Или еще из речи прокурора: “...господин Ракитин... в нескольких сжатых и характерных фразах определил характер этой героини:
Раннее разочарование, ранний обман и падение, измена обольстителя-жениха, ее бросившего, затем бедность, проклятие честной семьи... Образовался характер расчетливый, копящий капитал. Образовалась насмешливость и мстительность обществу”15.
Здесь снова есть все — все составляющие “воздействий среды” и “социальной детерминации”. Нет тайны самодетерминации. Есть психология, нет жизни духа, способного перерешить эту предопределенность сознания и характера.
В плане психологии характера, или, — добавлю от себя, — в плане “детерминации извне и “из-нутра” анализ прокурора безупречен. Да, такова психология героев Достоевского, такова правда неизменного характера: “...посеял поступок, — пожал привычку; посеял привычку, — пожал характер; посеял характер, — пожал судьбу...” Но это — правда без хозяина. Без возможности — укорененной в культуре, в жизни духа — перерешить, изменить и судьбу, и характер, и привычки. Только в феноменах культуры (см. намеченное выше осмысление сил философии, искусства, нравственности...) заложена свобода самодетерминации нашего сознания, наших поступков — нашей душевной и действенной жизни.
Бахтин пишет: “И следователь, и судьи, и прокурор, и защитник, и экспертиза одинаково не способны даже приблизиться к незавершенному и нерешенному ядру личности Дмитрия, который, в сущности, всю жизнь стоит на пороге внутренних решений и кризисов. Вместо этого живого и прорастающего новой жизнью ядра они подставляют какую-то готовую определенность, “естественно” и “нормально” предопределенную во всех своих делах и поступках “психологическими законами”. Все, кто судит Дмитрия, лишены подлинного диалогического подхода к нему, диалогического проникновения в незавершенное ядро его личности... Подлинный Дмитрий остается вне их суда (он сам будет себя судить)”16.
Подход, развиваемый в моей работе, как представляется, очень близок мыслям М. М. Бахтина. Но — нетождествен.
Несколько иначе мыслится мной сам схематизм отношений духа и — души (сознания), в ином плане понимаются основные регулятивные идеи, завершающие, фокусирующие процесс самодетерминации, — перипетии исторической поэтики личности и — изна-чальность философского разума (см. ниже).
Не буду сейчас анализировать, в чем я близок к М. М. Бахтину, где — отхожу от его идей. Это — специальный вопрос. Здесь существенна только исходная аналогия.
Теперь вернусь к последовательному изложению.
1 Проблемы, связанные с пониманием этого основания, анализируются в моей работе “Предметная деятельность в концепции Маркса и самодетерминация индивида” (доклады, прочитанные в Институте общей и педагогической психологии АПН СССР).
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 160.
3 В замысел этой работы не входит анализ тех закономерных исторических процессов, в которых действительная всеобщность (самоустремленность) человеческой деятельности отщеплялась от самой этой деятельности, оттеснялась на обочину производства, в сферу “свободного времени”; всеобщее оказывалось маргинальным, вторичным феноменом, надстраиваясь над всемогущим массивом “детерминации извне”. Возможно лишь предположить — и историческая наука подкрепляет это предположение, — что решающие повороты исторического движения совершались все же в тех точках роста, когда предметная деятельность и соответствующие внешние формы общения замыкались “на себя”, когда детерминация “извне” решающе оборачивалась самодетерминацией, разогнавшийся человеческий разум — в пафосе самосознания, самообщения — изменял свои коренные определения, свой смысл. Обычно такое необходимое самозамыкание экстенсивных форм деятельности происходило в малых, даже географически сосредоточенных, очагах; это — Афины VI—V веков до нашей эры; катакомбы первых христиан Римской империи; города-государства (Флоренция, Генуя...) эпохи Возрождения; Англия эпохи первой промышленной революции; Париж энциклопедистов и Просвещения и т. д. Только в напряжениях XX века Марксово “совпадение изменения обстоятельств и изменения самой деятельности, то есть самоизменения” (“Тезисы о Фейербахе”) становится — может стать — постоянной детерминантой истории.
4 Конечно, грани культуры имеют не только вектор самоустремленности”. Отщепляясь от своего “основания” и вступая в реальный оборот социальной жизни, и искусство, и философия, и нравственность и т. д. оказываются феноменами “надстройки”, “идеологии” и пр. ...включаясь в системность цивилизации, экономической формации. Но, как бы они ни детерминировались “извне”, по смыслу своему эти феномены (грани) культуры растут “корнями вверх”, переопределяют свои “причины” и — вновь оказываются силами самодетерминации. Именно об этой стороне дела сейчас и пойдет речь.
И еще одно примечание. Понимаю, что мои определения “граней культуры” будут даны слишком густо, сжато, в форме далеко идущих выводов из каких-то (здесь, во всяком случае, не осуществленных) исследований. Да, еще речь пойдет не меньше чем об искусстве, философии, нравственности и т. д., вместе взятых. Но без такого широкого обзора не обойтись. Необходимо, хотя бы пунктирно, очертить целостную фигуру нашей “пирамидальной линзы”. А что касается взаимопонимания с читателем, то предполагаю, что оно все же возможно. Во-первых, в мои задачи вовсе не входит детальное обоснование введенных утверждений; скорее, читатель должен знать, что именно я подразумеваю, говоря о самодетерминации, присущей культуре, во всех ее гранях. Но такое “подразумевание” острее ощутишь в определениях, пусть не сразу до конца понятных, но сформулированных “с запросом”, в философской рефлексии. Во-вторых, надо вспомнить, что я здесь — как полагаю — опираюсь на некую встречную интуицию современного читателя, позволяющую ему (если он не слишком заторможен профессиональной предвзятостью) быстро совмещать непосредственные реалии его жизни в XX веке с предлагаемыми философскими тонкостями. В-третьих, “грани культуры” включены здесь в единый образ культурной “пирамидальной линзы” и многие определения “граней” будут выясняться не сами по себе, но в их отношении к “основанию” и к “вершине” этой линзы.
5 Наверно, точнее тот образ, который был уже намечен выше, в кратком диалогическом осмыслении культуры. Помните? Культура подобна трагедии, в которой выход нового персонажа (“явление третье, те же и...”) не уничтожает персонажей, ранее вышедших на сцену, но позволяет усилить, проявить, впервые сформировать новые их свойства и особенности — по отношению к новому герою... Но и новый образ “многогранника” позволяет выявить какие-то особенные черты развития культуры — культуры самодетерминации.
6 В новом повороте я здесь возвращаюсь к идеям, намеченным в общей характеристике культуры как диалога культур (см. выше).
7 Детальнее см.: Библер В.С. Нравственность. Культура. Современность. М., 1990.
8 Отталкиваясь от различения “морали” и “нравственности”, введенных в немецкой классической философии, я целиком переосмысливаю эти определения — в свете реальных коллизий человеческого поступка в XX веке (см. очерк 1).
9 Шекспир В. Гамлет. М., 1951. С. 229 (перевод Б. Пастернака).
Сравни: Пусть будет
То, что будет! —
Таким я стал теперь.
И это страшно мне.
(Такубоку И. Избр лирика М., 1971. С. 59.)
10 Повторяю: общение и диалог этих различных всеобщих разумений, всеобщих ответов на вопрос: “Что означает понять смысл мира?..”—невозможно здесь сколько-нибудь детально обосновать. Но без такого предположения все наши размышления о культуре будут непоследовательны и недодуманы.
11 См : Выготский Л. С. Мышление и речь. См. также: Библер В. С. Внутренняя речь в понимании Выготского и логика диалога // Методологические проблемы психологии личности. М., 1981. С. 117—134.
12 Хотя бы в рефлексии, как ее понимал Гегель.
13 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1975. С. 311, 356.
14 Достоевский Ф. М. Собр. соч. В 12 т. М., 1982. Т. 12. С. 225—226.
15 Достоевский Ф. М. Собр. соч. В 12 т. М., 1982. Т. 12. С. 228.
16 Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972. С. 105.
3. Две регулятивные идеи культуры
А. Историческая поэтика личности
Когда грани культуры сближаются и острие “пирамидальной линзы” оборачивается острием “конуса”, то конечный акт самодетерминации — начальный акт бытия в культуре — сохраняет все же свой смысл (вопрос — ответ...), то есть свою внутреннюю неоднозначность. Духовная жизнь индивида напряжена в неделимом этом акте двумя регулятивными идеями.
Это: 1. Идея исторической поэтики, идея личности.
2. Идея философской логики, идея моего-всеобщего разума.
Формирование таких, далее уже несводимых, идей осуществляется в двух последних “сведениях”.
С одной стороны, в одно определение сводятся (точнее, сосредоточиваются) определения эстетической и нравственной осмысленности нашего бытия.
С другой стороны, теоретические потенции культуры вливаются в собственно философское определение — в идею философской логики.
Образуемые — в итоге таких последних сосредоточий — регулятивные идеи — причем каждая из них претендует на исключительность и единственность — уже принципиально несводимы друг к другу; только в своем предельном напряжении (взаимоисключении и взаимопредположении) они образуют тот всеобщий смысл культуры как самодетерминации, о котором речь идет в этой статье.
Разберемся в этом вопросе немного детальнее.