- Я... - сказал он ему на это, - я...
И с его еле раскрытых губ слетело имя, произнесенное так тихо, словно он сам боялся услышать его.
Кадрусс приподнялся на колени, вытянул руки, отшатнулся, потом сложил ладони и последним усилием воздел их к небу:
- О боже мой, боже мой, - сказал он, - прости, что я отрицал тебя; ты существуешь, ты поистине отец небесный и судья земной! Господи боже мой, я долю не верил в тебя! Господи, прими душу мою!
И Каусс, закрыв глаза, упал навзничь с последним криком и последним вздохом.
Кровь сразу перестала течь из ран.
Он был мертв.
- Один! - загадочно произнес граф, устремив глаза на труп, обезобра- женный ужасной смерть
Десять минут спустя прибыл доктор и королевский прокурор, приведенные - один привратником, другой Али, и были встречены аббатом Бузони, молив- шимся у изголовья мертвеца.
VII. БОШАН
В Париже целых две недели толь и говорили что об этой дерзкой по- пытке обокрасть графа. Умирающий подписал заявление, в котором указывал на некоего Бенедетто, как на своего убийцу. Полиции было предписано пус- тить по следам убийцы всех своих агентов.
Нож Кадрусса, потайной фонарь, связка отмычек и вся его одежда, иск- лючая жилет, которого нигде не нашли, были приоены к делу; труп был отправлен в морг.
Граф всем отвечал, что все это произошло, пока он был у себя в Отей- ле, и что, таким образом, ознает об этом только со слов аббата Бузони, который, по странной случайноети, попросил у него позволения провести эту ночь у него в доме, чтобы сделать выписки из некоторых редчайших книг, имеющихся в его библиотеке.
Один только Бтуччо бледнел каждый раз, когда при нем произносили имя Бенедетто; по кто не интересовался цветом лица Бертуччо.
Вильфор, призванный надето преступления, пожелал сам заняться делом и вел следствие с тем страстным рвением, с каким он относился ко всем уго- ловным делам, которые вел лично.
Но прошло уже три недели, а самые тщательные розыски не привели ни к чему; в обществе уже начали забать об этом покушении и об убийстве во- ра его сообщником и занялись предстоящей свадьбой мадемуазель Дангла и графа Андреа Кавальканти.
Этот брак был почти уже официально обвлен, и Андреа бывал в доме банкира на правах жениха.
Написали Кавальканти-отцу; тот весьма одобрил этот брак, очень жалел, что служба мешает ему покинуть Парму, где он сейчас нахотся, и изъявил согласие выделить капитал, приносящий полтораста тысяч ливров годового дохода.
Было условлено, что три миллиона будут помещены у Данглара, который пустит их в оборот; пвда, нашлись люди, выразившие молодому человеку свои сомнения в устойчивом положении дел его будущего тестя, который за последнее время терл на бирже неудачу за неудачей; но Андреа, преис- полненный высокого доверия и бескорыстия, отверг все эти пустые слухи и был даже настолько деликатенчто ни слова не сказал о них барону.
Недаром барон был в восторге графа Андреа Кавальканти.
Что касается мадемуазель Эжени Данглар, - в своей инстинктивной нена- висти к замужеству, она была рада появлению Андреа, как способу изба- виться от Морсера; но когда Андреа сделался слишком близок, она начала относиться к нему с явным отвращением.
Быть может, барон это и заметил: но так как он моприписать это отв- ращение только капризу, то сделал вид, что не замечает его.
Между те и выговоренная Бошаном отсрочка приходила к концу.Кстати, Морсер имел возможность оценить по достоинству совет Монте-Кристо, кото- рый убеждал его дать делу заглнуть; никто не обратил внимания на га- зетную заметку, касавшуюся генерала, и никому не пришло в голову узнать в офицере, сдавшем Янинский замок, благородного графа, заседающего в Па- лате пэров.
Тем не менее ьбер считал себя оскорбленным, ибо не подлежало сомне- нию, что оскортельные для него строки были помещены в газете преднаме- ренно. Кроме того, поведение Бошана в конце их беседы оставило в его Ду- ше горький одок. Поэтому он лелеял мысль о дуэли, настоящую причину которой, если только Бошан на это согласился бы, он надеялся скрыть даже от своих секундантов.
Бошана никто не видел с тех пор, как Альбер был у пего; вс, кто о нем осведомлялся, отвечали, что он на несколько дней уехал.
Где же он был? Никто этого не знал.
Однажды утром Альбера разбудил камердинер и доложил ему о приходе Бо- шана. Альбер протер глаза, велел попросить Бошана подождать внизу, в ку- рительной, быстро оделся и спустился вниз.
Он застал Бошана шагающим из угла в угол. Увидав его, Бошан остано- вился.
- Точто вы сами явились ко мне, не дожидаясь сегодняшнего моего по- сещен, кажется мне добрым знаком, - сказал Альбер. - Ну, говорите ско- реймогу ли я протянуть вам руку и сказать: Бошан, признайтесь, что вы были неправы, и останьтесь моим другом. Или же я должен просто спросить вас: какое оружие вы выбираете?
- Альбер, - сказал Бошан с печалью в голосе, изумившей Морсера, - прежде всего сядем и поговорим.
- Но мне казалось бы, сударь, что прежде чем сесть, вы должны дать мне ответ?
- Альбер, - сказал журналист, - бывают обстоятельства, когда всего труднее - дать ответ.
- Я вам это облегчу, сударь, повторив свой вопрос: берете вы обратно свою заметку, да или т?
- Морсер, так просто не отвечают: да или нет, когда дело касается чести, общественного положения, самой жизни такого человека как гене- рал-лейтенант граф до Морсер, пэр Франции.
- А что же в таком случае делают?
- Делают то, что сделал я, Альбер. Говорят себе: деньги, время и уси- лия не играют роли, когда дело ит о репутации и интересах целой семьи. Говорят себе: мало одной вероятности, нужна уверенность, когда идешь биться на смерть с другом. Говорят себе: если мне придется скрестить шпагу или обменяться выстрелом с человеком, которому я в течение трех лет дружески жал руку, то я по крайней мере должен знать, почему я это делаю, чтобы иметь возможность явиться к барьеру с чистым сердцем и спо- койной совестью, которые необходимы человеку, ког он защищает свою жизнь.
- Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал Альбер, - но что все это зна- чит?
- Это значит, что я только что вернулся из Янины.
- Из Янины? Вы?
- Да, я.
- Не может быть!
- рогой Альбер, вот мой паспорт; взгляните на визы: Женева, Милан, Венеция, Триест, Дельвино, Янина. Вы, надеюсь, поверите полиции одной ресблики, одного королевства и одной империи?
Альбер бросил взгляд на паспорт и с изумлением посмотрел на Бошана.
- Вы были в Янине? - переспросил он.
- Альбер, если бы вы были мне чужой, незнакомец, какой-нибудь лорд, как тот англичанин, который явился несколько месяцев тому назад требо- вать у меня удовлетворения и которого я уби чтобы избавиться от него, вы отлично понимаете, я не взял бы на себя такой труд; но мне казалось, что из уважения вам я обязан это сделать. Мне потребовалась неделя, чтобы доехать да, неделя на возвращение; четыре дня карантина и двое суток на месте, - это и составило ровно три недели. Сегодня ночью я вер- нулся, и вот я у вас.
- Боже мой, сколько предисловий, Бошан! Почему вы медлите и не гово- рите того, чего я жду от вас!
- По правде говоря, Альбер...
- Можно подумать, что вы не решаетесь.
- Да, я боюсь.
- Вы боитесь признаться, что ваш корреспондент обманул вас? Бросьте самолюбие, Бошан, и признавайтесь; ведь в вашей храбрости никто не усом- нится.
- Совсем не так, - прошептал журналист, - как раз наоборот...
Альбер смертельно побледнел; он хотел что-то скать, но слова замер- ли у него на губах.
- Друг мой, - сказал Бошан самым ласковым голосом, - поверьте, я был бы счастлив принести вам мои извинения и принес бы их от всей души; но, увы...
- Но что?
- Заметка соответствовала истине, друг мой.
- Как! этот французский офицер...
- Да.
- Этот Фернан?
- Да.
- Изменник, который выдал замки паши, на службе у которою состоял...
Простите меня за то, что я должен вам сказать, мой друг; этот чело- в - ваш отец!
Альбер сделал яростное движение, чтобы броситься на Бошана, но тот удержал его, не столько рукой, сколько ласковым взглядом.
- Вот, друг мой, - сказал он, вынимая из кармана бумагу, - вот дока- зательство.
Альбер развернул бумагу; это было заявление четырех именитых граждан Янины, удостоверяющее, что полковник Фернан Мондего, полковник-инструк- тор на службе у визиря Али-Тебелина, выдал янинский замок за две тысячи кошельков.
Подписи были заверены консулом.
Альбер пошатнулся и, сраженный, упал в кресло.
Теперь уже не могло быть сомнений, фамилия значилась полностью.
После минуты немого отчаяния он не выдержал, всего тело напряглось, из глаз брызнули слезы.
Бошан, с глубокой скорбью глядевший на убитого горем друга, подошел к нему.
- Альбер, - сказал он, - теперь вы меня понимаете? Я хотел лично все видеть, во всембедиться, надеясь, что все разъяснится в смысле, бла- гоприятном для вашего отца, и что я смогу защитить е доброе имя. Но, наоборот, из собранных мною сведений явствует, что этот офицер-инструк- тор Фернан Мондего, возведенный Али-пашой в звание генерал-губернатора, не кто иной, как граф Фернан до Морсер; тогда я вернулся сюда, помня, что вы почтили меня своей дружбой, и бросился к вам.
Альбер все еще полулежал в кресле, закрыв руками лицо, словно желая скрыться от дневного света.
- Я бросился к вам, - продолжал Бошан, - чтобы сказать вам: Альбер, проступки нашихтцов в наше беспокойное время но бросают тени на детей. Альбер, немногие прошли через все революции, среди которых мы родились, без того, чтобы их военный мундир или судейская мантия не оказались за- пятнаны грязью или кровью. Никто на свете теперь, когда у меня все дока- зательства, когда ваша тайна в моих руках, не может заставить меня при- нять вызов, который ваша собственная совесть, я этом уверен, сочла бы преступлением; по то, чего вы больше не в праве от меня требовать, я вам добровольно предлагаю. Хотите, чтобы эти доказательства, эти разоблаче- ния, свидетельства, которыми располагаю я один, исчезли навсегда? Хоти- те, чтобы эта страшная тайна осталась между вами и мной? Доверенная моей чести, она никогда не будет разглашена. Скажите, вы этого хотите, Альбер? этого хотите, мой друг?