Вот каков был человек, экипаж которого остановился у дверей графа Монте-Кристо.
Камердинер доложил о г-не де Вильфор в ту минут когда граф, накло- нившись над большим столом, изучал на карте путь из Санкт-Петербурга в Китай.
Королевский прокурор вошел в комнату тем же степенным, размеренным шагом, как входил в залу суда; это был тот же человек, или, вернее, продолжее того самого человека, которого мы некогда знали в Марселе как помощника прокурора. Природа, всегда последовательная, ничего не из- менила и для него в своем тении. Из тонкого он стал тощим, из бледного - желтым; его глубоко сидие глаза ввалились, так что его очки в золо- той оправе, сливаясь с глазными впадинами, казались частью его лица; за исключением белого галстука, весь его костюм был черный, и этот траурный цвет нарушала лишь едва заметная красная ленточка в петлице, напоминав- шая нанесенный кистью кровяной мазок.
Как не владел собою Монте-Кристо, все же, отвечая на поклон, он с яв- ным любопытством взглянул на прокурора. Вильфор, со своей стороны, недо- верчивый по привычке и не имевший обыкновения слепо восхищаться чудесами светской жизни, был бол склонен смотреть па благородного чужестранца, - так уже прозвали МоеКристо, - как на авантюриста, избравшего новую арену деятельности, или как на сбежавшего преступника, чем как на князя папского престола или султана из "Тысячи и одной ночи".
- Милостивый государь, - сказал Вьфор тем визгливым голосом, к ко- торому прибегают прокуроры в своих ораторских выступлениях и от которого они не могут или не хотят отрешить и в разговорной речи, - милостивый государь, исключительная услуга, оказанная вами вчера всей жене и моему сыну, налагает на меня в отношении вас долг, который я и явился испол- нить. Позвольте выразить вам мою признательность.
И при этих словах суровый взгляд Вильфора был полон всегдашнего высо- комерия. Он произнес их обычным своим тоном главного прокурора, с той окоченелостью шеи и плеч, которая заставляла его льстецов утверждать, что живая стат закона.
- Милостивый государь, - отвечал с такой же ледяной холодностью граф, - я счастлив, что г сохранить матери ее ребенка, потому что материнс- кая любовь, как говорят, самое святое из чувств; и это счастье, выпавшее на мою долю, избавляло вас от необходимости выполнять то, что вы называ- ете долгом - и что для меня является честью, которою я, разумеется, очень дорожу, так как знаю, что господин де Вилор редко кого ею доста- ивает, но которая, сколь высоко я ее ни ставлю, более ценна в моих гла- зах, чем внутреннее удовлетворение.
ильфор, изумленный этим неожиданным для него выпадом, вздрогнул, как воин, чувствующий сквозь броню нанесенный ему удар, и около его губ поя- вилась презрительная складка, указывающая, что он никогда и не причислял графа Монте-Кристо к отменно учтивым людям. Он окинул взглядом комнату, ища другой темы, чтобы возобновить разговор, казалось, безнадежно погиб- ший. Он увидел карту, которую Монте-Кристо изучал в ту минуту, когда он вошел, и заметил:
- Вы интересуетесь географией? Это обширная область, особенно для вас, который, как уверяют, посетил несколько стран, сколько их изображе- но в этом атласе.
- Да, - отвечал граф, - я задался целью произвести над человечестве в целом то, что вы ежедневно проделываете на исключениях, - то есть психо- логическое исследование. Я считал, что впоследствии мне будет легче пе- рейти от целого к части, чем от части к целому. Алгебраическая аксиома требует, чтобы из известного выводили неизвестное, а не из неизвестногозвестное... Но садитесь же, прошу вас.
И Монте-Кристо жестом указал королевскому прокурору на кресло, кото- рое тот был вынужден собственнучно придвинуть к столу, а сам просто опустился в то, па которое) опирался коленом, когда вошел Вильфор; таким образом, храф теперь сидел влоборота к своему гостю, спиною к окну и опираясь локтями на географическую карту, о которой шла речь. Разговор принимал характер, совершенно аналогичный той беседе, которая велась у Морсера и у Данглара; разна была лишь в обстановке.
- Да вы философствуете, - начал Вильфор после паузы, во время которой он собирался с силами, как атлет, встретивший опасного противника. - Честное слово, если бы мне, как вам, нечего было делать, я выбрал бы се- бе менее унылое занятие.
- Вы правы, - ответил Монте-Кристо, - когда при солнечном свете изу- чаешь человеческую натуру, она выглядит довольно мерзко. Но вы, кажется, изволили сказать, что мне нечего делать? А ските, кстати, вы-то сами, по-вашему, что-нибудь делаете? Проще говоря, считае ли вы, что то, что вы делаете, достойно называться делом?
Изумление Вильфора удвоилось при этом новом резком выпаде ранного противника; давно уже прокурор не слышал такого смелого парадокса, - вернее, он слышал его в первый раз.
Королевский прокурор решил ответить.
- Вы иностранец, - сказал он, - и вы, кажется, сами говорили, что часть вашей жизни протекла на Востоке; вы, следовательно, не можете знать, насколько человеческое правосудие, стремительное варварских странах, действует у нас осторожно и методически.
- Как же, как же: это pede claudo [41] древних. Я все это знаю, пото- му что в каждой стране я больше всего интересовался именно просудием и сравнивал уголовное судопроизводство каждой нации с естественным право- судием; и я должен сказать, что закон первобытных народов, закон возмез- ди по-моему, всего угоднее богу.
- Если бы этот закон был введен, - сказал королевский прокурор, - он бы весьма упростил наши уложения о наказаниях, и в этом случае нашим судьям, как вы сказали, действительно нечего было бы делать.
К этому, может быть, мы еще придем, - отвечал Монте-Кристо. - Вы ведь знаете, что людские изобретения от сложного переходят к простому; а простое всегда совершенно.
- Но пока, - сказал прокурор, - существт наши законы с их противо- речивыми статьями, почерпнутыми из галльских обычаев, из римского права, из франкских традиций; и вы должны соглаться, что знание всех этих за- конов приобретается не так легко и требуется долгий труд, чтобы приоб- рести это знание, и немалые умственныепособности, чтобы, изучив эту науку, не забыть ее.
- Я того же ения, но все, что вы знаете о французских законах, я знаю о законах всех наций: законы английские, турецкие, японские, ин- дусские мне так же хорошо известны, как и французские; поэтому я был прав, говоря, что, по сравнению с тем, что я проделал, вы мало что дела- ете, и по сравнению с тем, что я изучил, вы знаете мало, вам еще многому надо поучиться.
- Но для чего вы изучали все это? - спросил удивленный Вильфор.
Монте-Кристо улыбнулся.
- Знаете, - сказал он, - я вижу, что, несмотря на вашу репутацию нео- быкновенного человека, вы смотрите на вещи с общественной точки зрения, материальной и обыденной, начинающейся и кончщейся человеком, то есть самой ограниченной и узкой точки зрения, возможной у человеческого разу- ма.
- Что вы хотите этим сказать? - зразил, все более изумляясь, Вильфор. - Я вас... не совсем понимаю.
- Я хочу сказать, что взором, направленным на социальную организацию народов, вы видите лишь механизм машины, а не того совершенного мастера, который приводит ее в движение; вы замечаете вокруг себя только чиновни- ков, назначенных на свои должности министрами или королем, а люди, кото- рых бог поставил выше чиновников, министров и королей, поручив им выпол- нение миссии, а не исполнение должности, - эти люди ускользают от ваших близоруких взоров. Это свойство человеческого ничтожества с его несовер- шенными и слабыми органами. Товия принял ангела, явившегося возвратить ему зрение, за обыкновенного юношу. Народы считали Атилла явившегося уничтожить их, таким же завоевателем, как и все остальные. Им обоим пришлось открыть се божественное назначение, чтобы быть узнанными; од- ному пришлось скать: "Я ангел господень", а другому: "Я божий молот", чтобы их божественная сущность открылась.
- И вы, - сказал Вильфор, удивленный, думая, что он говорит с фанати- ком или безумцем, - вы считаете себя одним из этих необыкновенных су- ществ, о которых вы только что говорили?
- А почему бы нет? - холодно спросил МонтеКристо.
- Прошу извинить меня, - возразил сбитый с толку Вильфор, - но, явля- ясь к вам, я не знал, что знакомлюсь с человеком, чьи познания и ум нас- только превышают обыкновенные познания и обычный разум человека. У нас, несчастных людей, испорченных цивилизацией, не принято, чтобы подобные вам знатные обладатели огромных состояний - так по крайней мере уверяют: вы видите, я ни о чем не спрашиваю, а только повторяю молву, - так вот, у нас не принято, чтобы эти баловни фортуны теряли время на социальные проблемы, на философские мечтания, созданные разве что для утешения тех, кому судьба отказала в земных благах.
- Скажите, - отвечал граф, - неужели вы достигли занимаемого вами вы- сокого положения, ни разу не подумав и не увидев, что возможны исключе- ния; и неужели вы своим взором, которому следовало бы быть таким верным и острым, никогда не пытались проникнуть в самую сущность человека, на которого он упал? Разве судья не должен быть не только лучшим примените- лем закона, не только самым хитроумным истолкователем темных статей, но стальным зондом, исследующим людские сердца, пробн камнем для того зо- лота, из которого сделана всякая душа, с большей или меньшей примесью лигатуры?
- Вы, право, ставите меня в тупик, сказал Вильфор, - я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так, как вы.
- Это потому, что вы никогда не выходили из круга обычных жизненных условий и никогда не осмеливались вознестись в высшие сферы, корые бог населил невидимыми и исключительными созданьями.
- И вы допускаете, что эти сферы существуют, что исключительные и не- видимые созданья окружают нас?