Очевидно, только строгая научность, т. е. прежде всего подлинно объективный метод-исследования, неотделимый от элементарного чувства историзма и принципа историзма, открывает возможность для все более последовательного преодоления субъективизма в науке — конъюнктурщины, политизации и идеологизации. Это очень важно учитывать еще и потому, что теперь на смену .старому (сталинистскому и неосталинистскому) догматизму приходит догматизм новый, который нередко действует по принципу “все наоборот”: то, что раньше отвергалось, теперь лишь поэтому превозносится, а то, что считалось хорошим, ныне просто отбрасывается с порога. Вместе с тем второй из них применяет те же методы, что и первый. Иначе говоря, оба, казалось бы, противоположных типа догматизма тем не менее тождественны в том, что уходят от подлинно научного анализа, подменяя его откровенной конъюнктурщиной, избегают диалога, полемики, дискуссий, искажают тексты догматизируемых авторов, насаждают монополизм и другие способы борьбы с инакомыслящими.
Например, сейчас даже некоторые отечественные авторы пытаются отвергнуть прежние и современные теории (в том числе и представленные в книгах, опубликованных в конце 80-ых годов) лишь на том основании, что в них позитивно используется термин “диалектический материализм”. Опять научный анализ существа проблемы подменяется бездумной ориентировкой по чисто формальным и изначально заданным признакам.
Поэтому особенно важно учитывать, что даже в нашей стране при всех трагических превратностях ее судьбы необходимо четко различать две взаимосвязанные, но все же отнюдь не тождественные линии в истории и современном состоянии любой науки и, в частности, психологии. Это, во-первых, внешние условия, т. е. политические, идеологические, социально-экономические и т. д.; во-вторых, внутренняя логика развития самих наук (раньше о ней пренебрежительно отзывались у нас как о филиации идей, требуя подменить ее анализ рассмотрением прежде всего социально-политического и экономического положения, якобы непосредственно и однозначно предопределяющего всю эволюцию науки). Именно эта внутренняя логика в. той или иной степени пробивала себе дорогу, обеспечивая развитие психологии даже во внешних условиях нечеловечески трудных послеоктябрьских десятилетий. Примерами могут служить отчасти культурно-историческая теория высших психологических функций, разработанная Л.С.Выготским и его школой;
концепция субъекта, его деятельности и психического как процесса, созданная СЛ.Рубинштейном и его учениками; теория установки Д.Н.Узнадзе и его продолжателей и т. д.
Многие из этих научных достижений получили международное признание. Например, теория деятельности, разработанная в разных направлениях С.Л.Рубинштейном (начиная с 1922 г.), М.Я.Басовым (во второй половине 20-х годов), А.НЛеонтьевым (с середины 30-х годов), затем Б.Г.Ананьевым, Б.М.Тепловым, А.А.Смирновым и др. вызывает большой интерес и получает дальнейшее развитие не только в нашей стране, но и за рубежом. Как уже выше говорилось, в процессе создания этой теории СЛ.Рубинштейн, затем А.Н.Леонтьев и др. использовали и конкретизировали в интересах психологии то ценное, что было в немецкой классической философии и в философии Маркса.
В результате методологических, теоретических, экспериментальных и прикладных исследований уже в 30-50-ые годы были созданы первые основные и очень разные варианты теории деятельности. Это стало возможным, конечно, лишь в психологии, но не в советской философии, ибо в условиях сталинистского тоталитаризма философы не могли развивать категорию деятельности, поскольку по понятным причинам она отсутствовала в “философском” лексиконе главного “философа” страны Сталина. Вот почему теория деятельности первоначально создавалась на протяжении нескольких десятилетий именно в психологии, так как последняя в отличие от философии, истории и т. д. находилась не в центре, а на периферии официальной идеологии. (Например, при Сталине Рубинштейн публиковал только свои психологические монографии и лишь после его смерти начал издавать также и свои философские труды; а свои работы 10-ых и 20-х годов он никогда не мог даже упоминать).
Советские философы приступили к систематической, весьма Плодотворной и все более обобщенной разработке проблемы деятельности на рубеже 60-70-ых годов.
С 80-ых годов вся в целом теория деятельности, развитая философами, психологами, социологами, педагогами и т. д., заслуженно привлекает к себе внимание многих наших зарубежных коллег—специалистов в области соответствующих гуманитарных и общественных наук, которые все более активно участвуют в ее изучении и дальнейшей разработке. По их инициативе проведено уже 3 Международных конгресса по теории деятельности (1986, Западный Берлин; 1990, Финляндия; 1995, Москва) в рамках Международной постоянной конференции по исследованиям в области теории деятельности (International Standing Conference for Research on Activity Theory - ISCRAT).
Этот яркий пример заслуженно высокой оценки теории деятельности, которую (теорию) некоторые наши психологи начали успешно разрабатывать еще в тяжелейших условиях сталинщины, особенно отчетливо характеризует очень противоречивую историю и современное состояние психологической науки.
С одной стороны, в середине 30-х годов многие психологи (прежде всего психотехники, т. е. специалисты в области психологии труда) были арестованы, сосланы и даже расстреляны, ряд важнейших отраслей психологии подпали под запрет (социальная, историческая, юридическая и т. д. психология, психоанализ, педолология и др.). Невосполнимый урон нашей науке нанесли также идеологические кампании, погром и разгон специалистов, связанные с лысенковщиной, с так называемой “павловской” сессией АН СССР и АМН СССР в 1950 гг., с борьбой против космополитизма и т. д.
Но, с другой стороны, как мы уже видели, даже в условиях этих убийственных гонений многие советские психологи мужественно и успешно продолжали развивать свою многострадальную науку в единстве ее теоретических, экспериментальных и прикладных разделов и даже в некоторых отношениях организационно ее укрепляли.
При всех недостатках и ограничениях в развитии нашей науки в СССР на протяжении послеоктябрьских десятилетий советские психологи очень много сделали для разработки на мировом уровне фундаментальных и прикладных проблем. Это особенно важно сейчас подчеркнуть, потому что — как ни странно — некоторые коллеги пребывают теперь в состоянии растерянности, поскольку они восприняли неизбежный к 1991 г. провал официальной идеологии и догматизированной примитивной философии как крах психологической науки в нашей стране. Но для этого нет оснований, ибо даже в самые кровавые годы сталинщины те специалисты, которые честно и творчески относились к своей работе, несмотря ни на что сумели в основном сохранить и продолжить необходимый уровень научности в развитии многострадальной психологии.
При всей прежней идеологизированности психологической науки (в нашей стране) в ней было и остается прочное научное ядро, инвариантное любой политической конъюнктуре и даже при Сталине уверенно отделяемое наиболее квалифицированными и честными специалистами от всяческих идеологических наслоений.
Вместе с тем нельзя, конечно, не признать, что в эпоху тоталитаризма было немало психологов, которые подобно многим представителям других наук искренне или чисто конъюнктурно, сознательно или не(вполне) осознанно принимали и применяли официальную идеологию и философию. Поэтому и по сей день некоторые из отечественных психологических теорий содержат в себе значительные пережитки и даже рецидивы тоталитаризма. Тем важнее подчеркнуть мужество и высочайший профессионализм ученых, которые даже в отчаянно трудных условиях сталинизма и неосталинизма сумели развивать науку, добиваясь непреходящих результатов.
Во время хрущевской “оттепели” во второй половине 50-х годов Рубинштейн совершил “тихую” революцию в философии и отчасти связанной с ней теоретической психологии, существенно определившую всю разработку проблемы субъекта. Рубинштейн убедительно показал, что в отличие от раздражителей объект выделяется (внутри бытия) только субъектом в ходе общения и деятельности и потому существует лишь для него, т. е. нет объекта без субъекта. Это объект действия и познания. Объект и бытие при всей их взаимосвязи отличаются друг от друга. “Бытие существует и независимо от субъекта, но в качестве объекта оно соотносительно с субъектом. Вещи, существующие независимо от субъекта, становятся объектом по мере того, как субъект вступает в связь с вещью и она выступает в процессе познания и действия как вещь для нас” [183, с. 57].
Это фундаментльное положение составляет одно из оснований оригинальной философско-психологической концепции Рубинштейна и его школы. Процитированная новаторская идея Рубинштейна, которую он безуспешно пытался опубликовать еще в 1946-1947 гг. [194, с. 410-412], разрушила один из главных устоев всей нашей официальной философии, ошибочно усмотревшей первородный грех и главный порок идеализма в утверждении, что без субъекта нет объекта (см. прежде всего [98, т. 18; с. 79-84; об этом см. также [6; 38]). Это правильное утверждение неправильно отождествлялось со справедливо критикуемым положением о том, что природа не существовала до и без человека. В итоге официальная философия сама себя завела в тупик. Выход из него возможен лишь при вышеуказанном различении бытия и объекта, субъекта и объекта, объекта и раздражителя и т. д. Оно и составляет онтологическую и гносеологическую основу всего субъектно-деятельностного подхода (но, конечно, концепция Рубинштейна и его школы не сводится к теории деятельности; он всегда был против “деятельностного редукционизма”, т. е. против сведения всей активности человека лишь к деятельности. Б.ФЛомов тоже категорически возражал против такой редукции).