Когнитивная наука Основы психологии познания том 2 Величковский Б М (стр. 104 из 118)
Подобная дезинтеграция сознания, о которой много писали такие классики, как Жане и Фрейд, может быть связана с нелинейным характером
55 Надо сказать, что одним из первых это отметил еще экономист Адам Смит: «Длячеловека, с рождения остававшегося вне общества, объекты его страстей, ...которые да
рят .ему удовольствие или вызывают неприятные ощущения, будут занимать все его вни
мание. Сами вызываемые объектами страсти... едва ли станут его занимать... Введите его
в общество, и эти страсти сразу же станут причиной возникновения новых страстей...;
желания и отвращение, радости и печали... теперь начнут глубоко его интересовать, ста
новясь предметом самых внимательных размышлений» (Smith, 1759, р. 78). 369
370
взаимоотношений миндалины и гиппокампа. Синхронизация работы этих двух структур в нормальном диапазоне активаций способствует лучшему запоминанию (в соответствии с принципом воспроизведения, зависящего от состояния — см. 5.1.1). Однако при сильном негативном аффекте активация миндалины ведет к выраженному подавлению активности гиппокампа и даже морфологическим повреждениям его синапсов. Произвольное припоминание нарушается, тогда как сохранный аффективный прайминг ведет к реакциям тревоги и страха, которые в силу их кажущейся беспричинности могут приобретать все более генерализованный характер. Симптомы такой диссоциации в особенности характерны для посттравматического синдрома, являющегося серьезным, требующим длительного лечения психосоматическим заболеванием. Во многих случаях эти реакции крайне сложно предотвратить или проконтролировать извне, так как они вызываются частными деталями исходной стрессогенной ситуации. Последнее, несомненно, связано с эффектом туннельного зрения, объясняющегося особой чувствительностью амбьентного внимания к стрессу и сильным отрицательным эмоциям (см. 2.1.2 и 5.3.2).
В течение нескольких столетий — от Декарта до Найссера — в науке доминировало мнение, что при изучении сознания мозг и поведение можно игнорировать. Когнитивные нейронаухи последних 20 лет обратили внимание на роль субстрата, однако эта роль понималась лишь в духе фодоровской модулярности, как участие в процессах познания преимущественно кортикальных анатомо-физиологических структур. Следующим этапом развития становится учет нейрогуморальных влияний. Выброс нейротрансмиттеров при эмоциях, удивлении и стрессе одновременно действует на множество рецепторов в различных структурах мозга. Их влияние на познавательные механизмы подобно воздействию глобального изменения климата на локальные экосистемы. Рассматривая эти данные, мы выходим за рамки нейрокогнитивной парадигмы в ее модулярной интепретации. Более того, интерес к эмоциональной регуляции может быть признаком еще более серьезных изменений, чем замена клиники локальных поражений мозга в качестве полигона проверки гипотез «мокрой» физиологией и психиатрией. Возможно, происходит изменение самой философской платформы исследований, основанной на рационализме и эмпиризме. Базовые системы эмоций можно понять в рамках романтической традиции — как системы дея-тельностей с их особыми и, как выясняется, во многом нейрогумораль-ными механизмами.
Взаимодействие когнитивных и аффективных переменных иногда относится к числу отличительных особенностей «деятельности» по сравнению с «поведением» (Леонтьев, 1975). Психологическая теория деятельности, благодаря подвижности ее функциональных единиц и акценту на процессах развития, могла бы стать — при условии ее собственного развития — основой отсутствующей до сих пор когнитивно-
аффективной науки. Действительно, многое говорит в пользу примата действия, в том числе действия, координация которого распределена между членами группы, как, например, при распределении функций между хирургическим персоналом во время операции. Все те различия видов, форм и модусов познавательных процессов, на которые натолкнулись ранние попытки гомогенизировать эту область в терминах элементарных информационных процессов, объясняются различиями форм нашей повседневной активности, а также многообразием биогенетических и социокультурных контекстов их развития. По проницательному замечанию В.И. Вернадского: «Идет работа Сизифа: природа оказывается более сложной, чем разнообразие — бесконечное — символов и моделей, созданных нашим сознанием» (Вернадский, 1981, с. 227).
371
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На предыдущих страницах был дан общедоступный обзор современного состояния когнитивной науки. Для решения этой задачи использовалась естественная для автора перспектива когнитивной психологии. Поскольку понять основные междисциплинарные проблемы психологии без рассмотрения происхождения отдельных линий исследований трудно, книга получилась во многом ретроспективной. Конечно, будущее интересует каждого из нас — читателей и автора — больше, чем прошлое. Что будет с нами или, перефразируя Канта, «На что мы можем надеяться»? Какую роль в сценариях будущих технологических и социокультурных изменений могут сыграть психология и когнитивная наука? Каким окажется будущее самой психологии? Движется ли она по кругу или же есть основания говорить о реальном прогрессе, например, о движении по гегелевской спирали? Важную информацию для ответа на этот вопрос дает как раз новейшее развитие когнитивной психологии с только что пережитым третьим в истории психологической науки кризисом. По трем точкам, как известно, проще определить характер зависимости, чем по двум.
В упрощенном виде картина состоит в следующем. Через каждые 40 лет в психологии меняется ведущая парадигма, причем уже примерно за 20 лет до этого старая парадигма оказывается в состоянии кризиса, а новая начинает прорисовываться в работах будущих классиков. Так, само возникновение научной психологии в период 1860—1880 годов происходило на фоне кризисного состояния философской психологии. За этим последовали примерно 20 лет нормальной, в куновском смысле, психологии сознания, доминировавшей на огромных территориях, включая российские центры — Казань, Петербург, Одессу и Москву. Период 1900—1920 годов стал временем первого кризиса. Возникновение бихевиоризма и гештальттеории, представители которой были вынуждены постоянно вести диалог с этим направлением, привело к почти полному доминированию психологии поведения. В 1940—1960 разразился второй кризис, и на месте бихевиоризма быстро и практически повсеместно утвердилась когнитивная психология. Два десятилетия когнитивизма, с характерными для него компьютерной метафорой, символьным подходом и экспериментами на измерение времени реакции, в свою очередь, закончились кризисом 1980—2000 годов, из которого победительницей вышла когнитивная нейронаука, или группа нейронаук — от нейроинформатики, нейропсихологии и нейролингви-стики до пока еще несколько более экзотических нейрофилософии и 372 нейроэкономики.
Выявляемый при таком анализе «период полураспада» — 20 лет — это примерно время доминирования одного поколения. Напрашивается вывод, что до сих пор еще ни разу старшему поколению не удавалось полностью убедить научную молодежь в правильности того, как психология делалась до сих пор. Разумеется, это не единственное возможное следствие. Частая смена парадигм может говорить о многоуровневости и высокой пластичности самого предмета психологии, который заново открывается каждым поколением исследователей. Но, хотя когнитивная наука и открыла много новых аспектов анализа традиционных психологических проблем, в более широкой перспективе этот переворот все же был ограничен исходными философскими рамками субъективистской и редукционистской трактовки природы человека. Симптомом возможного изменения интересов исследователей является намечающийся переход к изучению когнитивно-аффективных феноменов, требующих новой методологии, основанной на отслеживании нейрогумо-ральных процессов, а также более полном учете обстоятельств ранних этапов развития, функциональных состояний и проявлений эмоций.
С гуманистической точки зрения, мозаичная парадигма когнитивной нейронауки вступает в конфликт с романтическим отношением к личности как к непознаваемому целому жизни человека. В отличие от психометрических моделей, это понимание включает представление о душе. Интересно, что оно явно отличается от аристотелевского движущего начала (первичной энтелехии живых существ) и от математического ratio Декарта. В истории философии это впервые отметил Кант. В «Критике чистого разума» он подчеркнул, что нравственные устремления человека, хотя они и направлены всегда на предметы опыта, черпают свои принципы из какой-то другой, более высокой области, определяя поведение так, как если бы этическая задача жизни бесконечно далеко выходила за рамки индивидуального существования. Иными словами, каждый человек убежден в том, что он, как личность, обладает непреходящей ценностью, в основе своей не зависящей от его прагматических успехов или неудач. В конечном счете никто из нас не желает отказаться от своей индивидуальности, стать по-настоящему другим. Подлинное значение понятий личность, достоинство и душа никогда не удастся найти в результатах мозгового картирования1.