Это бремя, которое я поднял, тяжелое, как мир, и которое я думал до- нести до конца, отвечало моим желаниям, но не моим силам; отвечало моей воле, но было не в моей власти, и мне приходится бросить его на полпути. Так мне снова придется стать фаталистом, мне, которого четырнадцать лет отчаяния и десять лет надежды научили постигать провидение!
И все это, боже мой, только потому, что мое сердце, которое я считал мертвым, только оледенело; потому что оно проснулось, потому что оно за- билось, потому что я но выдержал биения этого сердца, воскресшего в моей груди при звуке женского голоса!
Но не может быть, - продолжал граф, все сильнее растравляя свое вооб- ражение картинами предстоящего поединка, - не может быть, чтобы женщина с таким благородным сердцем хладнокровно обрекла меня на смерть, меня, полного жизни и сил! Не может быть, чтобы она так далеко зашла в своей материнской любви, или вернее, в материнском безумии! Есть добродетели, которые, переходя границы, обращаются в порок. Нет, она, наверное, ра- зыграет какую-будь трогательную сцену, она бросится между нами, и то, что здесь было исполнено величия, на месте поединка будет смешно.
И лицо графа покрылось краской оскорбленной гордости.
- Смешно, - повторил он, - и смешным окажусь я... Я - смешным! Нет, лучше умереть.
Так, рисуя себе самыми мрачными красками все то, на что он обрек се- бя, обещав Мерседес жизнь ее сына, граф повторял:
- Глупо, гло, глупо - разыгрывать великодушие, изображая неподвиж- ную мишень для пистолетатого мальчишки! Никогда он не поверит, что моя смерть была самоубийством, между тем честь моего имени (ведь это не тщеславие, господи, а только справедливая гордость!)... честь моего име- ни требует, чты люди знали, что я сам, по собственной воле, никем не понуждаемый, согласился остановить уже занесенную руку и что этой рукой, столь грозной для других, я поразил самого себя; так нужно, и так будет.
И, схватив перо, он достал из потайного ящика письменного стола свое завещание, составленное им после прибытия в Париж, и сделал приписку, из которой даже и наименее прозорливые люди могли понять истинную причину его смерти.
- Я делаю это, господь мой, - сказал он, подняв к небу глаза, - столько же ради тебя, сколько ради себя. Десять лет я смотрел на себя как на орудие твоего отмщения, и нельзя, чтобы и другие негодяй, помимо этого Морсера, Данглар, Вильфор, да и сам Морсер вообразили, будто счастливый случай избавил их от врага. Пусть они, напротив, знают, что провидение, которое уже уготовило им возмездие, было остановлено только силой моей воли; что кара, которой они избегли здесь, ждет их на том свете и что для них только время заменилось вечностью.
В то время как он терзался этими мрачными сомнениями, тяжелым за- бытьем человека, которому страдания не дают уснуть, в оконные скла на- чал пробиваться рассвет и озарил лежащую перед графом бледно-голубую бу- магу, на которой он только что начертил эти предсмертные слова, оправды- вающие провидение.
Было пять часов утра.
Вдруг до его слуха донесся слабый стон. Монте-Кристо почудился как бы подавленный вздох; он обернулся, посмотрел кругом и никого не увидел. Но вздох так явственно повторился, что его сомнения перешли в уверенность.
Тогда граф встал, бесшумно орыл дверь в гостиную и увидел в кресле Гайде; руки ее бессильно повисли,рекрасное бледное лицо было запроки- нуто; она пододвинула свое кресло к двери, чтобы он не мог выйти из ком- наты, не заметив ее, но сон, необоримый сон молодости, сломил ее после томительного бдения.
Она не проснулась, когда Монте-Кристо открыл дверь.
Он остановил на ней взгляд, полный нежности и сожаления.
- Она помнила о своем сыне, - сказал он, - а я забыл о своей дочери!
Он грустно покачал головой.
- Бедная Гайде, - сказал он, - она хотела меня видеть, хотела гово- рить со мной, она догадывалась и боялась за меня... Я не могу уйти, не простившись с ней, не могу умереть, не поручив ее кому-нибудь.
И он тихо вернулся на свое место и приписал внизу, под предыдущими строчками:
"Я завещаю Максимилиану Моррелю, капитану спаги, сыну моего бывшего хозяина, Пьера Морреля, судовладельца в Марселе, капитал в двадцать мил- лионов, часть которых он должен отдать своей сестре Жюли и своему зятю Эмманюелю, если он, впрочем, не думает, что такое обогащение может пов- редить их счастью. Эти двадцать миллионов спрятаны в моей пещере на ост- рове МонтеКристо, вход в которую известен Бертуччо.
Если его сердце свободно и он захочет жениться па Гайде, дочери Али, янинского паши, которую я воспитал, как любящий отец, и которая любила меня, как нежная дочь, то он исполнит не мою последнюю волю, но мое пос- леднее желание.
По настоящему завещанию Гайде является наследницей всего остального моего имущества, которое заключаетсв землях, государственных бумагах Англии, Австрии и Голландии, а рао в обстановке моих дворцов и домов, и которое, за вычетом этих двадти миллионов, так же, как и сумм, заве- щанных моим слугам, равняетсяриблизительно шестидесяти миллионам".
Когда он дописывал последнюю строчку, за его спиной раздался слабый возглас, и он выронил перо.
- Гайде, - сказал он, - ты прочла?
Молодую невольницу разбудил луч рассвета, коснувшийся ее век; она встала и подошла к графу своими неслышными легкими шагами по мягкому ковру.
- Господин мой, - сказала она, с мольбой складывая руки, - почему ты это пишешь в такой час? Почему завещаешь ты мне все свои богатства? Раз- ве ты покидаешь меня?
- Я пускаюсь в дальний путь, друг мой, - сказал Монте-Кристо с выра- жением бесконечной печали и нежности, - и если бы со мной что-нибудь случилось...
Граф замолк.
- Что тогда?.. - спросила девушка так влано, как никогда не говори- ла со своим господином.
- Я хочу, чтобыоя дочь была счастлива, что бы со мной ни случилось, - продолжал Монте-Кристо.
Гае печально улыбнулась и медленно покачала головой.
- Ты думаешь о смерти, господин мой, - сказала она.
- Этспасительная мысль, дитя мое, сказал мудрец.
- Если ты умрешь, - отвечала она, - завещай свои богатства другим, потому что, если ты умрешь... мне никаких богатств не нужно.
И, взяв в руки завещание, она разорвала его и бросила обрывки на пол. После этой вспышки, столь необычайной для невольницы, она без чувств упала на ковер.
Монте-Кристо нагнулся, поднял ее на руки, и, глядя на это прекрасное,обледневшее лицо, на сомкнутые длинные ресницы, на недвижимое, бесп мощное тело, он впервые подумал, что, быть может, она любит его не толь- ко как дочь.
- Быть может, - прошептал он с глубокой печалью, - я еще узнал бы счастье!
Он отнес бесчувственную Гайде в ее комнаты и поручил ее заботам слу- жанок. Вернувшись в свой кабинет, дверь которого он на этот раз быстро запер за собой, он снова написал завещание.
Не успел он кончить, как послышался стук кабриолета, езжающего во двор. Монте-Кристо подошел к окну и увидел Максимилиана и Эмманюеля.
- Отлично, - сказал он, - я кончил как раз время.
И он запечатал завещание тремя печатями.
Минуту спустя он услышал в гостиной шаги и пошел отпереть дверь.
Вошел Моррель.
Он приехал на двадцать минут раньше назначенного времени.
- Быть может, я приехал немного рано, граф, - сказал он, - но призна- юсь вам откровенно, что не мог заснуть ни на минуту, как и мои домашние. Я должен был увидеть вас, вашу спокойную уверенность, чтобы снова стать самим собою.
Монте-Кристо был тронут этой сердечной привязанностью и, вместо того чтобы протянуть Максимилиану руку, заключил его в свои объятия.
- Моррель, - сказал он ему, - сегодня для меня прекрасный день, пото- му что я почувствовал, что такой человек, как вы, любит ме. Здравствуйте, Эмманюель. Так вы едете со мной, Максимилиан?
- Конечно! Неужели вы могли в этом сомневаться?
- А если я неправ...
- Я видел всю вчерашнюю сцену, я всю ночь вспоминал ваше самооблада- ние, и я сказал себе, что, если только можно верить человеческому лицу, правда на вашей стороне.
- Но ведь Альбер ваш друг.
- Просто знакомый.
- Вы с ним познакомились в тот же день, что со мной?
- Да, это верно; но вы сами видите,сли бы вы не сказали об этом сейчас, я бы и не вспомнил.
- Бладарю вас, Моррель.
И граф позвонил.
- Вели отнести это к моему нотариусу, - сказал он тотчас же явившему- ся Али. - Это мое завещание, Моррель.осле моей смерти вы с ним ознако- митесь.
- После вашей смерти? - воскликнул Моррель. - Что это значит?
- Надо все предусмотреть, мой друг. Но что вы делали вчера вечером, когда мы расстались?
- Я отправился к Тортони и застал там, как и рассчитывал, Бошана и Шато-Рено. Сознаюсь вам, что я их разыскивал.
- Зачем же, раз все уже было условлено?
- Послушайте, граф, дуэль серьезная и неизбежная.
- Разве вы в этом сомневались?
- Нет. Оскорбление было нанесено публично, и все уже говорят о нем.
- Так что же?
- Я надеялся уговорить их выбрать другое оружие, заменить пистолет шпагой. Пуля слепа.
- Вам это удалось? - быстро спросил Монте-Кристо с едва уловимой иск- рой надежды.
- Нет, потому что всем известно, как вы владеете шпагой.
- Вот как! Кто же меня выдал?
- Учителя фехтования, которых выревзошли.
- И вы потерпели неудачу?
- Они наотрез отказались.
- Моррель, - сказал граф, - вы когда-нибудь видели, как я стреляю из пистолета?
- Никогда.
- Так посмотрите, время у нас есть.
Монте-Кристо взял пистолеты, которые держал в руках, когда вошла Мер- седес, и, приклеив туза треф к доске, он четырьмя выстрелами последова- тельно пробил три листа и ножку трилистника.
При каждом выстреле Моррель все больше бледнел.
Он рассмотрел пули, которыми Монте-Кристо проделал это чудо, и уви- дел, что они не больше крупных дробинок.
- Это страшно, - сказал он, - взгляните, Эмманюель!
Затем он повернулся к Монте-Кристо.
- Граф, - сказал он, - ради всего святого, не убивайте Альбера! Ведь у неастного юноши есть мать!