Смекни!
smekni.com

Когнитивная наука Основы психологии познания том 2 Величковский Б М (стр. 24 из 118)

Относя данные исследования к примерам изучения наивной пси­хологии, мы ни в коей мере не хотим поставить под вопрос их научное значение, но лишь подчеркнуть, что черты личности — это типичные схематические компоненты концептуальных структур, которые под­держивают категоризацию, запоминание и воспроизведение информа­ции в сфере межличностных отношений. Роль таких схематических форм знания, однако, ослабевает при увеличении реального опыта об­щения. Действительно, тенденция к использованию терминологии черт

Таблица 6.2. Возможная интерпретация пяти основных факторов, выделяемых в психо­метрических исследованиях черт личности (в порядке снижения весовых нагрузок — Шмелев, 2002)


Англо-саксонские данные Русская выборка
Энергичность (экстраверсия) Активность (экстраверсия)
Дружелюбие (конформность) Дружелюбие (моральность)
Сознательность (самоконтроль) Эмоциональная стабильность
Эмоциональная стабильность Сознательность (самоконтроль)
Интеллект (открытость опыту) Интеллект (решение задач)

89


личности становится менее выраженной при объяснении особенностей поведения хорошо знакомых людей или лиц, которые воспринимаются нами в каком-то отношении как «свои». В результате увеличивается го­товность искать тем же самым поступкам сугубо ситуативные объясне­ния (Maas, 1999).

Хотя в современной психологии продолжается интенсивный поиск возможных генетических, биохимических и физиологических корреля­тов черт личности как устойчивых внутренних диспозиций (см. 9.4.3), распространение получил и так называемый ситуативный подход, трак­тующий стремление психологов приписывать различия в поведении ги­потетическим чертам личности как удобную, но в принципе довольно сомнительную стратегию объяснения («фундаментальную ошибку атри­буции» — см. 6.2.3 и 8.4.1). Основанием для этой последней точки зре­ния служат обширные эмпирические исследования, показывающие, что варьирование ситуаций наблюдения поведения резко снижает воспроиз­водимость (надежность) оценок характеристик личности, получаемых с помощью стандартных психометрических тестов (например, Росс, Нис-бетт, 2000).

Заканчивая обсуждение нашего обыденного сознания, нельзя не упомянуть такую важную его составляющую, как веру в сверхъестествен­ное37. Своеобразное расщепление сознания, которое может заинтересо­вать психолога, заключается в том, что мы, с одной стороны, преклоня­емся перед наукой и воспитаны на ее достижениях и идеалах, а с другой, временами следуем в своем поведении предрассудкам и суевериям. Мил­лионы людей в цивилизованном мире регулярно просматривают горос­копы, внимательно отслеживают траекторию движения каждой появля­ющейся в их поле зрения черной кошки и стараются не останавливаться в 13-м номере гостиницы (если таковой вообще еще оставлен в списке номеров), словом, демонстрируют то, что антропологи и этнографы на­зывают магическим мышлением.

Насколько универсальны эти моменты внутренней жизни и в ка­кой степени они подвержены культурным и ситуативным вариациям? Е. Субботский и Г. Квинтерос (Subbotsky & Quinteros, 2002) провели не­давно исследование мышления у студентов одного из английских уни­верситетов и индейцев майя, в повседневную жизнь которых до сих пор органически входит вера в магию и колдовство. Эти авторы использо­вали в своих экспериментах специальную коробку, сконструированную таким образом, что помещенные в нее объекты могли незаметно для

37 Сверхъестественное, конечно, не следует путать просто с «нефизическим». Специ­
фику особой, психологической причинности, как известно, подчеркивал уже Вундт (см.
1.2.2). Хорошим примером служат так называемые речевые акты (см. 7.1.2). Так, произ­
несение в соответствующем социокультурном контексте фразы «Объявляю вас мужем и
женой!» может иметь для нас значительно более серьезные последствия, чем многие фи-
90 зиче^кие воздействия.

наблюдателя разрушаться. В экспериментах все происходило либо в «научно-техническом» контексте, после нажатия на кнопку в некото­ром устройстве, соединенном с коробкой проводом, либо после произ­несения заклинания (это последнее авторы заимствовали в романе Тол-кина «Властелин колец»). Как и можно было предположить, между двумя группами наблюдались выраженные различия в готовности при­нять на веру магическое объяснение. Однако преобладание научной стратегии объяснения и соответствующее поведение сохранялись в ан­глийской выборке лишь до тех пор, пока ситуация эксперимента не была связана с возможностью какого-либо ущерба. При увеличении риска различия между группами исчезали. Если испытуемым предлага­лось положить в коробку руку (или кредитную карточку), то и европей­цы предпочитали — на всякий случай — учитывать возможную дей­ственность «магического заклинания».

Противопоставление научного и магического, следовательно, дол­жно быть несколько релятивизировано. Обе сферы хотя и слабо, но вза­имодействуют между собой. Существует фундаментальная когнитивная потребность в объяснении. Здравый смысл подсказывает, что лучше до­пустить возможность не вполне научного объяснения, чем остаться без какого-либо объяснения вообще. Многие современные научные дости­жения, такие как передача речи и изображения на расстоянии или поле­ты в космос, по-видимому, были бы отнесены к колдовству и магии не только чиновниками Святой инквизиции, но и самими создателями ев­ропейской науки (Nemeroff & Rozin, 2000). Отметим также, что и наше отношение к религии подвержено ситуативным влияниям, так что ее роль, безусловно, возрастает в периоды витальной неопределенности38. Не случайно нет ни одной области приложения научных знаний, кото­рая была бы столь тесно переплетена с откровенно антинаучными пред­ставлениями и практиками, как медицина. В одной из следующих глав мы рассмотрим расширенное психологическое представление о рацио­нальности, позволяющее объяснить эти феномены (см. 8.4.2), а сейчас, после продолжительного обсуждения семантики, перейдем к анализу речевой активности и ее механизмов.

38 Прагматический подход к этому деликатному вопросу демонстрируют японцы, со­
временная культура которых позволяет обращаться за поддержкой к различным религи­
ям —■ синтоизму, буддизму и христианству — в разных жизненных эпизодах. Допустимым
является также приобретение средне- и долгосрочных вариантов предсказания судьбы.
Если только что купленный вариант оказывается неприемлемым, его всегда можно оста­
вить на ветке дерева у входа в храм и приобрести следующий. 91

7


КОММУНИКАЦИЯ И РЕЧЕВАЯ АКТИВНОСТЬ


Структура главы:

7.1 Восприятие и порождение речи

7.1.1 Фонологическое восприятие

7.1.2 Развитие языка и речевых действий

7.1.3 Нейропсихологические синдромы и модели
порождения

7.2 Анализ процессов чтения

7.2.1 Развитие навыков чтения

7.2.2 Модели и нейропсихология чтения

7.2.3 Движения глаз при чтении

7.3 Когнитивные исследования грамматики

7.3.1 Проверка трансформационной модели

7.3.2 От глубинной семантики к когнитивной
грамматике

7.3.3 Современные модели и данные
нейролингвистики

7.4 Прагматика коммуникативных ситуаций

7.4.1 Принцип кооперативности и понимание

7.4.2 Несовпадение значения и смысла

7.4.3 Технологические применения прагматики


94


Речь — это способность, которая традиционно и вполне обоснованно считается наиболее ярким отличительным признаком биологического вида Homo sapiens sapiens. Различные направления в психологии и за ее пределами расходятся в оценке отдельных фактов, но едины в Тгризна-нии критической роли языка, речи и письменности в качестве катали­заторов специфически человеческих познавательных достижений. Для функционалистского анализа речь — это основное средство социальной координации и даже центральное звено произвольного управления дей­ствиями, например в случае «переформатирования» познавательных процессов, вызванного необходимостью изменения цели и переключе­ния внимания с решения одной задачи на решение другой. С точки зре­ния анализа структуры психофизиологических механизмов речь не ме­нее интересна, как ярко выраженная «вертикальная» способность, включающая несколько иерархических уровней организации. Наконец, в отношении фило- и онтогенеза это действительно центральная про­блема для ряда альтернативных подходов, в частности, типичный при­мер врожденных модулярных механизмов не только для Фодора, но и значительно ранее для Хомского. Но так ли изолированы в действитель­ности механизмы речи от других форм познавательной активности? На­сколько врожденны эти механизмы? Насколько однозначна их мозговая локализация? Наконец, в какой мере когнитивные аспекты речевой ак­тивности исчерпываются синтаксисом и семантикой — двумя полюса­ми большинства психологических и лингвистических дискуссий?

Данная глава пытается дать предварительный ответ на эти и неко­торые другие вопросы. Судя по результатам многочисленных исследова­ний, современный вариант модулярной френологии не учитывает ряд существенных особенностей развития и функционирования речи. Она не только имеет длительную филогенетическую предысторию, но и опирается в своем актуальном функционировании на структурирован­ное культурным образом окружение и процессы взаимодействия с дру­гими людьми. Кроме того, мозговые механизмы речи оказываются весь­ма пластичны, особенно в раннем возрасте, когда формируется, по словам А.Р. Лурия, «неслучайная мозаика» обеспечивающих ее работу функциональных систем. В этой главе обсуждаются процессы порожде­ния, восприятия и понимания речи, а также их зависимость от общих принципов организации общения.