Но если так, то угадывается еще один, возможно — конечный, или изначальный, — трагедийный строй.
Эта культура способна жить и развиваться (как культура) только на грани культур3, в одновременности, в диалоге с другими целостными, замкнутыми “на себя” — на выход за свои пределы — культурами. В таком конечном (или изначальном) счете действующими лицами оказываются отдельные культуры, актуализированные в ответ на вопрос другой культуры, живущие только в вопрошаниях этой иной культуры. Только там, где есть эта изначальная трагедия трагедий, там есть культура, там оживают все, вточенные, встроенные друг в друга, трагедийные перипетии. Но совершается это общение (и взаимопорождение) культур только в контексте настоящего, то есть для нас — в культуре конца XX века.
Причем вся данная культура (скажем, античности) должна быть понята как единое произведение, созданное и пересоздаваемое одним (воображаемым) автором, адресованное насущному и
невозможному “читателю” — в канун века XXI. Итак, мы снова зафиксируем слово “произведение” и пойдем дальше.
2. Первый феноменологический образ (не хочется говорить— “признак”) культуры неявно перерастает в новый целостный образ, в новый круг представлений.
Культура есть моя жизнь, мой духовный мир, отделенный от меня, транслированный в произведение (!) и могущий существовать (больше того, ориентированный на то, чтобы существовать) после моей физической смерти (соответственно после “физической смерти” данной цивилизации, формации) в ином мире, в живой жизни людей последующих эпох и иных устремлений. Отвечая на вопрос:
“Что есть культура?” — мы всегда — до конца сознавая это или нет —отвечаем на другой вопрос: “В какой форме может существовать — и развивать себя — мой дух, и моя плоть, и мое общение, и насущная — в моей жизни — жизнь близких людей после моей (моей цивилизации) гибели, “ухода в нети”?.. Ответ — в форме культуры. Великий русский мыслитель М. М. Бахтин всегда настаивал, что смысл любому нашему высказыванию всегда придает ясное понимание того, на какой вопрос (обращенный ко мне — явный или тайный) отвечает это высказывание, это утверждение. Так вот, культура не только понимается, но и возникает (как культура) в попытках ответить (и самому себе, своими деяниями и творениями) на вопрос о рукотворных формах “потустороннего бытия”. Бытия в других мирах, в иных, отстраненных, остраненных, заранее воображенных культурах. И здесь не существенно, что я — в своем непосредственном бытии в культуре — могу обращаться к моим непосредственным Собеседникам и Современникам. Существенно то, что и в этих, наиболее, кстати, напряженных, ситуациях я обращаюсь к своему Собеседнику так, чтобы он смог воспринять меня — в моем произведении — и тогда, когда я исчезну из его сиюминутного кругозора (выйду из комнаты, уеду в другой “полис”, уйду из жизни). Чтобы он воспринял меня как бы (“как если бы”...) из другого, бесконечно отдаленного мира. Но сие означает также и особую обращенность культуры во-вне, ее сквозную адресованность в иное (и — вполне земное) бытие. —
Это означает острую необходимость быть — навеки — вне собственного бытия, быть в ином мире. В этом смысле культура — всегда некий Корабль Одиссея, совершающий авантюру плавания в иной культуре, оснащенный так, чтобы существовать вне своей территории (Ср. Бахтин М. М.: «Культура собственной территории не имеет»).
Но если уж вспомнились античные образы, скажу еще так: каждая культура есть некий “двуликий Янус” Ее лицо столь же напряженно обращено к иной культуре, к своему бытию в иных мирах, сколь и внутрь, в глубь себя, в стремлении изменить и дополнить свое бытие (в этом смысл той “амбивалентности”, что присуща — по Бахтину — каждой целостной культуре).
Проецирование насущного Собеседника в ином мире (каждая культура — это возглас SOS, обращенный к другой культуре) предполагает, что этот мой Собеседник насущен мне больше, чем собственная жизнь. Вот та основа, на которой вырастают две дополнительные интуиции “бытия в культуре”.
Во-первых. В культуре возникает решающее, заторможенное и замкнутое в плоти произведений — несовпадение автора (индивида) с самим собой. Все мое сознание преображается этой обращенностью “извне” — “в-меня” — моего “другого Я”, моего насущного читателя, отдаленного (во всяком случае, по замыслу) в вечность. Ясно, что для читателя (зрителя, слушателя...) таким насущным, “другим Я” (“Ты”...) оказывается автор произведения культуры... Это несовпадение, эта возможность видеть “со стороны” мое собственное бытие, как бы уже завершенное и отдаленное от меня в произведении, — это и есть изначальное основание идеи личности. Личность — та ипостась индивида, в горизонте которой он способен перерешить свою — уже предопределенную привычками, характером, психологией, средой —судьбу. Итак, индивид в горизонте культуры — это индивид в горизонте личности.
Во-вторых. В общении “через” плоть произведения каждая личность — автор и читатель — формируется, назревает “на горизонте” как — потенциально-особая и неповторимая культура. Как особый бесконечный мир возможных перевоплощений этого — свободно предполагаемого произведением — общения. Общение в культуре, то есть бытие в культуре, — это всегда — в потенции, в замысле — общение между различными культурами. Даже если мы оба (автор и читатель) живем в одной и той же культуре.
1 См. детальнее: Библер В. С. Нравственность. Культура. Современность. М., 1990.
2 См. первую часть работы.
3 См основные работы М. М Бахтина.
Понятие культуры. Культура как общение культур. Мир впервые
Предположу теперь, что феноменологический образ (еще не понятие) культуры возник в сознании читателя. Точнее, сосредоточился из тех внутренних интуиции, что, как я предполагаю, всегда присущи всем современникам конца XX века.
Тогда — если это произошло — попытаюсь кратко очертить смысл понятия, или — лучше — идеи культуры.
Переход от образа культуры к понятию (и — далее — идее) культуры имеет — в логике культуры — следующий смысл.
Это — смысл трех, переходящих друг в друга и обосновывающих друг друга всеобщих определений того, что есть культура (пока еще это не ответ на вопрос, как возможна культура). Каждое из таких определений, доведенное до предела, трансформируется в иное, столь же всеобщее определение, образуя в цельности некий континуум идеи начала культуры.
Вот эти три определения, дающие, как я полагаю, в совокупности единое понятие культуры:
Первое определение культуры (почти тавтологическое, фокусирующее тот образ культуры, что был намечен выше).
Культура есть форма одновременного бытия и общения людей различных — прошлых, настоящих и будущих — культур, форма диалога и взаимопорождения этих культур (каждая из которых есть... См. начало определения).
И — несколько дополнений: время такого общения — настоящее; конкретная форма такого общения, такого со-бытия (и взаимопорождения) прошлых, настоящих и будущих культур — это форма (событие) произведения; произведение — форма общения индивидов в горизонте общения личностей; форма общения личностей как (потенциально) различных культур.
В этом определении смысл культуры в жизни человека осмыслен, во-первых, на грани различных культур, в момент (в точке) их взаимоперехода, и — уже в этом плане — изначален, раскрывает момент, в котором культура определяет самое себя. Этот момент крайне важен для реального понятийного определения культуры. Во-вторых, это определение дает тот “логический круг”, что не только не отрицает, но составляет суть новых логических определений, свойственных логике культуры, ее пониманию понятия. В-третьих, это определение дает единство предметного смысла логики культуры (идея произведения) и ее основных идеализаций, возможность развертывания различных культур в процессе общения автора и “читателя” произведений культуры. В-четвертых, это определение дает исток основных идей новой логики, как логики общения (а не обобщения) всеобщих понятийных систем. И наконец, самое основное — только понимание культуры как формы общения культур есть основание перехода ко второму, столь же всеобщему определению, ответу на вопрос, что есть культура?
Второе определение культуры.
Культура — это форма самодетерминации индивида в горизонте личности, форма самодетерминации нашей жизни, сознания, мышления; то есть культура — это форма свободного решения и перерешения своей судьбы в сознании ее исторической и всеобщей ответственности.
Об этом смысле культуры в жизни человека дальше я скажу специально, поскольку этот смысл особенно напряжен и естествен в конце XX века. Именно этому смыслу — и прежде всего его понятийной логике — посвящена вторая часть моей работы.
И наконец, третье определение культуры.
Культура — это из-обретение “мира впервые”1.
Культура — в своих произведениях — позволяет нам — автору и читателю — как бы заново порождать мир, бытие предметов, людей, свое собственное бытие — из плоскости полотна, хаоса красок, ритмов стиха, философских начал, мгновений нравственного катарсиса. Вместе с тем в произведениях культуры этот, впервые творимый, мир с особой несомненностью воспринимается в его извечной, независимой от меня абсолютной самобытийности, только улавливаемой, трудно угадываемой, останавливаемой на моем полотне, в краске, в ритме, в мысли.
В культуре человек всегда подобен Богу в афоризме Поля Валери: “Бог сотворил мир из ничего, но материал все время чувствуется”. Вне этой трагедии и иронии культура невозможна; всякий разговор о культуре становится пустышкой и риторикой.