Вантина ничего не ответила, но Максимилиан услышал, что она вздыха- ет и плачет. Он сразу опомнился.
- Валентина, Валентина! - воскликнул он. - Забудьте мои слова, если я огорчил вас!
- Нет, - сказала она, - все это верно, но разве вы не видите, как я несчастна и одинока. Я живу почти в чужом доме, потому что мой отец поч- ти чужой мне; вот уже десять лет мою волю каждый день, каждый час, каж- дую минуту подавляет железная во моих властителей. Никто не видит моих страданий, и я сказала о них только вам. Кажется, будто все добры ко мне, все меня любят; на самом деле все враждебны мне. Люди говорят: гос- подин де Вильфор слишком серьезный и слишком строгий человек, чтобы про- являть к дочери большую нежностьно зато она должна быть счастлива, что нашла в госпоже де Вильфор вторую мать. Так вот, люди ошибаются: отец совершенно равнодушен ко мне, а мача жестоко ненавидит меня, и эта не- нависть тем ужаснее, что она прикрывается вечной улыбкой.
- Ненавидит вас, Валентина? Как можно вас ненавидеть?
- ДРУГ мой, - сказала Валентина, - я должна сознаться, что ее нена- висть ко мне объясняется очень просто. Она обожает своего сына, моего брата Эдуарда.
- Так что же?
Право, мне как-то странно примешивать сюда денежные вопросы, но все-таки, мне кажется, ее ненависть вызывается именно этим. У нее самой нет никакого состояния, я же получила большое наследство после моей ма- ри, и это богатство еще удвоится тем, что я когда-нибудь унаследую огосподина и госпожи де Сен-Меран; ну вот, мне и кажется, что она зави- ет. Боже мой, если бы я могла отдать ей половину своего состояния, лишь бы чувствовать себя родной дочерью в доме моего отца, я, конечно, сейчас же сделала бы это.
- Бедная моя Валентина!
- Да, я чувствую себя скованной и в то же время такой слабой, что мне кажется, будто мои оковы поддерживают меня, и я боюсь их сбросить. К то- му же мой отец не из тех людей, которых можно безнаказанно ослушаться; он повелевает мной, он повелевал бы и вами и даже самим королем, потому что он силен своим незапятнанным прошлым и своим почти неприступным по- ложением. Клянусь вам, Максимилиан, я не вступаю в борьбу, потому что боюсь этим погубить вас вместе с собой.
- И все же, Валентина, - возразил Максимилиан, - зачем отчаиваться и смотреть так мрачно на будущее?
- Друг мой, я сужу о нем по прошлому.
- Но послушайте, если с аристократической точки зрения я и не предс- тавляю блестящей парт, то я все же во многих отношениях принадлежу к тому обществу, средкоторого вы живете. Прошло то время, когда во Фран- ции существовали две Франции: знать времен монархии слилась со знатью Империи, аристократия меча сроднилась с аристократией пушки... А я при- надлежу к этой последней: в армии меня ждет прекрасное будущее; у меня хоть и небольшое, но независимое состояние; наконец, в наших краях пом- нят и чтут моего оа как одного из самых благородных негоциантов, ког- да-либо существовших. Я говорю: "в наших краях", Валентина, потому что вы тоже почти из Марселя.
- Не говорите мне о Марселе, Максимилиан, одно это слово напоминает мне мою мать, этого всеми оплакиваемого ангела, который недолгое время охранял свою дочь на земле и - я верю - продолжает охранять ее, взирая на нее из вечной обели! Ах, Максимилиан, будь жива моя бедная мать, мне нечего было бы опасаться; я сказала бы ей, что люблю вас, и она за- щитила бы нас.
- Будь она жива, - возразил ксимилиан, - я не знал бы вас, потому что вы сами сказали, вы были бы тогда счастливы, а счастливая Валентина не снизошла бы мне.
- Друг мой, - воскликнула Валентина, - теперь вы несправедливы ко мне... Но скажите...
- Что вы хотите, чтобы я вам сказал? - спросил Максимилиан, заметив ее кебание.
- Скажите мне, - продолжала молодая девушка, - не было ли когда-ни- будь в Марселе какого-нибудь недоразумения между вашим отцом моим?
- Нет, я никогда не слыхал об этом, - ответил Максимилиан, -сли не считать того, что ваш отец был более чем ревностным приверженм Бурбо- нов, а мой отец был предан императору. Я полагаю, что в этом было единственное их разногласие. Но почему вы об этом спрашиваете?
- Сейчас объясню, - сказала молодая девушка, - вам следует все знать. Это произошло в тот день, когда в газетах напечатали о вашем произ- водстве в кавалеры Почетного легиона. Мы все были у дедушки Нуартье, и там был еще Данглар, - знаете, этот банкир, его лошади третьего дня чуть не убили мою мачеху и брата. Я читала дедушке газету, а остальные обсуж- дали брак мадемуазель Данглар. Когда я дошла до места, которое относи- лось к вам и которое я уже знала, потому что еще накануне утром вы сооб- щили мне эту приятную новость, - так вот когда я дошла до этого места, почувствовала себя очень счастливой... и я была очень взволнована, по- му что надо было произнести ваше имя вслух, - я, конечно, пропустила бы ег если бы не боялась, что мое умолчание будет дурно истолковано, - так что я собрала все свое мужество и прочитала его.
- Милая Валентина!
- И вот, как только ваше имя было произнесено, мой отец обернулся. Я была настолько убеждена, что ваше имя сразит всех, как удар грома (види- те, какая я сумасшедшая!), что мне показалось, будто мой отец вздрогнул, так же как и господин Данглар (это уж, я уверена, было просто мое вооб- ражение).
"Моррь, - сказал мой отец, - постойте, постойте! (Он нахмурил бро- ви.) Не из тех ли он марсельских Моррелей, отъявленных бонапартистов, с которыми нам пришлось столько возиться в тысяча восемьсот пятнадцатом году?" "Да, - ответил Данглар, - мне даже кажется, что это сын арматора".
- Вот как! - проговорил Максимилиан. - А чтже сказал ваш отец?
- Ужасную вещь, я даже не решаюсь вам повторить.
- Ските все-таки, - с улыбкой попросил Максимилиан.
"Их император, - продолжал он, хмуря брови, - умел их ставить на мес- то, всех этих фанатиков; он называл их пушечным мясом, и это было подхо- дящее название. Я с ростью вижу, что новое правительство снова прово- дит этот спасительный принцип. Если бы оно только для этого сохранило Алжир, я приветствовал бы правительство, хоть Алжир и дороговато нам об- ходится".
- Это действительно довольно грубая политика, - сказал Максимилиан. - Но пусть вас не смущает то, что сказал господин де Вильфор: мой отец не уступал в этом смысле вашему и неизменно повторял: "Не могу понять по- чему император, всегда так здраво поступающий, не наберет полка из судей и адвокатов, чтобы сылать их всякий раз на передовые позиции?" Как ви- дите, дорогой друг, обе стороны не уступают друг другу в живописности своих выражений и мягкосердечии. А что ответиДанглар на выпад коро- левского прокурора?
- Он по обыкновению усмехнулся своей угрюмой усмешкой, которая мне кажется такой жестокой; а через минуту они встали и вышли. Только тогда я заметила, что дедушка очень взволнован. Надо вам сказать, Максимилиан, что только я одна замечаю, когда бедный паралик волнуется. Впрочем, я догадывалась, что этот разговор должен был пизвести на него тяжелое впечатление. Ведь на бедного дедушку никто уже не обращает внимания; осуждали его императора, а он, по-видимому, был фанатично ему предан.
- Его имя действитело было одно из самых известных во времена Импе- рии, - сказал Максимилиан, - он был сенатором, и, как вы знаете, Вален- тина, а может быть, и не знаете, он участвовал почти во всех бонапар- тистских заговох времен Реставрации.
- Да, я иногда слышу, как шепотом говорят об этом, и это мне кажется очень странным: дед бонапартист, отец роялист; странно, правда?.. Так вот я обернулась к нему. Он взглядом указал мне на газету.
"Что с вами, дедушка? - спросила я. - Вы довольны?"
Он сделал мне глазами знак, что да.
"Тем, что сказал мой отец?" - спросила я.
Он сделал знак, что нет.
"Тем, что сказал господин Данглар?"
Он снова сделал знак, что нет.
"Так, значит, тем, что господин Моррель, - я не посмела сказать "Мак- симилиан", - произведен в кавалеры Почетного легиона?"
Он сделал знак, что да.
- Подумайте, Максилиан, он был доволен, что вы стали кавалером По- четного легиона, а дь он незнаком с вами. Может быть, это у него приз- нак безумия, потому что, говорят, он впадает в детство, но мне он доста- вил много радости этим "да".
- Как это странно, - сказал в раздумье Максимилиан. - Значит, ваш отец ненавидит меня, тогда как, напротив, ваш дедушка... Какая странная вещь эти политические симпатии и антипатии!
- Тише! - воскликнула вдруг Валентина. - Спрячьтесь, бегите, са идут!
Максимилиан схватил заступ и начал безжалостно окапывать люцерну.
- Мадмуазель! Мадмуазель! - кричал чей-то голос изза деревьев, - гос- пожа де Вильфор зовет вас; в гостиной сидит гость.
- Гость? - сказала взволнованная Валентина. - Кто бы это мог быть?
- Знатный гость! Говорят, вельможа, граф МонтеКристо.
- Иду, иду, - громко сказала Валентина.
Стоявший по ту сторону ворот человек, для которого "иду, иду" Вален- тины служило прощанием после каждого свидания, вздрогнул, услышав это имя.
"Вот как! - подумал Максимилиан, задумчиво опираясь на заступ. - От- куда граф Монте-Кристо знаком с Вильфором?"
XIV. ТОКСИКОЛОГИЯ
Это был в самом деле граф Монте-Кристо, явившийся к г-же де Вильфор с намерением отдать визит королевскому прокурору, и вполне понятно, что, услышав это имя, весь дом пришел в волнение.
Госпожа де Вильфор, находившаяся в гостиной в ту минуту, когда ей до- ложили о посетителе, тотчас же послала за сыном, чтобы мальчик мог сноваоблагодарить графа. Эдуард, за эти два дня наслышавшийся разговоров о знатной особе, сразу прибежал не из послушания матери, не для того, что- бы поблагодарить графа, из любопытства и из желания что-нибудь схва- тить на лету и вставить какое-нибудь глупое словцо, всякий раз вызывав- шее у матери восклицание: "Ах, какой несносный ребенок! Но я не могу на него сердиться, он так умен!"