Наконец д'Авриньи медленно проговорил:
- Она еще жива.
- Еще! - воскликнул Вильфор... - Какое страшное слово, доктор!
- Да, я повторяю: она е жива, и это очень меня удивляет.
- Но она спасена? - спросил отец - Да, раз она жива.
В эту минуту глаза д'Авриньи встретились с лазами Нуартье; в них светилась такая бесконечная радость, такая глубокая и всепроникающая мысль, что доктор был поражен.
Он снова опустил в кресло бьную, чьи бескровные губы едва выделя- лись на бледном лице, и стоял неподвижно, глядя на Нуартье, который вни- мательно следил за каждым его движением.
- Господин де Вильфор, - сказал, наконец, доктор, - позовите, пожа- луйста, горничную мадемуазель Валеины.
Вильфор опустил голову дочери, которую поддерживал рукой, и сам пошел за горничной.
Как только Вильфор закрыл за собой дверь, д'Авриньи подошел к Ну- артье.
- Вы желаете мне что-то сказать? - спросил он.
Старик выразительно закрыл глаза; как нам известно, в его распоряже- нии был только этот единственный утвердительный знак.
- Мне одному?
- Да, - показал Нуартье.
- Хорошо, я постараюсь осться с вами наедине.
В эту минуту вернулся Вильфор в сопровождении орничной; следом за горничной шла г-жа де Вильфор.
- Что случилось с бедной девочкой? - воскликнула она. - Она только что была у меня; правда, она жаловалась на недомогание, но я не думала, что это так серзно.
И молодая женщина со слезами на глазах и с чисто материнской неж- ностью подошла к Валентине и взяла ее за руку.
Д'Авриньи наблюдал за Нуартье; старик широко раскрыл глаза, его щеки побледнели, а лоб покрылся испариной.
- Вот оно что! - невольно сказал себе д'Авриньи, едя за направлени- ем взгляда Нуартье, - другими словами, взглянув г-жу де Вильфор, твердившую:
- Бедной девочке надо лечь в постель. Давайте, Фанни, мы с вами ее уложим.
Д'Авриньи, котору это предложение давало возможность остаться нае- дине с Нуартье, одобрительно кивнул головой, но строго запретил давать больной что бы то ни было без его предписания.
Валентину унесли; она пришла в сознание, но не могла ни поше- вельнуться, ни даже говорить, настолько она была разбита перенесенным припадком. Все же у нее хватило сил взглядом простить с дедушкой, ко- торый смотрел ей вслед с таким отчаянием, словно у него вырывали душу из тела.
Д'Авриньи проводил больную, написал рецепты и велел Вильфору самому поехать в аптеку, лично присутствовать при изготовлении лекарств, при- везти их и ждать его в комнате дочери.
Затем, снова повторив свое приказание ничего не давать Валентине, он спустился к Нуартье, тщательнзакрыл за собою дверь и, убедившись в том, что никто их не подслушивает, сказал:
- Вы что-нибудь знаете о болезни вашей внучки?
- Да, - показал старик.
- Нам нельзя терять времени; я буду предлагать вам вопросы, а вы от- вечайте Нуартье показал, что готов отвечать.
- Вы предвидели болезнь Валентины?
- Да.
Д'Авриньи на секунду задумался; затем подошел ближе Нуартье.
- Простите меня за то, что я сейчас скажу, но ничто не должно быть упущено в том страшном положении, в котором мы находимся. Вы видели, как умирал несчастный Барруа?
Нуартье поднял глаза к небу.
Вы знаете, от чего он умер? - спросил д'Авриньи, кладя руку на пле- чо Нуартье.
- Да, - показал старик.
- Вы думаете, что это была естественная смерть?
Подобие улыбки мелькнуло на безжизненных губах Нуарть
- Так вы подозревали, что Барруа был отравлен?
- Да.
- Вы думаете, что яд, от которого он погиб, предназначался ему?
- Нет.
- Думаете ли вы, что та же рука, которая по ошибке поразила Барруа, сегодня поразила Валентину?
- Да.
- Значит, она тоже погибнет? - спросил д'Аврии, не спуская с Ну- артье пытливого взгляда.
Он ждал действия этих слов на старика.
- Нет! - показал тот с таким торжеством, что самый искусный отгадчик был бы сбит с толку.
- Так у вас есть надежда? - сказал удивленный д'Авриньи.
- Да.
- На что вы надеетесь?
Старик показал глазами, что не может ответить.
- Ах, верно, - прошептал д'Авриньи.
Потом снова обрался к Нуартье:
- Вы надеетесь, что убийца, отступится?
- Нет.
- Значит, вы надеетесь, что яд не окажет дствия на Валентину?
- Да.
- Вы, конечно, знаете не хуже меня, ч ее пытались отравить, - про- должал д'Авриньи.
Взгляд старика показал, что у него на этот счет нет никаких сомнений.
- Почему же вы наетесь, что Валентина избежит опасности?
Нуартье упорно смотрел в одну точку; д'Авриньи проследил направление его взгляда и увидел, что он устремлен на склянку с лекарством, которое ему приносили каждое утро.
- Ах, вот оно что! - сказал д'Авриньи, осененный внезапной мыслью. - Неужели вы...
Нуартье не дал ему кончить.
- Да, - показал он.
- Предохранили ее от действия яда...
- Да.
- Приучая ее мало-помалу...
- Да, да, да, - показал Нуартье, в восторге оттого, что его поняли.
- Вы, должно быть, слышали, как я говорил, что в лекарства, которые я вам даю, входит бруцин?
- Да.
- И, приучая ее к этому яду, вы хотели нейтрализовать действие яда?
Глаза Нуартье сияли торжеством.
- И вы достигли этого! - воскликнул д'Авриньи. - Не прими вы этой предосторожности, яд содня убил бы Валентину, убил мгновенно, безжа- лостно, до того силебыл удар; по дело кончилось потрясением, и во вся- ком случае на этотаз Валентина не умрет.
Неземная радость светилась в глазах старика, возведенных к небу с вы- ражением бесконечной благодарности.
В эту минуту вернулся Вильфор.
- Вот лекарство, которое вы прописали, доктор, - сказал он.
- Его приготовили при вас?
- Да, - отвечал ролевский прокурор.
- Вы его не выпускали из рук?
- Нет.
Д'Авриньи взял склянку, отлил несколько капель жидкости на ладонь и проглотил их.
- Хорошо, - сказал он, - пойдем к Валентине, я дам предписания, и вы сами проследите за тем, чтобы они никем не нарушались.
В то самое время, когда д'Авриньи в сопровождении Вильфора входил в комнату Валентины, итальянский священник, с размеренной походкой, со спокойной и уверенной речью, нанимал дом, примыкающий к особняку Вильфо- ра.
Неизвестно, в чем заключалась сделка, в силу которой все жильцы этого дома выехали два часа спустя; но прошел слух, будто фундамент этого дома не особенно прочен и дому угрожает обвал, что не помешало новому жильцу около пяти часов того же дня переехать в него со всей своей скромной обстановкой.
Новый жилец взял его в аренду на три, шесть или девять лет и, как по- лагается, заплатил за поода вперед; этот новый жилец, как мы уже ска- зали, был итальянец и али его синьор Джакопо Бузони.
Немедленно были призваны рабочие, и в ту же ночь редкие прохожие, по- являвшиеся в этом конце улицы, с изумлением наблюдали, как плотники и каменщики подводили фундамент под ветх здание.
XVIII. БАНКИР И ЕГО ДОЧЬ
Из предыдущей главы мы знаем, что г-жа Данглар приезжала официально объявить г-же де Вильфор о предстоящей свадьбе мадемуазель Эжени Данглар с Андреа Кавальканти.
Это официальное уведомление как будто доказывало, что все заинтересо- ванные лица пришли к соглашению; однако ему предшествовала сцена, о ко- торой мы должны рассказать нашим читателям.
Поэтому мы просим их вернуться немного назад и утром этого знамена- тельного дня перенестись в ту пышную золоченую гостиную, которую мы уже описывали и которой так гордился ее владелец, барон Данглар.
По этой гостиной, чов в десять утра, шагал взад и вперед, погружен- ный в задумчивость ивидимо, чем-то обеспокоенный, сам барон, погляды- вая на двери и останавливаясь при каждом шорохе.
Когда в конце концов его терпение истощилось, он позвал камердинер
- Этьен, - сказал он, - пойдите узнайте, для чего мадемуазель Данглар просила меня ждать ее в гостиной, и по какой причине она заставляет ня ждать так долго.
Дав, таким образом, волю своему дурному настроию, барон немного ус- покоился.
В самом деле мадемуазель Данглар, едва проснувшись, послала свою гор- ничную испросить у барона аудиенцию иазначила местом ее золоченую гос- тиную. Необычайность этой просьбы, а главное - ее официальность немало удивили банкира, который не замедлил исполнить желание своей дочери и первым явился в гостиную.
Этьен вскоре вернулся с ответом.
- Горничная мадемуазель Эжени, - сказал он, - сообщила мне, что маде- муазель Эжени кончает одеваться и сейчас придет.
Данглар кивнул головой в знак того, что он удовлетворен ответом. В глазах света и даже в глазах слуг Данглар слыл благодушным человеком и снисходительным отцом; этого требовала роль демократического деятеля в той комедии, которую он разыгрывал; ему казалось, что это ему подходит; так в античном театре у масок отцов правый угол рта был приподнятый и смеющийся, а левый - ощенный и плаксивый.
Поспешим добавить, что в интимном кругу смеющаяся губа опускалась до уровня плаксивой; так что в большинстве случаев благодушный человек ис- чезал, уступая место грубому мужу и деспотическому отцу.
- Почему эта сумасшедшая девчонка, если ей нужно со мной поговорить, не придет просто ко мне в кабинет? - бормотал Данглар. - И о чем это ей понадобилось со мной говорить?
Он в двадцатыраз возвращался к этой беспокоившей его мысли, как вдруг дверь отворилась и вошла Эжени, в черном атласном платье, заткан- ном черными же цветами, без шляпы, но в перчатках, как будто она собира- лась занять свое кресло в Итальянской опере.
- В чем дело, Эжени? - воскликнул отец. - И к чему эта парадная гос- тиная, когда можно так уют посидеть у меня в кабинете?
- Вы совершенно правы, сударь, - отвечала Эжени, знаком приглашая от- ца сесть, - вы задали мне два вопроса, которые исчерпывают предмет предстоящей нам беседы. Поэтому я вам сейчас отвечу на оба; и, вопрекибычаям, начну со второго, ибо он менее сложен. Я избрала местом нашей встречи гостиную, чтобы избежать неприятных впечатлений и воздействий кабинета банкира. Кассовые книги, как бы они ни были раззолочены, ящики, запертые, как крепостные ворота, огромное количество кредитных билетов, берущихся неведомо откуда, и груды писем, пришедших из Англии, Голлан- дии, Испании, Индии, Китая и Перу, всегда как-то странно действуют на мысли отца и заставляют его забывать, что в мире существуют более важные и священные вещи, чем общественное положение и мнение его доверителей. Вот почему я избрала эту гостиную, где на стенах висят в своих велико- лепных рамах, счастливые и улыбающиеся, наши портреты - ваш, мой и моей матери, и всевозможные идилличесе пейзажи и умилительные пастушеские сцены. Я очень верю в силу внешних впечатлений. Быть может, обенно в отношении вас, я и ошибаюсь; но что поделать? Я не была бы артистической натурой, если бы не сохраняла еще некоторых иллюзий.