Думаю, очерченное мной со-бытие есть фантастическое, образное описание феномена культуры, в его всеобщем онто-логическом смысле. Сейчас несущественно, каков “механизм”, или какова “органика”, или в чем заключен “социально-логический” смысл этого феномена. Мне просто хотелось воочию ощутить исходный образ того, что означает “понимать уникальное как всеобщее”...
Теперь вернусь к основной теме.
Решающая — для феномена самодетерминации — встреча (“вольтова дуга”) двух регулятивных идей — регулятивной идеи личности и регулятивной идеи моего-всеобщего разума — всегда происходит в — исходной для данной культуры — форме разумения, реализуясь в произведениях, конгениальных смыслу и замыслу этой культуры.
Так, “эйдетически” устремленный разум античного индивида, сказывающийся во всех сферах его деятельности, направлен на актуализацию, бесконечно-возможного бытия — в его образе, — эйдосе — внутренней форме и одновременно и в том же отношении он направлен на актуализацию — в момент “акме”, в перипетиях трагедии — героической личности, способной осуществить такую ак-туализацию мира.
Так, “причащающий разум” индивида средних веков направлен на актуализацию бесконечно-возможного бытия как “всеобщего субъекта”, в антитетическом тождестве “ничто” и “всё”... и одновременно и в том же отношении этот разум направлен, ориентирован на формирование — в момент исповеди, в напряжениях “в-(о)-“круге-храма-бытия” — средневековой личности — страстотерпца и мастера, способного в действиях, орудиях, целях своих актуализировать именно такую возможность бесконечно-возможного мира.
Так, разум индивида Нового времени направлен на актуализацию мира как предмета познания и — одновременно и в том же отношении — на актуализацию, в романном остранении, — личности автора, способного и мучительно жаждущего познавать мир и самого себя, то есть понимать вещи в их одиноком “само-по-себе-значимом” бытии. Способного — в действиях и в мысли своей — актуализировать ситуацию паскалевского “мыслящего тростника”.
В этом единстве (и противоборстве) двух определений (идей) самодетерминации нет ничего мистического. Каждый раз, в каждой культуре, такое единство исходно формируется в определенном (закрепленном в орудиях, в связях “всеобщего труда” и т. д.) замысле самоустремления всей нашей деятельности. Как формируется и как действует этот замысел, я сейчас не рассматриваю. Во всяком случае, мое описание “вершины” культурной линзы имеет рациональный смысл только в единстве с характеристикой ее “основания” и ее сходящихся “граней” (произведений философии, искусства и т. д.), переворачивающих собственное основание “корнями вверх”.
Очень кратко я коснулся этого “переворачивания корней” и роста нашего сознания “корнями вверх”, когда говорил о тех исторических периодах, в которые экстенсивная деятельность, направленная “от человека — на внешние предметы”, замыкается “на себя” и разум оказывается способен, даже “вынужден” стать свободным, коренным образом перестраивая свои собственные основания, цели и установки. Думаю даже, что те итоги подобных коренных трансформаций разумения, которые мы наблюдаем исторически, совсем не были предопределены. Эти итоги мы видим уже вошедшими в исторический оборот: от мифа — к логосу; от античности — к средневековому разуму и т. д. Но могло быть (разум в такие исторические минуты действительно свободен!) и другое переосмысление начал мышления; у истории всегда есть неиспользованные (вообще иные, чем состоялись) пути развития. Причем осмысление такого спектра (как реализованных, так и нереализованных — не вошедших в мысль — возможностей разумения и сознания) — одна из основных задач историка культуры и философа культуры. Но будем пока говорить о совершившихся поворотах. Это — периоды, когда — если говорить вместе с Марксом — осуществляется “единство изменения обстоятельств и изменения самой деятельности, то есть самоизменения” (это — периоды, скажу я, уже в отличие от Маркса, не столько социально вынужденных, сколько духовно свободных — selbstisch-tatigkeit — революций). Понимаю, однако, что, поскольку я сейчас не развиваю этот тезис более детально, мое изложение, особенно в этом его, собственно философском, повороте, может выглядеть особенно трудным и загадочным. Но — приходится рисковать.
11 Идея разума (философской логики) культуры в моих работах имеет особое значение. Именно этим я, собственно, и занимаюсь См. специально: Галилей и логика мышления Нового времени // Цивилизация и механика. М, 1979.
Но здесь для меня существеннее не столько философская логика, сколько поэтика культуры, во всяком случае — “феноменология духа” культуры. И только в этом плане формируется (в данной части) идея разума.
4. XX век и бытие в культуре
В XX веке, как я предполагаю, актуализируется не столько та или другая возможность бесконечно-возможного бытия, но актуализируется само бытие мира как бесконечно-возможного, актуализируется само сопряжение различных форм разумения, их диалог. Мир актуален как бесконечно “возможностный”.
Сила самодетерминации, “социум культуры” оказывается — в потенции своей — уже не “обочиной” (хотя и решающей для поворота основных дорог исторического развития), но — магистральным створом человеческого бытия — в постоянном противоборстве с силами детерминации “извне” и “из-нутра”. (Собственно, этому тезису и посвящена вся статья.) Во всяком случае, ясно, что в таком сознательном сопряжении различных форм разумения, различных форм личностного горизонта сила самодетерминации резко возрастает. Индивид в XX веке уже не срастается (не может срастись) с какой-то определенной — одной — формой разума, с однозначной формой общения. Он обречен — если только сознательно не забивает волю своего сознания — быть свободным. Поэтому именно в XX веке и возможно сформулировать всеобщее — онто-логически значимое — определение культуры. Об этом я и говорил в первом очерке этой части.
Переформулирую это определение — более жестко и громоздко — еще раз. Конечный смысл культуры (как самодетерминации) — ее основания, граней, вершины — есть (апорийное — в античности; антитетическое — в средние века; антиномическое — в Новое время; парадоксальное — в XX веке)1 сопряжение, сосредоточение двух коренных регулятивных идей (разум —личность) в процессе решающего самоопределения и самоперерешения нашего сознания, деятельности, судьбы.
Однако такое — преувеличенно-завершенное — определение нуждается все же в неких оговорках и разъяснениях.
Первое.
Поскольку “идея”— очень трудное и ответственное состояние мышления, объяснюсь здесь до конца.
Я совсем не считаю, что регулятивные идеи личности и моего-всеобщего разума существуют в нашем живом сознании в какой-то однозначной понятийной форме. Это — некие предельные и изначальные импульсы, посылы мысли, обращающие наш дух — разум и волю — в русло самодетерминации, самопредопределения нашего сознания, деятельности, судьбы. В произведениях искусства, философии, теории, в нравственных перипетиях эти посылы реализуются, определяются, углубляются и — обращаются “обратно” на нашу волю — наш разум... Вообще, “идея” обычно и понимается в философии именно как такой исходный импульс разума, или, если сказать тавтологично, замысел мышления в долгом и целенаправленном (иногда тысячи понятий охватывающем) интервале его развития. Другое дело, что имеют в виду различные философы, говоря о таком замысле.
Предполагаю, что регулятивные идеи личности и изначального разумения существуют и сосредоточиваются в одно острие — с большей или меньшей мерой понятийной осознанности — у каждого нормального человека. И формируются они вовсе не произвольно, не “от бога”. Челнок обращения присущ всей реальной жизни человека — его бытию в культуре. Исходная самоустремленность человеческой предметной деятельности необходимо — в конечном счете — фокусируется в регулятивных идеях, в их неразрывном сопряжении. Сосредоточенный в этих целях разум-воля индивида изобретает изначальную свободу, обращается “на себя”, оказывается способным перерешить и изменить смысл и замысел сознания, деятельности, судьбы.
Все эти размышления можно выразить и иначе. В основных “регулятивных идеях”, в их сопряжении и взаимопредполагании формируется — и проецируется в сознание — мое внутреннее и — снова раздвоенное — “другое Я” (мое насущное “Ты”...), “личность, способная мыслить изначально, то есть разумно”, “разум, могущий перерешить жизнь личности”... Это “другое Я” “больше”, основательнее меня самого, оно способно судить мою целостную (от рождения — до смерти) жизнь, способно изменять и переопределять мое извне детерминированное сознание, мою судьбу. Но... Процесс формирования и коренного изменения самого этого всеобщего и (?!) личностного alter ego осуществляется в работе и прозрениях искусства, философии, нравственности... В жизни и свершениях моего индивидуального “малого Я”.
Второе.
Конечно, весь очерченный выше феномен культуры как самодетерминации есть сильная идеализация. В своей чистой форме этот феномен столь же “редок” (попросту невозможен) в жизни человека, как, скажем, движении тел в пустоте, в полном всевластии принципа “инерции”, без всякого воздействия извне... Как невозможно движение “тел” в образе материальных (и — еще сильнее — математических) точек... Но сама эта феноменологическая невозможность объясняет все реальные трагедии и потенции человеческого сознания и человеческой деятельности. Объясняет их в контексте культуры. Иначе говоря: жизнь индивида всегда осуществляется в схематизме основных (выше очерченных) “регулятивных идей”, в возможности совершить невозможное, самопредопределить свою судьбу. И — в отличие от “падающего тела” — человек свободен совершать невозможное.