Я наметил сейчас лишь некоторые моменты, объясняющие, почему в XX веке никак не может состояться тот действительно новый всеобщий разум, что способен осмысливать и направлять все формы нашей духовной и бытийной активности.
Однако к концу века, когда усиливается пароксизм отказа от новых форм разумения, вместе с тем назревают все новые и новые возможности для того, чтобы этот разум культуры — несмотря ни на что — мог сбыться.
Совсем конспективно — об этих обнадеживающих возможностях:
1. Постоянно возвращаются — в нашей жизни и в нашем сознании — те истоки, что определяют сдвиг к новым разумным началам:
— Сосредоточение нашего разума на грани различных смыслов бытия, разных всеобщих культур, — различных форм понимания и изобретения мира.
— Торможение в точке начала бытия, исходных — впервые — оснований культуры. Рост культуры “корнями вверх”.
— Углубление в пересмотр коренных понятий “наукоучения”;
формирование — в математике, в физике, в биологии — идеи “воз-можностного” мира.
— Разрастание и все большее осмысление всеобщности гуманитарного мышления.
Каждый из этих моментов (а все вместе с особой силой) требует — и в глубинах сознания, и на высотах мышления (правда, мы помним, что глубины и высоты никак не сойдутся...) — новых форм разумения, очерчивает предварительный контур такого разума: диалогического (?), парадоксологического (?), трансдуктивного (?) РАЗУМА КУЛЬТУРЫ (см. Заключение).
2. Обратное воздействие на “старый разум” новых форм искусства, теории, новых средоточий нравственной перипетии... — все это ослабляет “староразумную экспансию” и усиливает “споры” (биол. — зачатки) новых форм разумения.
3. Свободное время все более проникает в культурный замысел производства; труд совместный все более оттесняется трудом всеобщим; революция в информации делает индивидуально-всеобщее понимание и личное действие основой всей человеческой деятельности (ср. “японское чудо”). Все эти духовные сдвиги предполагают особую насущность философского осмысления.
4. К концу века размыкается фантом тождества “двух революций”. Культурное преображение отщепляется от проекций социального взрыва в пределах формаций совместного труда. Исчезают мешающие силам нового разума варварские соблазны расовой и классовой ненависти. (Точнее — не исчезают, но отделяются от конструктивных потенций культурного возрождения.)
5. Назревающие к концу века экологические, ядерные, демографические взрывы вновь тормозят наше сознание в изначальных, конечных выборах исторической и индивидуальной судьбы. И в этой нише новый разум требуется с новой неотвратимостью.
Этот список надежд можно было бы продолжить.
Но одновременно можно было бы продолжить список импульсов, вызывающих “бегство от чуда” нового разумения.
Дело просто в том, что никакие силы детерминации извне не могут стать основой (или — роком) вспышки нового. Высокого рационализма.
Только на основе свободной самодетерминации может “сработать” регулятивная идея принципиально новой философской логики, нового всеобщего разума, смогут — в нашем сознании и нашем бытии — стянуться, соединиться, образовать единый “шар” — два полушария трудно возникающего “социума культуры”.
Перефразируя аббата Сийеса, скажем так. — Что есть философия в современном духовном мире? Ничто. Чем она должна быть? Всем!
Моралите?
Ну какое здесь возможно моралите?..
Думаю только, что современному человеку — хочет не хочет —
придется в ближайшие десятилетия разобраться с двумя предположениями эпохи:
1. К концу XX века основным — глубоким и внутренним — конфликтом нашего сознания и бытия становится (во всяком случае, в Европе и Америке — на острие социального развития) конфликт между мощными силами детерминации извне и “из-нутра” (мега-коллективы цивилизации) и — слабыми, но проникающими в самые поры нашей жизни силами самодетерминации (“социум культуры”, социум свободного времени). Культура претендует сейчас на всеобщность не только непосредственно в сфере творчества, но в неделимых началах производства, быта и бытия современного человека.
2. В этом конфликте нашему сознанию все труднее уклониться от выбора, решения. Такое решение всегда, но к концу XX века особенно — в связи с самим определением основного конфликта, — не может быть “списано” на обстоятельства, социальное происхождение, на — “иначе не проживешь”... Это — неизбежно (хотя нам трудно признаться) — плод свободного разумения и свободной воли, опирающихся на “регулятивные идеи” культуры — в большей или меньшей степени их сознания2. Мера включения в эти идеи всего многовекового диалога культур есть мера такой осознанности и такой свободы.
В этой работе я немного подробнее продумал лишь одну составляющую происходящих в XX веке отождествлений (культуры, социума всеобщего труда, повседневной жизни), а именно — определение культуры как феномена самодетерминации человеческого бытия3. Диалогический и непосредственно творческий (“мир впервые”...) смыслы культуры выступили в этом анализе не как самостоятельные и столь же всеобщие (единственные) определения, но только в русле идей самодетерминации. Идей, как мне думается, наиболее трудных для сознания современного человека, идей, которые — если их недостаточно укоренить в разуме — особым напором толкают индивида к безудержному и бессмысленному бегству от чуда культуры.
Но только культура — в ее основании, гранях, вершине — образует реальный, необходимый, всеобщий, исторически развитый, ответственный смысл действительной свободы человеческого — индивидуального — бытия.
Возможно, основная трудность и основная надежда современности заключены в необоримых потенциях преобразования свободы, как эгоистического произвола, в культуру свободы. Хотя “культура свободы” — это просто синоним (или один из синонимов) понятия “культура”.
Здесь был дан краткий очерк бытия в культуре — бытия, назревающего к концу XX века. Этот очерк значим — в пределах настоящей работы — как исходное определение той “вертикали” (бытие — мышление — бытие...), в которой складывается, — начинает складываться новый, особенный, всеобщий разум, отвечающий за жизнь людей в веке XXI.
В сопряжении с той “горизонталью”, что была намечена в первой части (движение от классического познающего разума — к разуму диалогическому, к диалогу логик...), возможно теперь предварительно сформулировать некоторые основные предположения всеобщей логики культуры — философской логики начала логики.
Это не будет изложением ее целостной архитектоники (дело будущих исследований), но именно кратким сгустком тех предположений, что — в “конусе” “двух введений” и на основе философской интуиции, сосредоточивающей сознание людей конца XX века, — могут быть высказаны сейчас, в заключение наших “горизонтальных” и “вертикальных” размышлений.
Предположительный характер этого заключительного очерка находит свое выражение и в том, что он определен не как “Логика культуры”, но как “Культура логики”. Это означает, что основное внимание будет здесь обращено не на содержательное изложение новой логики, но на очерк ее формы.
та форма характеризуется не стремлением к идеалу научности (дедуктивно-аксиоматическая структура), но скорее — чертами произведения культуры, со всеми особенностями композиции, замкнутости, формами общения с читателем. Но это форма изложения именно логики, философской логики, воплощающей новый, всеобщий разум.
1 Эти ключевые особенности всеобщего разума культуры я попытался наметить в статье “К философской логике парадокса” (Вопросы философии. 1988. № 1). Об этих же определениях разума культуры я говорил — в особом повороте — во всех основных узлах настоящей работы.
2 Или — плод, также сознательного, отказа от разума и свободы выбора,— которые все более рискованны и дискомфортны.
3 Уже после завершения этой работы я прочитал только что опубликованный фрагмент ранней (начало 20-х годов) книги М. М. Бахтина “К философии поступка” в ежегоднике “Философия и социология науки и техники” (М., 1986). Было бы очень продуктивным продумать единство и вместе с тем — решительное отличие наших воззрений. Сейчас это сделать, не нарушая органики данной книги, невозможно. Но нет худа без добра. Думаю, что такое сопоставление будет существенно для самостоятельного читательского понимания моих идей.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ
Логика культуры и наука логики
(в соотнесении с “Наукой логики” Гегеля)
Сводя в одно острие все, сформулированное выше, в двух частях этой книги, попробую определить — конспективно и предварительно — основные предположения той логики культуры, что, как я полагаю, вызревает в наших умах в канун XXI века. Многое я повторю, точнее — переформулирую еще раз, как бы сосредоточив все существенное, уже сказанное в основном тексте.
Но и здесь облегчу (?) свою задачу. Буду не столько говорить о расчлененной логике культуры, сколько о самом сопряжении: