Ярким примером попытки использования эксперимента как сугубо субъективного метода в целях изучения телепатии, медиумизма, ясновидения и т. д. являлась деятельность Русского общества экспериментальной психологии, созданного в 1885 г. и превратившегося в орудие борьбы с объективной экспериментальной психологией. Таким образом, критерием объективности научного метода, в том числе эксперимента, является прежде всего методологическая позиция исследователя, реальная направленность использования данного метода, проявляющаяся и в постановке исследовательской задачи, и в организации эксперимента, и в объяснении полученных в ходе эксперимента результатов.
Принципиальное значение приобрело определение отношения к методу самонаблюдения. Является ли самонаблюдение самостоятельным и правомочным методом исследования психических явлений? Не означает ли признание возможности его использования в психологическом исследовании уступки интроспекционизму и субъективизму? Характерно то, что эти вопросы, до сих пор не получившие общепризнанного решения в современной психологии, были предметом обсуждения и глубокого рассмотрения в период становления ее как экспериментальной науки. Оценка самонаблюдения как метода исследования опиралась на понимание своеобразия психической реальности и путей ее изучения.
В этом отношении представляет интерес позиция Ланге, который, по словам Б.М.Теплова, несмотря на ряд противоречий методологического характера прежде всего в своей конкретной исследовательской практике смог “подняться выше ограниченности как традиционной интроспективной психологии, так и плоского поведенчества” и “внес важный вклад в борьбу за построение психологии как объективной науки о психической жизни человека” [44, с. 50].
Особенностью психологического эксперимента как основного метода изучения психических явлений выступает, по мнению Ланге, его субъективно-объективный характер. Оставаясь объективным в своих главных показателях—характер предъявления воздействия, способы регистрации внешних проявлений психики, эксперимент в то же время в психологическом исследовании включает субъективный компонент. Как отмечал Ланге, “в психологическом эксперименте личность исследуемая всегда должна давать (себе или нам) отчет о своих переживаниях, и лишь соотношение между этими субъективными переживаниями и объективными причинами и следствиями их, составляет предмет исследования. Если же мы ограничимся только внешними проявлениями психических процессов или изучением внешних воздействий на исследуемую личность, то психологический эксперимент утрачивает свой смысл и обращается в простое физическое или физиологическое исследование. Таким образом, вполне объективной психологии, т. е. такой, в которой игнорируются переживания исследуемого субъекта и показания его самонаблюдения, быть не может. Она обращается в таком случае в чисто объективную физиологию...” [26, с. 651]. Иначе говоря, из попытки “психологизировать “эксперимент, определить его специфику в исследовании психических явлений, вытекало признание необходимости использования самонаблюдения, самоотчета испытуемых.
Однако оценка роли самонаблюдения здесь существенно отличается от той, которая сложилась на этот счет в теории интроспекции. Во-первых, определяется место самонаблюдения в психологическом исследовании: из ведущего и единственного метода (как это было в интроспекционистском учении) самонаблюдение становится одним из моментов, составной частью объективного психологического исследования. Во-вторых, фиксируются факторы, обеспечивающие возможность адекватного использования и интерпретации результатов самонаблюдения, а именно: а) анализ не прежних, пережитых ранее испытуемым и ретроспективно воспроизводимых чувств и представлений, а актуальных, “наличных” в данный момент, испытываемых им переживаний, б) их рассмотрение вместе “с объективными, внешними, точно определенными условиями и последствиями (результатами) этого переживания” [там же, с. 651-652].
Очевидно, что само по себе признание роли самонаблюдения как дополнительного, вспомогательного метода исследования не означало отступления от позиций объективного анализа. Тем более, что последующая история развития психологии в нашей стране продемонстрировала и ошибочность другой крайности, выступающей антитезой интроспекционистским воззрениям в определении методов исследования психического и представленной рефлексологией, учением, разработанным В.М.Бехтеревым. Отрицая специфику психического и заменяя его рефлекторными процессами, рефлексология фактически ставит вопрос о правомерности исследования внутреннего психического мира человека и, соответственно, использования данных самонаблюдения как одного из методов его познания. Задачей психологии, по мнению рефлексологов, должно являться изучение внешних, наглядно выраженных поведенческих и физиологических проявлений как ответов на внешние же воздействия. В конечном итоге это приводило к упразднению предмета психологии, отрицанию его специфики [27; 43].
Вероятно, неоправданы в равной мере как гипертрофированная оценка роли самонаблюдения, превращение его в единственный метод исследования психического, так и его отрицание, как составной части, компонента психологического исследования, в том числе экспериментального.
Важной характеристикой экспериментального подхода в отечественной психологии является тесная связь эксперимента с теорией.
Анализ ведущих школ и направлений психологии начала XX века показывает, что лишь с очень большой долей условности можно было бы дифференцировать их по критерию теоретической или эмпирической ориентированности. Каждая из них включала и эмпирические исследования психических явлений, и их теоретическое обоснование и объяснение. Такое органическое Единство эксперимента и теории складывается уже на самых ранних этапах развития психологии как экспериментальной науки и лежит в основе деятельности ее создателей и организаторов В.М.Бехтерева, Н.Н.Ланге, А.Ф.Лазурского и других известных ученых. Так, экспериментальные исследования зрительного и слухового восприятия позволили Н.Н.Ланге разработать общую теорию восприятия, сформулировать “закон перцепции”, выделить закономерности исследуемого процесса в ходе онтогенезе и т. д.
Характерно то, что с самого начала эксперимент рассматривался не как основание для выделения отдельного научного направления в рамках психологии—“экспериментальной психологии”, противостоящей другим направления психологии и общепсихологической теории, а как метод, включающийся во все сферы и области психологического знания. В этом отношении представляет интерес заявление студентов С.-Петербургского университета, датированное 1907 г., “О расширении преподавания психологии в университете”, в котором отмечая позитивную роль психологического эксперимента в обеспечении “точности и доказательности исследования”, они, в то же время, пишут, что экспериментальная психология “не составляет особого отдела общей психологии, а понимается лишь как особый метод, с помощью которого может разрабатываться любой отдел психологии” [17, с. 4]. Эту же идею развивает и Лазурский, который в предисловии к книге “Общая и экспериментальная психология” пишет: “Особой “экспериментальной психологии” нет и не может быть, так как эксперимент есть лишь метод, который можно применять в любом из отделов психологии” [24, С. 1 предисловия].
Традиция гармонического единства теории и эксперимента в отечественной психологической науке стала одной из важных предпосылок обеспечения ее лучших научных достижений.
Уровень теоретического обобщения полученного в исследовании эмпирического материала может быть различным, характеризующимся определенной степенью “конструктивности”, “пригодности для использования”, “прогностической ценности” и т. д. В науковедении существует разделение научного знания на ряд исторических этапов, ступеней, среди которых выделяются эмпирическая и теоретическая стадии, отличающиеся различными формами связи теоретического содержания науки и ее эмпирического базиса. Но безусловной остается связь и взаимодействие эмпирического и теоретического уровней научного познания, необходимость их рассмотрения “в единой картине научного знания”, “как некоторого структурно оформленного целого, как системы взаимосвязанных элементов” [50, с. 8].
Следует отметить, что союз теории и эксперимента уже на первых этапах развития психологической науки в нашей стране дополнялся и подкреплялся еще одной составляющей— практикой. Эта традиция закладывается и закрепляется уже в деятельности первых русских экспериментально-психологических лабораторий, создававшихся, как правило, на базе лечебных учреждений и ориентированных непосредственно на поиск практического результата. В этом отношении представляют интерес следующие слова В.М.Бехтерева: “то, что вырабатывается в кабинетах и лабораториях, применяется затем у кровати больного и, с другой стороны, то, что наблюдается у кровати больного, служит предметом лабораторных исследований” [2, с. II]. В этих словах пока еще в не оформившемся окончательно виде, в образной форме получил отражение принцип единства теории, эксперимента и практики, ставший впоследствии одним из ведущих методологических принципов советской психологической науки [28].
Испытуемыми в экспериментальных исследованиях в первых экспериментальных лабораториях были люди, реально нуждавшиеся в помощи психологов, лечение и обучение которых основывалось на полученных в экспериментах научных данных, характеризующих их состояние и уровень психического развития. Этим, по-видимому, объясняется широкое распространение в это время экспериментов, основанных на сопоставлении тех или иных психических проявлений в норме и в патологии. Работа с конкретными реальными людьми в клинике, в школе, на производстве, во-первых, способствовала формированию у ученого чувства ответственности за содержание научных результатов и психологических рекомендаций и таким образом являлась стимулом развития и совершенствования научных исследовании, Во-вторых, обеспечивала активную и оперативную связь исследователя с практикой, наглядно отражавшей продуктивность теоретических и эмпирических обобщений, полученных в ходе исследования.