Это будет, как я уже сказал, движение по “вертикали”. От первоначальных определений всеобщности проблем культуры в бытии человека XX века (где бы он ни жил, как бы он ни был далек от непосредственного участия в делах культуры) — к основным философским определениям новой, только еще назревающей логики мышления, к новой идее разумения.
Но сразу же необходимо понять, о каком схематизме — “бытие (в культуре) — мышление (в культуре)”— идет речь. В предисловии я уже говорил об этом, сейчас надо на этом схематизме сосредоточить внимание читателя.
Схематизм этот, как я предполагаю, “двувекторный”. Это вовсе не то бытие, которое однозначно — снизу — вверх — “определяет сознание”... Здесь два одновременных, противоположно направленных движения.
Один вектор. В перипетиях бытия XX века, в онтологизации и все нарастающей всеобщности смыслов культуры трудно и мучительно назревает особый тип сознания человека нашего времени. В интенциях и напряжениях этого нового типа сознания (сознания своего бытия, бытия мира, своего со-бытия с другими людьми и миром) формируется новый тип мышления, новая его устремленность, складывается Разум культуры. Но, говоря об изначальных импульсах бытия, я не случайно уже в этот момент, сразу же, ввел в определение бытия упоминание о смысле бытия. В самом движении “от бытия к мышлению” органично включено движение “от мышления к бытию...”.
Второй вектор. Мышление Нового времени, войдя в невыносимые для себя проблемы (1) и дойдя до точки своей внутренней трансформации (2), порождает зерно, начало совсем иного понимания (и актуализации) смысла бытия, обращается “на себя”, на собственное преображение. “Понимать бытие” уже перестает быть тождественным с доминантой — “познавать бытие”. По разным причинам и в разной форме это тождество переосмысливается на Западе и на Востоке, в Европе, в Азии, в Африке, в Америке... Обращенное на себя, мышление прежде всего трансформирует (в напряжениях “последних вопросов бытия”) исходное психологическое состояние нашего ума, сводит на нет обреченность нашего сознания (характера, судьбы, предрешенной наличным бытием).
Новое начало разума — вот что оказывается решающим, исходным в таких ключевых исторических перипетиях; именно это новое начало разума изменяет, переориентирует наше сознание, освобождает его от абсолютных предначертаний бытия. Сознание, свободно преображенное новым мышлением, предполагает иные цели деятельности, иначе актуализирует всеобщий смысл бытия, оказывается истоком онтологизации “бытия в культуре”.
Оба эти “вектора” (от бытия — к мышлению; от мышления — к бытию) действуют одновременно, в некой “точке” начала, в которой и мышление и бытие только возможны, только пред-полагают друг друга, то есть застигнуты в своем небытии, “как если бы их еще не было”1.
Вот в общих чертах смысл той “вертикали”, основной челнок которой мы сейчас проследим. Хотелось бы только добавить, что в этом вступлении я забежал далеко вперед, предвосхитил многие выводы последующего изложения, но, во-первых, читатель уже подготовлен первой частью, во-вторых, необходимо сразу же отстраниться от известной формулы о “бытии и сознании”, мешающей понимать смысл всего моего размышления, и, в-третьих, такое сосредоточенное предвосхищение выводов необходимо для перестройки внимания, для новой установки нашей мысли, нашего ума. Оптимистически предполагаю, что сформированный только что сгусток, узел определений и предположений все же как-то войдет в сознание читателя и все мое (авторское) дальнейшее размышление будет — вместе с тем — внутренней работой читательского ума по развязыванию этого узла, по растягиванию этой пружины, по осмыслению догадки, застрявшей в его сознании.
Конечно, сформулированный выше схематизм ни в какой мере не является феноменологически массовым. И сознание, и мышление, и бытие абсолютного большинства жителей Земли строится сейчас совсем в другом, достаточно стереотипном схематизме, идущем от прошедших и давнопрошедших форм культуры и цивилизации. Схематизм бытия и мышления, очерченный здесь как нечто наличное и (уже) всеобщее, вовсе не отображает тех событий в нашем сознании, которые непосредственно порождены мировыми катастрофами и бытовыми неурядицами.
Скорее, это логический набросок только еще назревающих (в осознании предельных вопросов бытия) свободных начал нового мышления и нравственного выбора. То ли они состоятся, то ли нет;
то ли проклюнутся, то ли закиснут в ничто... Но логически помыслить эти начала возможно только на пределе и только в настоящем времени.
Итак, начнем размышлять от современного бытия.
В этом размышлении исходное умственное внимание читателя (историко-философское внимание в первом введении) и внимание культурологическое (предположенное в этом — Втором — введении) должны — по замыслу — свестись в некое единое предположение философской логики культуры.
1 Заранее обращаю внимание еще на один момент. В последнее время (вторая половина 80-х годов) в нашем — упорно шарахающемся — философском pro и contra основное pro переместилось к полюсу сознания. Идея сознания растет, разбухает, вбирает в себя все определения бытия и мышления, “снимает” их — или как излишне “приземленные”, или как излишне “абстрактные”, отстраненные. Внимание, фиксированное на идее сознания, испуганно застывает на месте, как черт ладана опасаясь логической развертки, рефлексии, осмысляющей исходные мгновения “тайной свободы” (Пушкин). На мой взгляд (дальше он будет обоснован детальнее), сознание всегда формируется в средоточии двух форм детерминации — “железной” детерминации со стороны необходимостей бытия и — свободной само-“детерминации” со стороны Разума, способного отстраняться от нашего сознания, от его предрешенности, способного переопределять наш характер, психику, судьбу. Именно в напряжениях разума мы не только понимаем “точку” начала бытия, но и оказываемся способными затормозить эту “точку”, этот момент, развернуть его в свободное движение философско-логического размышления и переосмысления всей своей жизни. В разуме “точка” освобождения оказывается миром свободы.
Уже исходный, только что намеченный схематизм связан с таким пониманием мышления и сознания, с пониманием мышления — в его начале — как собственной сферой философской мудрости.
XX век и феномен культуры
Итак, феномен, — пока еще не понятие — культуры, как он осознается (не осознается, мучит наше сознание...) в магматических сдвигах XX века:
1. В XX веке стало необходимым — для Шпенглера и Тойнби, для Леви-Стросса и Бахтина, для подспудного сознания каждого мыслящего человека — осознать и осмыслить какое-то странное и резкое отщепление идеи “культуры” от идей “образования”, “цивилизации”, “формации”...
Думаю, что именно в соотношении с идеей “образования” (этой исходной отправной точкой логики Гегеля) всеобщий смысл культуры может быть очерчен наиболее сжато и — для начала — образно.
В истории человеческого духа и вообще в истории человеческих свершений существуют два типа, две формы “исторической наследственности”. Одна форма укладывается в схематизм восхождения по лестнице “прогресса”, или — пусть даже мягче — развития. Так, в образовании, в движении по схематизму науки (но науки, понятой не как один из феноменов целостной культуры, а как единственно всеобщее, всеохватывающее определение деятельности нашего Ума) каждая следующая ступень выше предыдущей, вбирает ее в себя, развивает все положительное, что было достигнуто на той ступеньке, которую уже прошел наш ум (все глубже проникая в единственную истину), наши ноги и руки (создавая все более совершенные орудия труда), наше социальное общение (восходя к все более и более “настоящей” “формации”, оставляя внизу до- и пред-историческое бытие человека). В этом восхождении все предшествующее: знание, старые орудия труда, пережившие себя “формации”...— конечно, не исчезает “в никуда”, оно “уплотняется”, “снимается”, перестраивается, теряет свое собственное бытие — в знании и умении высшем, более истинном, более систематизированном и т. д. Образованный человек — это тот, кто сумел “перемотать” в свой ум и в свое умение все то, что достигнуто на “пройденных ступенях”, причем “перемотал” в единственно возможном (иначе всего не освоить!) виде: в той самой уплотненности, снятости, упрощенности, что лучше всего реализуется в “последнем слове” Учебника. В самом деле, какой чудак будет изучать механику по трудам Галилея или Ньютона; математику — по “началам” Евклида, даже квантовую механику — по работам Бора или Гейзенберга (а не по современным толковым учебникам или — сделаем уступку — по самым последним научным трудам). Это — об “образовании”.
Культура строится и “развивается” совсем по-другому, по противоположному схематизму. Здесь возможно оттолкнуться от одного особенного феномена.
Существует одна сфера человеческих свершений, что никак не укладывается в схематизм восхождения (Ньютоново: “Я карлик, стоящий на плечах гиганта”—предшествующих поколений...). Эта сфера — искусство. Здесь — даже “на глазок” — все иначе. Во-первых, здесь нельзя сказать, что, допустим, Софокл “снят” Шекспиром, что подлинник Пикассо сделал ненужным впервые открывать подлинник (обязательно — подлинник) Рембрандта.
Даже резче: здесь не только Шекспир невозможен (ну конечно же) без Софокла или Брехт — без Шекспира, без внутренней переклички, отталкивания, переосмысления, но и — обязательно — обратно: Софокл невозможен без Шекспира; Софокл иначе — но и более уникально — понимается и иначе формируется в сопряжении с Шекспиром. В искусстве “раньше” и “позже” соотносительны, одновременны, предшествуют друг другу, наконец, это есть корни друг друга. Не только в нашем понимании, но именно во все большей уникальности, “уплотненности”, всеобщности собственного, особенного, неповторимого бытия.