоретический разум”. Субъект должен быть понят (нами и самим собой) не только как “форма полагания” теоретических структур, но и в отношении к бытию предмета, и в отношениях к самому себе, в логике своего самоопределения, то есть в логике выхода за собственные пределы. Соответственно всеобщий теоретический разум должен быть понят как одно из определений реального индивидуального человека, реального общества (в единстве всех форм его совместного и всеобщего труда).
Ведь именно в “точках” выхода за собственные пределы разум конституируется во всей своей цельности (как нечто существующее уже не только в своих частных определениях — ипостасях). Познание (пред-полагание) внетеоретического бытия предметов (“вещей в себе”) и познание (пред-полагание) внетеоретического бытия самого субъекта теоретизирования и есть собственное дело разума (ни интуиция, ни рассудок здесь не могут), есть нововременное определение (“дефиниция”, если хотите) того, “что есть разум”.
Но мы уже видели, что в логике Нового времени разум теоретика не может быть повернут — в виде “causa sui” — ни на самого себя (на свое самообоснование), ни на действительный предмет деятельности (“природу творящую”). Самообосноваяие проецируется в практике (и мышлении) Нового времени только в действии причинном — на “другое”, только в дифференциальном (от точки к точке) расчете. Разум различает самого себя (и предмет) только через плотную, непроницаемую среду бесконечных причинных цепей, только через среду квазидиалогических отношений “рассудка — интуиции — авторитета”.
В таком виде диалог существенно облегчен. Разум (цельная логика) спорит не с самим собой (не с собой как иным, как потенциально иной логикой), но только как целое с частью, как всеобщая потенция с временным своим воплощением. И в таком споре разум легко побеждает — рассудок переходит в интуицию, интуиция усыхает в рассудке... Но это — пирровы победы. За счет частичных побед (над собственными тенями) разум не может радикально изменить самого себя, не может перестроить строй своей цельности, он вечно развивается в приложениях своих и в понимании себя самого, но он не преобразуется как субъект, как внетеоретический способ полагания теорий.