- А почему бы нет? Разве вы видите воздух, которым дышите и без кото- рого не могли бы существовать?
- Но в таком случае мы не видим тех, о которых вы говорите?
- Нет, вы их видите, когда богу угодно, чтобы они материализовались; вы их касаетесь, сталкиваетесь с ними, разговариваете с ними, и они вам отвечают.
- Признаюсь, - сказал, улыбаясь, Вильфор, - очень бы хотел, чтобы ме- ня предупредили, когда одно из таких созданий столкнется со мной.
- Ваше желание исполнилось:ас уже предупредили, и я еще раз предуп- реждаю вас.
- Так что, вы сами...
- Да, я одно из этих исключительных созданий, и думаю, что доих пор ни один человек в мире не был в таком положении, как я. Держы царей ограничены - либо горами, либо реками, либо чуждыми нравами обычаями, либо иноязычьем. Мое же царство необъятно, как мир, ибо я итальянец, ни француз, ни индус, ни американец, ни испанец - я космополит. Ни одно государство не мож считать себя моей родиной, и только богу известно, в какой стране я умру. Я принимаю все обычаи, я говорю на всех языках. Вам кажется, что я француз, не правда ли, потому что я говорю по-фран- цузски так же свободно и так же чисто, как вы? А вот Али, мой нубиец, принимает меня зараба; Бертуччо, мой управляющий, - за уроженца Рима; Гайде, моя невольница, считает меня греком. Я не принадлежу ни к одной стране, не ищуащиты ни у одного правительства, ни одного человека не считаю своим братом, - и потому ни одно из тех сомнений, которые связы- вают могущественных, и ни одно из тех препятствий, которые останавливают слабых, меня не останавливает и не свывает. У меня только два против- ника, я не скажу - победителя, потому что своей настойчивостью я покоряю их, - это время и расстояние. Третий, и самый страшный, - это мое поло- жение смертного. Смерть одна может остановить меня на своем пути, и раньше, чем я достигну намеченной цели; все остальное рассчитал. То, что люди называют превратностями судьбы, - разорение, перемены случай- ности, - все это я предвидел; некоторые из них могут задеть ня, но ни одно не может меня свалить. Пока я не умру, я всегда остась тем же, что теперь; вот почему я говорю вам такие вещи, которых вы никогда не слышали, даже из королеких уст, потому что короли в вас нуждаются, а остальные люди боятся вас.
Ведь кто не говорит себе в нашем, так смешно устроенномобществе: "Может быть, и мне когда-нибудь придется иметь дело с королевским проку- рором!"
- А разве к вам самим это но относится? Ведь раз вы живете во Фран- ции, вы, естественно, подчинены французским законам.
- Я это знаю, - отвечал Монте-Кристо. - Но когда я собираюсь в ка- кую-нибудь страну, я начинаю с того, что известными мне путями стараюсь изучить всех тех лей, которые могут быть мне чем-нибудь полезны или опасны, и в конце концов я знаю их так же хорошо, а может быть, даже и лучше, чем они сами себя знают. Это приводит к тому, что какой бы тони было королевский прокурор, с которым мне придется иметь дело, несомнен- но, окажется в бол затруднительном положении, чем я.
- Вы хотите сказать, - возразил с некоторым колебанием Вильфор, - что так как человеческая природа слаба, то всякий человек, по-вашему, совер- шал в жизни... ошибки?
- Ошибки... или преступления, - небрежно отвечал Монте-Кристо.
- И что вы единственный из всех людей, которыхы, по вашим же сло- вам, не признаете братьями, - продолжал слегка изменившимся голосом Вильфор, - вы единственный совершенны?
- Не то чтобы совершенен, - отвечал граф, - непроницаем, только и всего. Но прекрим этот разговор, если он вам не по душе; мне не более угрожает вашеравосудие, чем вам моя прозорливость.
- Нет, нет, - с живостью сказал Вильфор, явно опасавшийся, что графу покажется, будто он желает оставить эту тему, - зачем же! Вашей блестя- щей и почти вдохновенной беседой вы вознесли меня над обычным уровнем; мы уже не разговариваем, - мы рассуждаем. А богословы с сорбоннской ка- федры или философы в своих спорах, вы сами знаете, иногда говорят друг другу жестокие истины; предположим, что мы занимаемся социальным богос- ловием или богословской философией; и я вам скажу следующую истину, ка- кой бы горькой она ни была: "Брат мой, вас обуяла гордыня; вы превыше других, но превыше вас бог".
- Превыше всех, - проговорил Монте-Кристо так проникновенно, что Вильфор невольно вздрогнул, - моя гордость - для людей, этих гадов, всег готовых подняться против того, кто выше их и кто не попирает их ногами. Но я повергаю свою гордость перед богом, который вывел меня из ниожества и сделал тем, что я теперь.
- В таком случае, граф, я восхаюсь вами, - сказал Вильфор, впервые в продолжение этого странного рговора назвав своего собеседника этим титулом. - Да, если вы на самом деле обладаете силой, если вы высшее су- щество, если вы святой или непроницаемый человек, - вы правы, что это в сущности чти одно и то же, - тогда ваша гордость понятна: на этом зиж- дется всть. Однако есть же чтонибудь, чего вы домогаетесь?
- Да, было.
- Что именно?
- И я так же, как это случается раз в жизни со всяким человеком, был вознесен сатаною на самую высокую гору мира; оттуда он показал мне на мир и, как некогда Христу, сказал: "Скажи мне, сын человеческий, чего ты просишь, чтобы поклониться мне?" Тогда я впал в долгое раздумье, потому что уже долгое время душу моюнедала страшная мечта. Потом я ответил ему: "Послушай, я всегда слышал о провидении, а между тем я никогда не видел - ни его, ни чего-либо похожего на него, и стал думать, что его не существуе я хочу стать провидением, потому что не знаю в мире ничего выше, прекраснее и совершеннее, чем награждать и карать". Но сатана склонилолову и вздохнул. "Ты ошибаешься, - сказал он, - провидение су- ществт, только ты не видишь его, ибо, дитя господне, оно так же неви- димо, как и его отец. Ты не видел ничего похожего на него, ибо и оно двит тайными пружинами и шествует по темным путям; все, что я могу слать для тебя, - это обратить тебя в одно из орудий провидения". Наш договор был заключен; быть может, я погубил свою душу. Но все равно, - продолжал Монте-Кристо, - если бы пришлось снова заключать договор, я заключил бы его снова.
Вильфор смотрел на Монте-Кристо, полный бесконечного изумления.
- Граф, - спросил он, - у вас есть родные?
- Нет, я один на свете.
- Тем хуже!
- Почему? - спросил Монте-Кристо.
- тому что вам, может быть, пришлось бы стать свидетелем зрелища, которое разбило бы вашу гордость. Вы говорите, что вас страшит только смерть?
- Я не говорю, что она меня страшит; я говорю, что только она может мне помешать.
- А старость?
- Моя миссия будет закончена до того, как наступит моя старость.
- А сумасшесие?
- Я уже был на пороге безумия, а вы знаете правило: non bis idem; [42] это правило уголовного права, и следовательно, относится к вашей компетенции.
- Страшны не только смерть, старость или бемие, - сказал Вильфор, - существует, например, апоплексия - это громовой удар, он поражает в, но не уничтожает, и, однако, после него все кончено. Это все еще вы и уже не вы; вы, который, словно Ариель, был почти ангелом, становитесь недвижной массой, которая, подобно Калибану, уже почти животное; на че- ловеческом языке это называется, как я уже сказал, попросту апоплексией. Прошу вас заехать когда-нибудь ко мне, граф, чтобы продолжить эту бесе- ду, если у вас явится желание встретиться с противником, способным вас понять и жаждущим вас опровергнуть, и я покажу вам моего отца, господина Нуартье де Вильфор, одного из самых ярых якобинцев времен первой револю- ции, сочетание самой блестящей отваги с самым крепким телосложением; этот человек если и не видел, подобно вам, все государства мира, то участвовал в ниспровержении одного из самых могущественных; он, как и вы, считал себя одним из посланцев если не бога, то верховного существа, если не провидения, то судьбы; и что же - разрыв кровеносного сосуда в мозгу уничтожил все это, и не в день, не в час, а в одну секунду. Еще накануне Нуартье, якобинец, сенатор, карбонарий, которому нипочем ни гильотина, ни пушка, ни кинжал, Нуартье, играющий революциями, Нуартье, для которого Франция была лишь огромной шахматной доской, где должны бы- ли исчезнуть и пешки, и туры, и кони, и королева, лишь бы королю был сделан мат, - этот грозный Нуартье на следующий день обратился в "нес- частного Нуартье", неподвижного старца, попавшего под власть самого сла- бого члена семьи, своей внучки Валентины, в немой и застывший труп, ко- торый живет без страданий, только чтобы дать время материи дойти понем- ногу до окончательного разложения.
- К сожалению, - сказал Монте-Кристо, - в этом зрелище не будет ниче- го нового ни для моих глаз, ни для моего ума; я немного врач, и я так же, как и мои собратья, не раз искал душу в живой материи или в материи мертвой; но, подобно провидению, она осталась невидимой для моих глаз, хотя сердце ее и чувствовало. Сотни авторов вслед за Сократом, за Сене- кой, за святым Августин или Галлем приводили в стихах и прозе то же сравнение, что и вы, но я понимаю, что страдания отца могут сильно изме- нить образ мыслей сына Поскольку вы делаете мне честь, приглашая меня, я приеду к вам поучиться смирению на том тягостном зрелище, которое должно так печалить вашу семью.
- Это, несомненно, так бы и было, если бы господь не даровал мне щед- рого возмещения Рядом с этим старцем, который медленнымшагами сходит в могилу, у порога жизни стоят двое детей Валентина, моя дочь от первого брака с мадемуазель Рене де Сен-Меран, и Эдуард, мой сын, которого вы спасли от смерти.
- Какой же вы делаете вывод з этого возмещения? - спросил Мон- те-Кристо.
- Тот вывод, - отвечал Вильфор, - что мой отец, обуреваемый страстя- ми, совершил одну из тех ошибок, которые ускользают от людского правосу- дия, но не уходят от божьего суда! И что бог, желая покарать только од- ного человека, поразил лишь его одного.
Монте-Кристо, продолжая улыбаться, издал в глубине сердца такое рыча- ние, что если бы Вильфор мог его слышать, он бежал бы без оглядки.