Как обнаружили российские психологи, мотивационная регуляция познавательных процессов зависит от того, какое мотивационное значение для субъекта приобретают познаваемые объекты и явления. В частности, В.Г.Асеев, пожалуй, первый обратил внимание психологов на то, что существует обширный круг явлений, которые актуально деятельности не побуждают, но могут побуждать. Так появилось научное представление об актуальной и потенциальной мотивации. Индивидуально-личностный характер познания проявляется прежде всего в мотивационной направленности познавательного процесса, выделении субъектом значимых и не актуальных для него сторон объекта. Именно поэтому Асеев уделяет пристальное внимание соотношению значимого и незначимого в познании: “Диалектика соотношения значимого и незначимого своеобразно проявляется при анализе истинности, объективности познавательной деятельности. С одной стороны, познание должно быть беспристрастным, что является одним из важнейших субъективных условий объективности. С другой стороны, всякое познание имеет побуждение, практическое или общепознавательное и исходит из сложившейся теории, гипотезы, т. е. системы ожиданий, установок, диспозиций. Человек всегда так или иначе заинтересован в определенном исходе познания, следовательно, оно всегда в той или иной мере пристрастно, подчинено побуждению или целой системе побуждений, которые могут искажать его истинность или ограничивать масштабы познавательной деятельности” [7, с. 49].
Мысль о важности аналитического расчленения мотивов на актуальные и потенциальные считает важной и В.К.Вилюнас. Он пытается обосновать положение о том, что потенциальные мотивы не только обнаруживают принципиальную готовность стать актуальными, но сплошь и рядом становятся таковыми, побуждая человека с чем-то в общении согласиться, другое—опротестовать, по поводу третьего высказать возмущение. В этом отношении весьма показательным является специфический вид символической деятельности человека, служащей выражению его ценностей и идеалов. Речь идет, например, о различных формах чествования, организованных и спонтанных демонстрациях, ритуалах, символах, имеющих общепризнанное или индивидуальное значение и т. п. Такого рода деятельность побуждается, как правило, не прагматической мотивацией, а пристрастно-оценочными отношениями, что, очевидно, свидетельствует о необходимости их учета при анализе человеческой мотивации.
Тезис об исключительном разнообразии круга мотивационно значимых явлений нуждается в уточнении еще с одной стороны— в свете факта взаимосвязанности этих явлений и соответственно их значений для человека. Даже поверхностное ознакомление с феноменологией нашего бытия обнаруживает, что мотивационное значение многих предметов взаимообусловлено или соподчинено: материалы, инструменты, знания, помощь других людей нужны человеку не сами по себе, а для того, например, чтобы построить дом, который в свою очередь нужен для того, чтобы в нем удобно жить, и т. п. Из такого рода фактов, демонстрирующих иерархическую соподчиненность мотивационных значений, следует естественный вывод о необходимости различения, по крайней мере, двух групп явлений. С одной стороны—абсолютно, независимо, “само по себе” значимых явлений, выступающих в качестве конечных целей деятельности, с другой—таких, которые имеют лишь временное, ситуативное, инструментальное значение и выступают в качестве средств, условий, промежуточных целей деятельности.
Такое различение отчетливо проводится в концепции А.Н. Леонтьева [72; 73], в которой мотивами называются только конечные цели деятельности, т. е. только такие результаты и предметы, которые имеют независимое мотивационное значение. То значение, которое временно приобретают самые разнообразные обстоятельства, определяющие возможность достижения мотивов и выступающие, в частности, в качестве промежуточных целей, в данной концепции получило название смысла, в результате которого мотивы как бы одалживают свое значение этим обстоятельствам. Таким образом, теория Леонтьева содержит тезис о всеобщей мотивационной значимости явлений (поскольку трудно вообразить предмет, не представляющий для человека никакого смысла), более того, в ней этот тезис получает дальнейшее развитие, состоящее в предложении различать абсолютное значение (которое имеют мотивы) и многочисленные производные от него смыслы [28].
Итак, изложенный выше способ анализа познавательных процессов как совокупности трех составляющих образований (функциональных, операционных и мотивационных), с одной стороны, обладает сегодня очевидным для современных психологов недостатком: ясно, что аналитическое расчленение единой структуры любого познавательного процесса на компоненты относительно и условно. Однако с другой стороны, такой способ анализа необходим при изучении взаимосвязей познавательных процессов и индивидуального развития человека. В ходе индивидуального развития противоречиво изменяется соотношение и структура познавательных процессов. Изменения детерминированы закономерностями онтогенеза и социальной историей личности и потому они могут считаться важными симптомами индивидуального развития человека. Вместе с тем изложенный способ анализа структуры познавательных процессов не случаен, а исторически оправдан: в работах российских психологов всегда отчетливо проявлялся интерес именно к функциональным, операционным и мотивационно-регуляторным механизмам познания человеком окружающего мира.
Наиболее характерными, типичными для российских исследований познавательных процессов можно считать две тенденции их развития. Первая состоит в том, что проводившиеся в конце XIX и начале XX века конкретные эксперименты в области изучения функциональных, операционных и мотивационных механизмов познания во второй половине двадцатого столетия стали рассматриваться в основном под интегративным, системным углом зрения: какой вклад в индивидуальное развитие психики человека вносит организация его сенсорных систем, способы запоминания материала, мыслительные действия и т. п. Вторая тенденция развития исследований познавательных процессов в наиболее явном виде представлена в попытках ответить на вопрос: можно ли утверждать, что в ходе индивидуального развития происходит последовательная смена чувственного познания логическим? Кратко проанализируем обе тенденции.
Наличие первой (интегративной) тенденции российские ученые отчетливо осознали и выразили еще в первой половине двадцатого столетия. Наиболее явно ее выразил С.В.Кравков [60]. Он с удовлетворением отмечал, что в трудах русских ученых впервые намечен более широкий, синтетический подход к изучению природы и значения органов чувств, чем направленность на изолированное рассмотрение, например, зрения и слуха (как это тщательно и научно квалифицированно делал Г.Гельмгольц).
Еще в в конце прошлого века эксперименты М.М.Манасеиной [79], И.В.Годнева [33] и С.Истаманова [52] ясно показали, что раздражение того или иного органа чувств никогда не ограничивается лишь эффектом соответствующего ощущения. Воздействие на любой орган чувств всегда имеет и общее влияние на другие органы, прямым образом в этот момент не раздражаемые. В частности, Годнев провел многочисленные эксперименты, показывающие, что световые условия заметным образом влияют на кожную, обонятельную, вкусовую и слуховую чувствительность: от пребывания на свету обостряется осязательная чувствительность кожи, обонятельная чувствительность к различным запахам, а также к слабым растворам вкусовых веществ. В серии опытов Истаманова было обнаружено, что эффект, который обычно вызывается тем или иным раздражителем, возникал даже в ответ на представление этого раздражителя. Так, вид разрезаемого лимона вызывал у испытуемого такой же эффект кровенаполнения мозга, как и от прямого раздражения языка лимоном. Как отмечает Кравков, в описаниях подобных явлений нельзя не видеть прообраз того, что уже в XX веке систематически изучалось И.П.Павловым в его учении об условных рефлексах.
Интегративная тенденция в отечественной науке особенно наглядно представлена в трудах, посвященных исследованию различных сенсорных форм чувствительности. В частности, С.В. Кравков, К.Х.Кекчеев, П.П.Лазарев, на протяжении многих лет изучали чувствительность различных модальностей—периферического зрения, слуха, кинестезии. На основании таких, казалось бы, очень конкретных и частных экспериментов они пытались ответить на более обобщенный и научно значимый вопрос: могут ли пороги сенсорной чувствительности служить психологическими индикаторами возраста человека? И пришли к обоснованному выводу: да, могут. Лазарев [67] полагал, что пороговые значения, полученные для двадцатилетнего возраста, могут быть использованы в качестве эталона сенсорного оптимума, по соотношению с которым можно определить возраст любого человека. Именно в этом возрасте была обнаружена оптимальная чувствительность к внешним воздействиям на глаз при периферическом зрении, максимальная слуховая чувствительность и максимальная чувствительность двигательных центров (по данным Кравкова [59], оптимум передвинут несколько выше—к 25 годам жизни).
Сложность и многомерность возрастной динамики познавательных процессов в исследованиях российских психологов проявилась, в частности, в том, что наличие эталона сенсорного оптимума вовсе не означает остановки психического развития. Например, Н.В.Тимофеев и К.П.Покрывалова [108] установили, что пороги слышимости закономерно изменяются с возрастом и поэтому нельзя считать, что есть показатели, одинаково пригодные для всех людей с нормальным слухом. Для всех изученных в сравнительно-возрастном плане видов чувствительности характерно постепенное понижение порогов ощущений, т. е. повышение чувствительности не только у молодых, но и у взрослых людей. Проведенные исследования обнаружили, что каждый из видов чувствительности может иметь несколько пиков, точек подъема, так как процесс психического развития носит неравномерный, гетерохронный характер. И только один из этих пиков располагается в зоне ранней зрелости, в возрасте 20-25 лет. Следовательно, хотя конкретные характеристики онтогенетического развития чувственного познания (зрения, слуха, кинестезии) могут отклоняться от общей тенденции, тем не менее в целом результаты исследования подтверждают закономерность, сформулированную Лазаревым.