Потом он обратился к заключенному:
- Коро говоря, о чем вы просите?
- Я прошу сказать мне, в чем мое преступление: прошу суда, прошу следствия, прошу, наконец, чтобы меня расселяли, если я виновен, и чтобы меня выпустили на свободу, если я невиновен.
- Хорошо ли вас кормят? - спросил инспектор.
- Да. Вероятно. Не знаю. Но это не важно. Важно, и не только для ме- ня, несчастного узника, но и для властей, творящих правосудие, и для ко- роля, который нами правит, чтобы невиновный не стал жертвой подлого до- носа и не умирал под замком, проклиная своих палачей.
- Вы сегодня очень смиренны, - сказал комендант, - вы не всегда были таким. Вы говорили совсем иначе, когда хотели убить сторожа.
- Это правда, - сказал Дантес, - и я от души прошу прощения у этого человека, который оченьобр ко мне... По что вы хотите? Я тогда был су- масшедший, бешеный.
- А теперь нет?
Нет, тюрьма меня сломила, уничтожила. Я здесь уже так давно!
- Так давно?.. Когда же вас арестовали? - спросил инспектор.
- Двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот пятнаатого года, в два часа пополудни.
Инспектор принялся считать.
- Сегодня у нас тридцатое июля тысяча восемьсот шестнадцатого года. Что вы говорите? Вы сидите в тюрьме всего семнадцать месяцев.
- Только семнадцать месяцев! - повторил Дантес. - Вы не знаете, что такое семнадцать месяцев тюрьмы, - это семнадцать лет, семнадцать веков! Особенно для того, кто, как я, был так близок к счастью, готовился же- ниться на любимой девушке, видел перед собою почетное поприще, - и ли- шился всего; для кого лучезарный день сменился непроглядной ночью, кто видит, что будущность его погибла, кто не знает, любит ли его та, кото- рую он любил, не ведает, жив ли его старик отец! Семнадцать месяцев тюрьмы для того, ктпривык к морскому воздуху, к вольному простору, к необозримости, к бесконечности! Семнадцать месяцев тюрьмы! Это слишком много даже за те преступления, которые язык человеческий называет самыми гнусными именами. Так сжальтесь надо мною и испросите для меня - не снисхождения, а строгости, не милости, а суда; судей, судей прошу я; в судьях нельзя отказать обвиняемому.
- Хорошо, - сказал инспектор, - увидим.
Затем, обращаясь к коменданту, он сказал:
- В самом деле мне жаль этого беднягу. Когда вернемся наверх, вы по- кажете мне его дело.
- Разумеется, - отвечал комендант, - но боюсь, что вы там найдете са- е неблагоприятные сведения о нем.
- Я знаю, - продолжал Дантес, - я знаю, что вы не можетеосвободить меня своей властью; но вы можете передать мою просьбу высшему на- чальству, вы можете произвести следсте, вы можете, наконец, предать меня суду. Суд! Вот все, чего я прошу; пусть мне скажут, какое я совер- шил преступление и к какому я присужден наказанию. Ведь неизвестность хуже всех казней в мире!
- Я наведу справки, - сказал инспектор.
- Я по голосу вашему слышу, что вы тронуты! - воскликнул Дантес. - Скаже мне, что я могу надеяться!
- Я не могу вам этого сказать, - отвечал инспектор, - я могу только обещать вам, что рассмотрю ваше дело.
- В таком случае я свободен, я спасен!
- Кто приказал арестовать вас? - спросил инспектор.
- Господин де Вильфор, - отвечал Дантес. - Снеситесь с ним.
- Господина де Вильфор уже нет в Марселе; вот уже год, как он в Тулу- зе.
- Тогда нечему удивляться! - прошептал Дантес. - Моего единственного покровителя здесь нет!
- Не имел ли господин де Вильфор ких-либо причин ненавидеть вас? - спросил инспектор.
- Никаких; он, напротив, был ко мне очень милостив.
- Так я могу доверять тем сведениям, которые он дал о вас или которые он мне сообщит?
- Вполне.
-орошо. Ждите.
Дантес упал на колени, поднял руки к небу и стал шепть молитву, в которой молил бога за этого человека, спустившегося к нему в темницу, подобно Спасителю, пришедшему вывести души из ада.
Дверь за инспектором затворилась, но надежда, которую он принес, ос- талась в камере Дантеса.
- Угодно вам сейчас просмотреть арестантские списки? - спросил комен- дант. - Или вы жаете зайти в подземелье к аббату?
- Прежде кончим осмотр, - отвечаинспектор. - Если я подымусь на- верх, то у меня, быть может, не хватит духу еще раз спуститься.
- О, аббат не похож на этого, его сумасшествие веселое, не то, что разум его соседа.
- А на чем он помешался?
- На очень странной мысли: он вбразил себя владельцем несметных сокровищ. В первый год он предложил правительству миллион, если его вы- пустят, на второй -ва миллиона, на третий - три и так далее. Теперь уж он пять лет в тюрьме; он попроситозволения переговорить с вами наедине и предложит вам пять миллионов.
-то в самом деле любопытно, - сказал инспектор. - А как зовут этого миллионера?
- Аббат Фариа.
- Номер двадцать седьмой! - сказал инспектор.
- Да, он здесь. Отоприте, Антуан.
Сторож повиновался, и инспект с любопытством заглянул в подземелье "сумасшедшего аббата", как все называли этого заключенного. Посреди ка- меры, в кругу, па царапанном куском известки, отбитой от стены, лежал человек, почти нагой, - платьего превратилось в лохмотья. Он чертил в этом кругу отчетливые геометрические линии и был так же поглощен решени- ем задачи, как Архимед в ту минуту, когда его убил солдат Марцелла. Поэ- тому он даже не пошевелился при скрипе двери и очнулся только тогда, когда пламя факелов осветило необычным светом влажный пол, на котором он работал. Тут он обернулся и с изумлением посмотрел на многочисленных гостей, спустившихся в его подземелье.
Он быстро вскочил, схватил одеяло, лежавшее в ногах его жалкой посте- ли, и поспешно накинул его на себя, чтобы явиться в более пристойном ви- де перед посетителями.
- О чем вы просите? - спросил инспектор, но изменяя своей обычной формулы.
- О чем я прошу? - переспросил аббат с удивлением. - Я ни о чем не прошу.
- Вы не понимаете меня, - продолжал инспектор, - я прислан прави- тельством для осмотра тюрем и принимаю жалобы заключенных.
-! Это другое дело, - живо воскликнул аббат, - и я надеюсь, мы пой- мем друг друга.
- Вот видите, - сказал комендант, - начинается так, как я вам гово- рил.
- Милостивый государь, - продолжал заключенный, - я аббат Фариа, ро- дился в Риме, двадцать лет был секретарем кардинала Роспильози; меня арестовали, сам не знаю за что, в начале тысяча восемьсот одиннадцатого года, и с тех пор я тщетно требую освобождения от итальянского и фран- цузского правительств.
- Почему от французского? - спросил комендант.
- Потому, что меня схватили в Пьомбино, и я полагаю, что Пьомбино, подобнМилану и Флоренции, стал главным городом какого-нибудь французс- кого департамента.
Инспектор и комендант с улыбкой переглянулись.
- Ну, дорогой мой, - заметил инспектор, - ваши сведения об Италии не отличаются свежестью.
- Они относятся к тому дню, когда меня арестовали, - оечал аббат Фариа, - а так как в то время его величество император создал Римское королевство для дарованного ему небом сына, то я полагал, что, продолжая пожинать лавры победы, он претворил мечту Макиавелли и Цезаря Бора, объединив всю Италию в единое и неделимое государство.
- К счастью, - возразил инспектор, - провидение несколько изменило этот грандиозный план, корый, видимо, встречает ваше живое сочувствие.
- Это единственный способ превратить Италию в сильное, независимое и счастливое государство, - сзал аббат.
- Может быть, - отвечал инспектор, - но я пришел сюда не затем, чтобы рассматривать с вами курс итальянской политики, а для того, чтобы спро- сить у вас, что я и сделал, довольны ли вы помещением и пищей.
- Пища здесь такая же, как и во всех тюрьмах,о есть очень плохая, - отвечал аббат, - а помещение, как видите, сырое и нездоровое, но в общем довольно приличное для подземной тюрьмы. Дело не в этом, а в чрезвычайно важной тайне, которую я имею сообщить правительству.
- Начинается, - сказал комендант на ухо инспектору.
- Вот почему я очень рад вас видеть, - продолжал аббат, - хоть вы и помешали мне в очень важном вычислении, которое, если окажется успешным, быть может, изменит всю систему Ньютона. Могу я попросить у вас разреше- ния поговорить с вами наедине?
- Что я вам говорил? - шепнул комендант инспектору.
- Вы хорошо знаете своих постояльцев, - отвечал инспектор улыбаясь, затем обратился к аббату: Я не могу исполнить вашу просьбу.
- Однако, если бы речь шла о том, чтобы доставить правительству воз- жность получить огромную сумму, пять миллионов, например?
- Удивительно, - сказал инспектор, обращаясь к коменданту, - вы предсказали даже сумму.
- Хорошо, - продолжал аббат, видя, что инспектор хочет уйти, - мы мо- жем говорить и не наедине, господин комендант может присутствовать при нашей беседе.
- Дорогой мой, - переб его комендант, - к сожалению, мы знаем напе- ред и наизусть все, что вы нам скажете. Речь идет о ваших сокровищах, да?
Фариа взглянул ннасмешника глазами, в которых непредубежденный наб- людатель несомненно увидел бы трезвый ум и чистосердечие.
- Разумеется, - сказал аббат, - о чем же другом могу я говорить?
- Господин инспектор, - продолжал комендант, - я могу рассказать вам эту историю не хуже аббата; вот уже пять лет, как я беспрестанно ее слы- шу.
- Это доказывает, господин комендант, - проговорит! аббат, что вы принадлежите к тем людям, о которых в Писании сказано, что они имеют глаза и не видят, имеют уши и не слышат.
- Милостивый государь, - сказал инспектор, - государство богато и, слава богу, не нуждаея в ваших деньгах; приберете их до того времени, когда вас выпустят из тюрьмы.
Глаза аббата расширились; он схватил инспектора за РУКУ.
- А если я не выйду из тюмы, - сказал он, - если меня, вопреки справедливости, оставят в этом подземелье, если я здесь умру, не завещав никому моей тайны, - значит, эти сокровища пропадут даром? Не лучше ли, чтобы и воспользовалось правительство и я вместе с ним? Я согласен на шесть миллионов; да, я уступлю шесть миллионов и удовольствуюсь ос- тальным, если меня выпустят на свободу.