Выражение, с которым Дантес произнес эти слова, показало тюремщику, что его узник был бы рад умереть; а так как всякий арестант приносит тю- реику круглым числом десять су дохода в день, то тюремщик Дантеса тот- час высчитал убыток, могущий произойти от его смерти, и сказал уже более ласково:
- Послушайте: то, о чем вы просите, невозможно; стало быть и не про- сите больше; не было примера, чтобы комендант по просьбе арестанта яв- лялся к нему в камеру; поэтому ведите себя смирно, вам разрешат гулять, а на прогулке, может статься, вы как-нибудь встретите коменданта. Тогда и обратитесь к нему, и если ему угодно будет ответить вам, так это уж его дело.
- А сколько мне придется ждать этой встре?
- Кто знает? - сказал тюремщик. - Месяц, три месяца, полгода, может быть год.
- Это слишком долго, - прервал Дантес, - я хочу видеть его сейчас же!
- Не упорствуйте в одном ныполнимом желании или через две недели вы сойдете с ума.
- Ты думаешь? - сказал Дантес.
- Да, сойдете с ума; сумасшествие всегда так начинается. У нас уже есть такой случай; здесь до вас жил аббат, который беспрестанно предла- гал коменданту миллион за свое освобождение и на этом сошел с ума.
- А давно он здесь не живет?
- Два года.
- Его выпустили на свободу?
- Нет, посадили в карцер.
- Послушай, - сказал Дантес, - я не аббат и не сумасшедший; может быть, я и сойду с ума, но пока, к сожалению, я в полном рассудке; я предложу тебе другое.
- Что же?
- Я не стану предлагать тебе миллиона, потому что у меня его нет, но предложу тебе сто экю, если ты согласишься, когда поедешь в Марсель, заглянуть в Каталаны и передать письмо девушке, которую зовут Мерсе- дес... даже не письмо, а только две строчки.
- Если я передам эти две строчки и меня поймают, я потеряю место, на котором получаю тысячу ливров в год, не считая дохода и стола; вы види- те, я был бы дураком, если бы вздумал рисковать тысячей ливров, чтобы получить триста.
- Хорошо! - сказал Дантес. - Так слушай и запомни хорошенько: если ты не отнесешь записки Мерседес или по крайней мере не дашь ей знать, что я здесь, то когданибудь я подкараулю тебя за дверью и, когда ты войдешь, размозжу тебе голову табуретом!
- Ага, угрозы! - закричал тюремщик, отступая на шаг и приготовляясь к защите. - Положительно у вас голова не в порядке; аббат начал, как вы, и через три дня вы будете буйствовать, как он; хорошо, что в замке Иф есть карцеры.
Дантес поднял табурет и повертел им над головой.
- Ладно, ладно, - сказал тюремщик, - если уж вы непременно хотите, я уведомлю коменданта.
- Давно бы так, - отвечал Дантес, ставя табурет на пол и садясь на него, с опущенной головой и блуждающим взглядом, словно он действительно начинал сходь с ума.
Тюремщик вышел и через несколько минут вернулся с четырьмя солдатами и капралом.
- По приказу коменданта, - сказал он, - переведите арестанта этажом ниже.
- В темную, значит, - сказал капрал.
- В темную; сумасшедших надо сажать с сумасшедшими.
Четверо солдат схватили Дантеса, который впал в какое-то забытье и последовал за ними без всякого сротивления.
Они спустились вниз на пятнадцать ступеней; отворилась дверь темной камеры, в которую он вошел, бормоча:
- Он прав, сумасшедшихадо сажать с сумасшедшими.
Дверь затворилась, и Дантес пошел вперед, вытянув руки, пока не дошел до стены; тогда он сел в угол и долго не двигался с места, между тем как глаза его, привыкнув мало-помалу кемноте, начали различать предметы.
Тюремщик не ошибся: Дантес был на волосок от безумия.
IX. ВЕЧЕР ДНЯ ОБРУЧЕНИЯ
Вильфор, как мы уже сказали, отправился опять на улицу Гран-Кур и, войдя в дом г-жи де Сен-Меран, застал гостей уже не в столовой, а в гос- тиной, за чашками кофе. Рене ждала его с нетерпением, которое разделяли и прочие гости. Поэтому его встретили радостными восклицаниями.
- Ну, головорез, оплот государства, роялистский Брут! - крикнул один из гостей. - Что случилось? Говорите!
- Уж не готовится ли новый Террор? - спросил другой.
- Уж не вылез ли из своего логова корсиканский людоед? - спросил тре- тий.
- Маркиза, - сказал Вильфор, подходя к своей будущей теще, - простите меня, но я принужден просить у вас разрешения удалиться... Маркиз, раз- решите сказать вам два слова наедине?
- Значит, это и вправду серьезное дело? - сказала маркиза, заметив нахмуренное лицо Вильфора.
- Очень серьезное, и я должен на несколько дней покинуть вас. Вы мо- жете по этому судить, - прибавил Вильфор, обращаясь к Рене, - наслько это важно.
- Вы уезжаете? - вскричала Рене, не умея скрыть своего огорчения.
- Увы! - отвечал Вильфор. - Это необходимо.
- А куда? - спросила маркиза.
- Это - судебная тайна. Однако, если у кого-нибудь есть поручения в Париж, то один мой приятель едет туда сегодня, и он охотно примет их на себя.
Все переглянулись.
- Вы хотели поговорить со мною? - спросил маркиз.
- Да, если позволите, пройдемте к вам в кабинет.
Маркиз взял Вильфора под руку, и они вместе вышли.
- Что случилось? - сказал маркиз, входя в кабинет. - Говорите.
- Нечто весьма важное, требующее моего немедленного отъезда в Париж. Теперь, маркиз, простите мне нескромный и бестактный вопрос: у вас есть государственные облигации?
- В них все мое состояние; на шестьсот или семьсот тысяч франков.
- Так продайте, маркиз, продайте, или вы разорены.
- Как я могу продать их отсюда?
- У вас есть маклер в Париже?
- Есть.
- Дайте мне письмо к нему: пусть продает, не теряя ни минуты, ни се- кунды; может быть, даже я приеду слишком поздно.
- Черт возьми! - сказал маркиз. - Не будем терять времени!
Он сел к столу и написал своему агенту распоряжение о продаже всех облигаций по любой цене.
- Одно письмо есть, - сказал Вильфор, бережно пряча его в бумажник, - теперь мне нужно еще другое.
- К кому?
- К королю.
- К королю?
- Да.
- Но не могу же я так прямо писать его величеству.
- Да я и не прошу письма от вас, а только хочу, чтобы вы попросили его у графа де Сальвье. Чтобы не терять драгоценного времени, мне нужно такое письмо, с которым я мог бы явиться прямо к королю, не подвергаясь всяким формальностям, связанным с получением аудиенции.
- А министр юстиции? Он же имеет право входа в Тюильри, и через него вы в любое времможете получить доступ к королю.
- Разумеется. Но зачем мне делиться с другими той важной новостью, которую я везу. Вы понимаете? Министр юстиции, естественно, отодвинет меня на второй план и похитит у меня всю заслугу Скажу вам одно, маркиз: если я первый явлюсь в Тюильри, карьера моя обеспечена, потому что я окажу королю услугу, которой он никогда не забудет.
- Если так, друг мой, ступайте, собирайтесь в дорогу; я вызову Сальвье, и он напишет письмо, которое вам послужит пропуском.
- Хорошо, но не теряйте времени, через четверть часа я должен быть в почтовой карете.
- Велите остановиться у нашего дом
- Вы, конечно, извинитесь за меня перед маркизой и мадемуазельде Сен-Меран, с которой я расстаюсь в такой день с глубочайшим сожалеем.
- Они будут ждать вас в моем кабинете, и вы проститесь с ними.
- Тысячу благодарностей. Так приготовьте письмо.
Маркиз позвонил.
Вошел лакей.
- Попросите сюда графа де Сальвье... А вы идите, - сказал маркиз, об- ращаясь к Вильфору.
- Я сейчас же буду обратно.
И Вильфор торопливо вышел; но в дверях он решил, что вид помощника королевского прокурора, куда-то стремительно шагающего, может возмутить спокойствие целого города; поэтому он пошел своей обычной внушительной походкой.
Дойдя до своего дома, он заметил в темноте какой-то белый призрак, который ждал его, не шевелясь.
То была Мерседес, которая, не получая вестей об Эдмоне, решила сама разузнать, почему арестовали ее жениха.
Завидев Вильфора, она отделилась от стены и загородила ему дорогу. Дантес говорил Вильфору о своей невесте, и Мерседес незачем было назы- вать себя, Вильфор и без того узнал ее. Его поразили красота и благород- ная осанка девушки, и когда она сприла его о своем женихе, то ему по- казалось, что обвиняемый - это он, а она - судья.
- Тот, о ком вы говорите, тяжкий преступник, - отвечал Вильфор, - и я ничего не могу сделать для него.
Мерседес зарыдала; Вильфор хотел пройти мимо, но она остановила его.
- Скажите по крайней ре, где он, - проговорила она, - чтобы я могла узнать, жив он или уме
- Не знаю. Он больше не в моем распоряжении, - отвечал Вильфор.
Ее проницательный взгляд и умоляющий жест тяготили его; он оттолкнул Мерседес, вошел в дом и быстро захлопнул за собою дверь, как бы желая отгородиться от горя этой девушки.
Но горе не такегко отогнать. Раненный им уносит его с собою, как смертельную стрелу, о которой говорит Вергилий. Вильфор запер дверь, поднялся в гостиную, но тут ноги его подкосились; из его груди вырвался вздох, похожий на рыдание, и он упав кресло.
Тогда-то в этой больной душе обнаружились первые зачатки смертельного недуга. Тот, кого он принес в жертву своему честолюбию, ни в чем не по- винный юноша, который пострадал за вину его отца, предстал передним, бледный и грозный, под руку со своей невестой, такой же бледно неся ему угрызения совести, - не те угрызения, от которых больной вскакивает, словно гонимый древним роком, а то глухое, мучительное постукивание, ко- торое время от времени терзает сердце воспоминанием содеянного и до гро- бовой доски все глубже и глубже разъедает совесть.
Вильфор пережил еще одну - последнюю - минуту колебания. Уже не раз, не испытывая ничего, кроме волнения борьбы, он требовал смертной казни для подсудимых; и эти казни, совершившиеся благодаря его громовому крас- норечию, увлекшему присяжных или судей, ни единым облачком не омрачали его чела, ибо эти подсудимые былииновны, или по крайней мере Вильфор считал их таковыми.
Но на этот раз было совсем другое: к пожизненному заключению он при- говорил невинного - невинного, которому предстояло счастье он отнял у него не только свободу, но и счастье; на этот раз он был уже не судья, а палач.