Когнитивная наука Основы психологии познания том 2 Величковский Б М (стр. 95 из 118)
точно прочен, чтобы выдержать такую нагрузку» (Brimer, 1975, р. 17). В результате объяснения подменяются попытками редуцировать психику к информационным моделям или же к интроспективным описаниям. Действительно, в психологии непрерывной чередой — от Э. Маха до Дж. Гибсона и У. Найссера — тянутся описания содержания сознания психологов, сидящих за своими письменными столами. (Индивидуальные предпочтения выступают в выборе места наблюдения — у Вольфганга Кёлера это была скала, нависающая над лесным озером.) По классификации Д. Юма, все эти авторы попадают в одну с ним группу философов, считающих человека «скорее мыслящим, чем действующим существом» (см. 1.1.2).
Нейрофизиологический редукционизм может оставаться незаметным до тех пор, пока не возникает вопрос о конечных объяснениях. Здесь ответы представителей таких противоположных направлений, как бихевиоризм и неоментализм, оказываются удивительно похожими. Так, Джерри Фодор, считающий себя представителем физикализ-ма без редукционизма, описывая «приватный язык мысли», подчеркивает, что его «формулы могут прямо совпадать с существенными для вычислений состояниями машины, так что операции, выполняемые машиной, будут соответствовать семантическим ограничениям на формулы в машинном коде» (Fodor, 1978, р. 67). Очень важным здесь является упоминание «семантических ограничений», но все же если «существенными для вычислений» оказываются состояния мозга, то речь идет именно о редукционизме, если нет, то возникает перспектива бесконечной редукции языков, опосредующих отношения существенных и несущественных для ментальных вычислений состояний нервной ткани. Интересно, что даже у Б.Ф. Скиннера, выдвинувшего тезис о пустом организме, можно найти признание, что его законы научения являются, в конечном счете, законами функционирования «нервной ткани как таковой» (Skinner, 1959, р. 1210).
Окажется ли нейроредукционизм успешнее своих предшественников? На этот счет возникают определенные сомнения. Во-первых, современная нейрокогнитивная парадигма не полна. Как отмечалось, она до сих пор игнорирует нейрогуморальную составляющую работы мозга (см. 2.4.3 и 9.4.3). Далее, успеху модулярного нейроредукционизма препятствует обилие данных о пластичности нейронных структур, а главное, о связи их изменений с характером деятельности35. К этим данным относятся, например, сообщения о случаях вполне нормального
3S На этом, в частности, строится практика нейрореабилитацш пациентов с поражениями головного мозга. Компенсаторные изменения возможны и в пожилом возрасте,
хотя часто они недостаточны для серьезного улучшения самочувствия и востановления
деятельности. Нейропластичность находится сегодня в центре внимания наиболее талант
ливых исследователей, как типичная научная головоломка, не укладывающаяся в парадиг
му модулярной когнитивной нейронауки (см. 9.1.1). Многие вопросы, однако, были по
ставлены значительно раньше, в период, предшествовавший Второй мировой войне (Бер-
нштейн, 2003). 337
речевого и когнитивного развития детей с измененной геометрией и значительно уменьшенной массой головного мозга (Lewin, 1980). Клинические и экспериментальные исследования последних лет выявили многочисленные перестройки в области сенсорных и сенсомоторных функций, показав, например, что чтение шрифта Брайля может осуществляться с существенным участием структур зрительной коры, а игра ' на скрипке ведет к расширению и дифференциации кортикальных репрезентаций пальцев левой руки.
С философской точки зрения, речь идет о новом витке давнего противостояния функционализма и структурализма (см. 1.2.3). Современные функционалисты, в том числе X. Патнам и Дж. Фодор, считают, что связь между некоторой функцией и реализующим ее субстратом неоднозначна. Тезис о множественной реализуемости ментальных функций в физико-химических состояниях материи можно пояснить следующим гипотетическим примером. Допустим, что однажды к нам все-таки прилетели инопланетяне, причем ведут они себя по отношению к землянам вполне лояльно. Их система коммуникации нам непонятна, но ясно, что в своем пищевом поведении они избегают алкогольных напитков и, напротив, при каждом удобном случае выливают в ротовое отверстие молоко. В результате случайного стечения обстоятельств один из пришельцев погибает. Пусть далее при аутопсии выясняется, что в его голове нет ничего похожего на наш мозг, а только фиолетовая желеобразная масса. Это последнее открытие никак не повлияет на наше общее описание психологии пришельцев, которые останутся для нас дружелюбными существами, любящими молоко (Bickle, 2003)36.
Дж. Фодор (Fodor, 1998) отмечает два ограничения нейроредукцио-низма. Первое состоит в том, что он может быть только «домено-специ-фичным», различным для разных онтологических областей. Так, наши мысли и чувства определяются состояниями биотканей, гипотетические ментальные состояния робота — работой микросхем, психика зеленых скользких пришельцев — чем-то третьим. Второе ограничение связано, по его мнению, с изменением функции одних и тех же структур мозга с течением времени, как вследствие обучения, так и в результате одновременного выполнения других задач. Нейропсихологические исследования содержат множество указаний на подобную подвижность структурно-функциональных отношений (см. 1.4.2).
36 «А если Ариост и Тассо, обворожающие нас, чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз?» (Мандельштам, 1933). Признание правомерности тезиса о множественной реализуемости на самом деле важно, прежде всего, для сохранения веры в возможность полноценного искусственного интеллекта (см. 9.2.2). Заметим, что мы едва ли стали бы продолжать считать внеземных гостей дружественными любителями молока, если при аутопсии в их головной коробке были бы обнаружены явные следы искусственного про-338 исхождения, например соединенные между собой микросхемы.Конечно, природа философских споров такова, что они не могут получить столь простого разрешения. При желании, этим же аргументам можно дать и нейроредукционистскую интерпретацию, подчеркнув, например, что процессы обучения обязательно сопровождаются изменениями нейронных структур и их взаимосвязей (см. 5.3.4). Как нам кажется, этот сложный вопрос лучше трактовать по аналогии с проблемой вычислимости в искусственном интеллекте — хотя в принципе машина Тьюринга может вычислить любую аналитическую функцию, практическая эффективность ее работы явно ограничена (см. 2.1.1 и 9.2.2). Иными словами, хотя в принципе нейроредукционизм возможен, он никогда не станет практически эффективным подходом.
В связи с вопросом об эффективности отдельных парадигм полезно выбрать крупную практическую задачу и рассмотреть возможный вклад каждого из этих общих подходов в ее решение. По-видимому, наиболее амбициозной задачей для психологии в целом является реконструкция содержательной стороны ментальных состояний человека. В нашей повседневной жизни мы постоянно и не совсем безуспешно занимаемся расшифровкой внутренних душевных состояний, знаний и намерений других людей, опираясь на средства индивидуальной теории психики, знание типичных сценариев поведения и, конечно, на аналогию с собственными состояниями: Насколько полной может быть подобная реконструкция (так сказать, Mind reading), основанная на применении всего арсенала методов поведенческих и когнитивных нейронаук? Складывается впечатление, что в наметившихся парциальных решениях этой задачи комбинация анализа внешнедвигательного поведения и интроспективных отчетов, по меньшей мере, столь же эффективна, как и использование физиологических методов, в частности, связанных с картированием активности мозга.
До начала эры нейровизуализации такие методы исследования, как ЭЭГ, позволяли получить лишь сравнительно слабые результаты, с точки зрения решения указанной задачи. Например, они давали возможность определить спит человек или бодрствует, а если бодрствует, то держит ли глаза открытыми (при этом происходит десинхронизация альфа-ритма). С помощью функционального магнитно-ядерного резонанса (фМРТ) можно с вероятностью 80—90% угадать, о какой из нескольких простых категорий размышляет испытуемый (см. 6.1.3). Но и этот результат оставляет много вопросов открытыми, причем ответить на них без сознательного и честного участия испытуемого невозможно. Это вводит в рассмотрение методы, основанные на интроспекции и вербальных ответах. Возможности расширяются еще более, если используются поведенческие методики. Даже искренность испытуемого не является здесь критическим условием. Как показал А.Р. Лурия (2002) в своей ранней методике сопряженной двигательной реакции (она оказалось прообразом детектора лжи), с помощью анализа непроизвольных изменений моторики можно определить знания испытуемого независимо от того,
339
намерен ли он сотрудничать с эксперементатором37. Трудоемкие нейрофизиологические показатели лжи, такие как активация префронтальной коры и передней поясной извилины, менее специфичны. Они могут говорить лишь о высокой степени мобилизации произвольного внимания (см. 9.4.3).
Прогресс в объективизации перцептивного сознания связан с использованием данных о тонких особенностях глазодвигательного поведения. Разработанная нами методика ландшафтов внимания (см. 4.4.3), опирающаяся на быструю видеообработку данных о движениях глаз, позволяет определить распределение внимания в пространстве изображения и, используя это распределение (или «ландшафт») в качестве фильтра, во-первых, устранить из изображения те детали, которые не могли быть восприняты, и, во-вторых, подчеркнуть информацию, привлекшую зрительное внимание наблюдателя/актора. Более того, в ее новейшем развитии эта методика позволяет различать специфические вклады различных нейрофизиологических механизмов, визуализируя то, каким образом одна и та же сцена была «увидена» механизмами разных эволюционных уровней когнитивной организации, а именно амбьентного (ба-зальные ганглии и заднетеменная кора) и фокального (нижняя височная извилина, передняя поясная извилина, вентромедианные отделы префронтальной коры) зрительного внимания (см. 3.4.2).