Вся зала повернулась в сторону королевского прокурора, который заша- тался под тяжестью этой тысячи вперившихся в него глаз; волосы его были растрепаны, лицо исцарапано ногтями.
Ропот прошел по толпе.
- У мя требуют доказательств, отец, - сказал Бенедетто, - хотите, я их представлю?
- Нет, - хрипло прошептал Вильфор, - это лишнее.
- Как лишнее? - воскликнул председатель. - Что вы хотите сказать?
- Я хочу сказать, - произнес королевский прокурор, - что напрасно я пытался бы вырваться из смертельных тисков, которые сжимают меня; да, я в руке карающего бога! Не нужно доказательств! Все, что сказал этот че- ловек, правда.
Мрачная, гнетущая тишина, от которой волосы шевелились на голове, ти- шина, какая предшествует стихийным катастрофам, окутала своим свинцовым покровом всех присутствующих.
- Что вы, господин де Вильфор, - воскликнул председатель, - вы во власти галлюцинаций! Вам изменяет разум! Легко понять, что такое неслы- хное, неожиданное, ужасное обвинение могло помрачить ваш рассудок: опомнитесь, придите в себя!
Королевский прокурор покачал головой. Зубы его стучали, как в лихо- радке, в лице не было ни кровинки.
- Ум мой ясен, господин председатель, - сказал он, - страдает только тело. Я признаю себя виновным во всем, что этот человек вменяет мне в вину; я возвращаюсь в свой дом, где буду ждать распоряжений господина королевского прокурора, моего преемника.
И, произнеся эти слова гхим, еле слышным голосом, Вильфор нетвердой походкой направился к двери, торую перед ним машинально распахнул де- журный пристав.
Зала безмолвствовала, потрясенная этим страшным разоблачением и не менее страшным признанием - трагической развязкой загадочных событий, которые уже две недели волновали высшее парижское общество.
- А еще говорят, что в жизни не бывает драм, - сказал Бошан.
- Признаюсь, - сказал Шато-Рено, - я все-таки предпочел бы кончить, как генерал Морсер; пуля в лоб - просто удовольствие по сравнению с та- кой катастрофой.
- К тому же она убивает, - сказал Бошан.
- А я-то хотел жениться на его дочери! - сказал Дебрэ. - Хорошо сде- лала бедная девочка, что умерла!
- Заседание суда закрыто, - сказал председатель, - дело откладывается до следующей сессии. Назначается повое следствие, которое будет поручено другому лицу.
Андреа, все такой же спокойный и сильно поднявшийся во мнении бли- ки, покинул залу в сопровождении жандармов, которые невольно вызывали ему уважение.
- Ну-с, что вы на это скажете, милейший? - сказал Дебрэ полицейскому, суя ему в руку золотой.
- Признают смягчающие обстоятельва, - отвечал тот.
XIV. ИСКУПЛЕНИЕ
Вильфор шел к выходу; все расступались перед ним. Всякое великое горе внушает уважение, и еще не было примера, даже в самые жестокие времена, чтобы в первую минуту люди не посочувствовали человеку, на которого об- рушилось непоправимое несчастье. Разъяренная толпа может убить того, кто ей ненавистен; но редко случается, чтобы люди, присутствующие при объяв- лении смертного приговораоскорбили несчастного, даже если он совершил преступление.
Вильфопрошел сквозь ряды зрителей, стражи, судейских чиновников и удалилс сам вынеся себе обвинительный приговор, но охраняемый своей скорбью.
Бывают трагедии, которые люди постигают чувством, но не могут охва- тить румом; и тогда величайший поэт - тот, у кого вырвется самый страный и самый искренний крик. Этот крик заменяет толпе целую по- весть, и она права, что довольствуется им, и еще более права, если приз- нает его совершенным, когда в нем звучит истина.
Впрочем, трудно было бы описать то состояние оцепенения, в котором Вильфор шел из суда, тот лихорадочный жар, от которого билась каждая ею артерия, напрягался каждый нерв, вздувалась каждая жила и который терзал миллионом терзаний каждую частицу его бренного тела.
Только сила привычки помогла Вильфору дотащиться до выхода; он сбро- сил с себя судейскую тогу не потому, что этого требовали приличия, но потому, ч она жгла ему плечи тяжким бременем, как мучительное одеяние Несса.
Шатаясь, дошел он до двора Дофина, нашел там свою карету, разбудил кучера, сам открыл дверцу и упал на сиденье, указывая рукой в сторону предместья Сент-Оноре.
Лошади тронули.
Страшной тяжестью обрушилось на него воздвигнутое им здание его жиз- ни; он был раздавлен этим обвалом; он еще не предвидел последствий, не измерял ихон их только чувствовал; он не думал о букве закона, как ду- мает хладнокровный убийца, толкуя хорошо знакомую ему статью.
Бог вошел в его сердце.
- Боже! - безотчетно шептали его губы. - Боже!
За постигшей его катастрофой он видел только руку божью.
Карета ехала быстро. Вильфор, откинувшия на сиденье, почувствовал, что ему мешает какой то предмет.
Он протянул руку; это был веер, забытый г-жой де Вильфор и завалив- шийся между спинкой и подушками; вид этого веера прудил в нем воспоми- нание, и это воспоминание сверкнуло, как молния во мраке ночи.
Вильфор вспомнил о жене...
Он застонал, как будто в сердце ему вонзилось раскаленное железо.
Все время он думал только об одном своем несчастье, и вдруг перед его глазами второе, не менее ужасное.
Его жена! Он только что стоял перед нею как неумолимый судья; он при- говорил ее к смерти; и она, пораженная ужасом, раздавленная стыдом, уби- тая раскаянием, которое он пробудил в ней своей незапятнанной доброде- телью, - она, несчастная, слабая женщина, беззащитная перед лицом этой неограниченной, высшей власти, быть может, в эту самую минуту готовилась умереть!
Уже час прошел с тех пор, как он вынес ей приговор; и в эту минуту она, должно быть, поминала все свои преступления, молила бога о поща- де, писала письмо, униженно умоляя своего безупречного суд о прощении, которое она покупала ценою жизни.
Вильфор глухо застонал от бешенства и боли и заметался на атласных подушках кареты.
- Эта женщина стала преступницей только потому, что прикоснулась ко мне! - воскликнуон. - Я - само преступление! И она заразилась им, как заражаются тифом, холерой, чумой!.. И я караю ее!.. Я осмелился ей ска- зать: раскайся и умри... я! Нет, нет, она будетить... она пойдет со мной... Мы скроемся, мы покинем Францию, мы будем скитаться по земле, пока она будет носить нас. Я говорил ей об эшафоте!.. Великий боже! Как я смел произнести это слово! Ведь меня тоже ждет эшафот!.. Мы скроем- ся... Да, я покаюсь ей во всем; каждый день я буду смиренно повторять ей, что я такой же преступник... Союз тигра и змеи! О жена, достойная своего мужа!.. Она джна жить, ее злодеяние должно померкнуть перед мо- им!
И Вильфор порывисто опустил переднее стекло кареты.
- Скорей, скорей! - крикнул он таким голосом, что кучер привскочил на козлах.
Испуганные лошади вихрем помчались к дому.
- Да, да, - твердил Вильфор, - эта женщина должна жить, она должна раскаяться и воспитать моего сына, моего несчастного мальчика. Он один вместе с этим словно железным стариком пережил гибель моей семьи! Она любила сына; ради него она пошла на преступление. Никогда не следует те- рять веру в сердце женщины, любящей своего ребенка; она раскается, никто не узнает, что она преступница. Все злодеяния, совершенные в моем доме и о которых уже шепчутся в свете, со временем забудутся, а если и найдутсяедоброжелатели, которые о них вспомнят, я возьму вину на себя. Одним, двумя, тремя больше - не все ли равно! Моя жена возьмет все наше золото, а главное - сына, и бежит прочь от этой бездны, куда, кажется, вместе со мною готов низринуться весь мир. Она будет жить, она еще будет счастли- ва, ибо вся ее любовь принадлежит сыну, а сын останется с ней. Я совершу доброе дело; от этого душе станет легче.
И королевский прокурор вздохнул свободнее.
Карета остановилась во дворе его дома.
Вильфор спрыгнул с подножки на ступени крыльца; он видел, что слуги удивлены его быстрым возвранием. Ничего другого он на их лицах не про- чел; никто не заговорил с ним; перед ним, как всегда, расступились, и только.
Он прошел мимо комнаты Нуартье и сквозь полуотворенную дверь заметил две неясные тени, но не задумался над тем, кто посетитель его отца; тре- вога подгоняла его.
"Здесь все как было", - подумал он, поднимаясь по маленькой лестнице, которая вела к комнатам его жены и пустой комнате Валентины.
Он запер за собой дверь на площадку.
- Пусть никто не входит сюда, - сказал он, - я долж говорить с ней без помехи, повиниться перед ней, сказать ей все...
Он подошел к двери, взялся за хрустальную ручку; дверь подалась.
- Не заперта! - прошептал он. - Это хороший знак!
И он вошел в маленькую гостию, где по вечерам стелили постель для Эдуарда; хотя мальчик и учился в пансионе, он каждый вечер возвращался домой; мать ни за что не хотела разлучаться с ним.
Вильфор окинул взглядом комнату.
- Никого, - сказал он, - она у себя в спальне.
Он бросился к двери.
Но эта дверь была заперта.
Он остановился, весь дрожа.
- Элоиза! - крикнул он.
Ему послышалось, что кто-то двинул стулом.
- Элоиза! - повторил он.
- Кто там? - спросил голос его жены.
Ему показалось, что этот голос звучал слабее обычного.
- Откройте, откройте, - крикнул Вильфор, - это я!
Но, несмотря на повелительный и вместе тревожный тон этого приказа- ния, никто не открыл.
Вильфор вышиб дверь ногой.
На пороге будуара стояла г-жа де Вильфор с бледным, искаженным цом и смотрела на мужа пугающе неподвижным взглядом.
- Элоиза! - воскликнул он. - Что с вами? Говорите!
Она протянула к нему бескровную, цепенеющую руку.
- Все исполнено, сударь, - сказала она с глухим хрипом, который слов- но разрывал ей гортань. - Чего вы еще хотите?
И она, как подкошенная, упала на ковер.
Вильфор подбежал к ней, схватил ее за руку. Рука эта судорожно сжима- ла хрустальный флакон с золотой пробкой.
Госпожа де Вильфор была мертва.
Вильфор, обезумев от ужаса, попятился к двери, не отрыв глаз от трупа.
- Эдуард! - вскричал он вдруг. - Где мой сын? - И он бросился из ком- наты с воплем:- Эдуард, Эдуард!