Вторая регулятивная идея духовной жизни индивида — это, как
мы только что кратко определили, идея философской логики, идея
моего всеобщего разума...
В пафосе философской логики понять бытие (бытие мира и— мое собственное бытие, то самое — индивидуальное и уникальное) означает понять возможность (основание) бытия, то есть понять бытие там, где его нет, понять бытие как мысль. Но и обратно: понять мысль означает понять потенцию мысли, понять мысль там, где ее нет, понять не-мыслимое бытие. Речь, конечно, идет о том пределе мышления, когда мысль отвечает — логически — за самые начала (всеобщие, единственные) бытия и мысли, когда мысль выходит в те невозможные точки, где и мысль и бытие предполагаются несуществующими. В этих точках мой (?) разум впервые — во взаимообосновании — полагает эти начала. Начала бытия мира, начала моего собственного бытия и мышления. Здесь мое индивидуальное “Я” просто (еще или уже...) не существует. В этих точках индивид обнаруживает — в своем разумении — начало тех начал мысли, что полагают (скажем осторожнее — предполагают) его собственное бытие. Предикат и субъект странно меняются
местами.
В таком (философско-логическом) пафосе индивид жертвует идею “быть личностью” идее всеобщего разума, идее, требующей понять нечто иное, чем “Я”, понять себя как иное, не индивидное,
но — всеобщее.
Но коренные регулятивные идеи (идея личности и идея всеобщего разума) все же не исключают, но дополняют, предполагают друг друга в сознании, и мышлении, и бытии индивида (в контексте культуры, в “горизонте личности”).
Вот что я имею в виду:
Всеобщность моего мышления, необходимость его начал и выводов для меня самого, доведение моих суждений до всеобщего смысла и всеобщей, объектной, бытийной необходимости, основательности (“порядок идей таков, как порядок вещей” — это синоним любой логики, в каком бы смысле ни понимать “идеи”, “вещи” “порядок”...) — все это, вместе взятое, есть единственное условие собирания в точку (в точку перерешения судьбы) всех отдельных перипетий моей жизни. Это — единственная возможность увидеть, услышать, осознать и в конечном счете — осмыслить всю мою жизнь со стороны, в изначалии, то есть понять себя в возможности быть, но, значит, в возможности быть иным, прожить свою жизнь иначе. Это значит, далее, понять меня там, где меня вообще не существует, где я небытиен, где мое бытие только мыслимо. И — там, где сама мысль только возможна, где ее еще (и — же...) нет, где есть лишь не-мыслимое (и — внеличностное) бытие.
Возможность самому перерешить свою (уже завершенную) жизнь — судьбу коренится в возможности всерьез помыслить себя и мир еще (уже) не существующим. Помыслить себя — “бесконечно возможным”, готовым к бытию и небытию. Но этот корень и есть идея философской логики.
Жертвуя идею “быть личностью” идее “всеобщего разума”, я обретаю возможность изменить (переопределить) свою судьбу (прежде всего — в своих произведениях), я полностью обретаю исходную регулятивную идею личности. Такова хитрость разума культуры.
Обращу это утверждение. Только в горизонте личности, только в решении последних вопросов бытия, только в сосредоточении своего собственного (и соответственно космического, исторического, предвечного) бытия в точке “акме”, или в точке “исповеди”, или в “точке” (в “дефисе”) романа возможно индивиду обладать всеобщим разумом. Всеобщим мышлением. Ведь всеобщий разум есть “атрибут”, становящийся субъектом тогда, когда индивид живет в “горизонте личности”.
Если соотнести развиваемый здесь подход с основными идеями гегелевской логики, можно сказать так: не всеобщий разум претворяет себя в индивидах, но именно индивид — в эстетическо-нравственном “горизонте личности” — способен мыслить всеобще и — мыслить всеобщее. В этом смысле (...в “горизонте личности”) только индивид полагает (всеобщий) разум — разум, способный “со стороны...” понимать, и формировать, и приобретать мир индивида. Наверно, разум вообще можно определить как способность индивида (в “горизонте личности”...) мыслить (понимать) всеобщее. Это и понятно: лишь с “точки зрения” особенного и уникального возможно предположить небытие всеобщего, то есть возможность (начало) его бытия, что и означает — возможно помыслить (обосновать) всеобщее. Но это мое утверждение возможно и необходимо обратить.
Разум есть “способность” индивида мыслить и понимать всеобщность индивидуального, этого, уникального, единственного. Индивид всеобще мыслит об индивиде.
В этой связи одно логическое отступление.
Что означает и как возможно, и возможно ли понимать уникальное, то есть мыслить уникальное как всеобщее? Не будет ли это (по самому смыслу рационального понимания) сведением уникального к некоторому усредненному общему или к... иному предмету (не этому), более “понятному”, “основательному”, исходному и т. д.?
Прежде всего, что здесь подразумевается под идеей понимания (если развивать эту идею в ключе культурологическом).
1) Понимание есть рациональное (разумом осуществляемое) “постижение” (?) предмета в его вне-логическом бытии. 2) Это “постижение” есть формирование — уме, мысленно, — некоего понятия, мысленного предмета. Понятие может осуществляться, воспроизводя (в уме) предмет “о-пределивания” (античность), или предмет “причащения” (средние века), или—предмет познания (Новое время). Или — воспроизведя в понятии культурологическое сопряжение всех этих форм понимания (канун XXI века). В античности в понятии сосредоточивается СУЩЕСТЬ вещей, в средние века — их ПРИСУЩЕСТЬ (всеобщему субъекту), в Новое время — СУЩНОСТЬ вещей и явлений (то, что, подобно “силе”, стоит за действием, за явлением). 3) Каждое такое понимание (формирование понятия) предполагает определенную логическую форму “возведения во всеобщность”. Вот это-то возведение и кажется невозможным для понимания уникальности, единственности этого предмета, феномена. Но именно всеобщее (а не “общее”) и есть выход из трудностей. Здесь — Родос, здесь надо “прыгать”!
Понять уникальное означает понять всеобщность этого уникального, единственного, одного предмета (предмета моего внимания), минуя процесс “обобщения”.
Что это означает?
...Быть (навечно!) уникальным означает сохранять (все время восстанавливать) свою уникальность, самобытийность, себе-обя-занность своим бытием, несводимость к причинным, целевым, сущ-ностным и т. д. основаниям, условиям или — к генезису этого бытия. Сохранять и углублять эту самобытийность во всех бесконечно многообразных условиях, отклонениях, восприятиях. Но именно углублять, развивать эту неповторимость, оборачивая в свою неповторимую особенность (свое alter ego) все бесконечные влияния и мировые связи. Уже это означает необходимость понимания всеобщности этой уникальности, несмотря на все, в ответ на все. Уже здесь всеобщее втягивается и преобразуется в воронке этого уникального феномена, а само уникальное приобретает характер (форму) уникального произведения культуры. Но уникальность не только “отвечает” (сохраняя и развивая свою особенность) на вызовы иного, не этого... Уникальное еще и “вопрошает”, и его уникальность есть форма уникального вопрошания и — на этой основе — творения своего всеобщего. Своего — в смысле — мне насущного, того иного, без и вне которого “Я” — не “Я”... Мир растения есть бесконечный мир этого растения; оставаясь в абстрактной природе своей тем же самым, он по смыслу своему, в острие своем — совершенно иной, чем мир камня или глины.
...Вообще-то чисто феноменологически ни один предмет, ни одно явление — не уникальны. Они — именно явления (чего-то другого?). Или — феномены воздействия, или — феномены равнодействия многих переплетающихся сил. Но это что в лоб, что по лбу... Их действительная уникальность — это не наличность, не данность, но трудный акт формирования своего мира, формирования своего всеобщего. Но в этом акте особенность не исчезает, она доводится до истинной уникальности. Здесь важна своего рода “дополнительность”. Ведь без иного, без отношения с ним, “Я” (каждый предмет, явление) не уникальны, не от-личны, но только всеобщи, но значит — диффузны, не-характерны. Не личностны. Предмет может быть уникальным, если он понят как “causa sui”, если он себе обязан своим бытием, если он — в себе — всеобщ; но одновременно предмет уникален, только если он отделен, если он “наособицу”, если он не всеобщ. Если ему насущно (вопрос — SOS!) всеобщее.
Так мы начинаем понимать уникальное, формировать его понятие.
...Итак, еще раз уточню. Понимать уникальное означает понимать уникальное как всеобщее и — одновременно в том же логическом акте — понимать всеобщее (мир, бытие) сосредоточенно — как уникальное это. Здесь двойная логическая (парадоксологическая) идеализация. Чтобы более артикулированно представить этот единый логический схематизм, изобразим его в тех реальных расчлененных, культурологических формах, в которых он осуществляется, так сказать, “профессионально”. —
Первая форма. Понимание особенного (уникального) как всеобщего достигается в чистой линии искусства, и прежде всего — в истории искусства как предмете исторической поэтики. Это — форма реального бытия искусства в процессе общения автора и читателя на основе текста художественного произведения (см. выше). В бесчисленных прочтениях и поворотах данного произведения, данного вопроса, обращенного в вечность, формируется всеобщий смысл особенного, неповторимого, эстетически значимого текста. Так осуществляется реальное самоопределение уникального в его всеобщности (в отличие от причинной процедуры детерминации извне). В этом процессе всеобщее реализуется в общении — в веках — многих и многих особенных, отдельных, уникальных субъектов — автора — читателей, зрителей, слушателей... Произведение искусства (и любой предмет, воспринимаемый в схематизме “восприятия искусства”) тем более уникально, то есть тем более смогло определить и о-пределить себя как уникальное, и тем более всеобщее, то есть тем более смогло определить и о-пределить себя как всеобщее, чем дольше и многосмысленней его жизнь в веках, в бесконечности пониманий и осмыслений, в актуализации его возможных смыслов.