Д'Авриньи поручил попечению аббата не только усопшую, но и живого, и тот обещал Д'Авриньи помолиться о Валентине и позаботиться о Нуартье.
Обещание аббата звучало торжественно; и для того, должно быть, чтобы ему не мешали в его молитве и не беспокоили Нуартье в его горе, он, едва Д'Авриньи удалился, запер на задвижку не только дверь, в которую вышел доктор, но и ту, которавела к г-же де Вильфор.
VII. ПОДПИСЬ ДАНГЛАРА
Утро настало пасмурное и унылое.
Ночью гробовщики иолнили свою печальную обязанность и зашили лежа- щее на кровати тело в саван - скорбную одежду усопших, которая, чтобы ни говорили о всеобщеравенстве перед смертью, служит последним напомина- нием о роскоши, любимой ими при жизни.
Этот саван был не что иное как кусок тончайшего батиста, купленный Валентиной две недели тому назад.
Нуартье еще вечером перенесли из комнаты Валентины в его комнату; против всяких ожиданий, старик не противился тому, что его разлучают с телом внучки.
Аббат Бузони пробыл до утра и на рассвете ушел, никому не сказав ни слова.
В восемь часов приехал д'Авриньи; он встретил Вильфора, который шел к Нуартье, и отправился вместе с ним, чтобы узнать, как старик провел но.
Они застали его в большом кресле, служившем ему кроватью; старик спал спокойным, почти безмятежным сном.
Удивленные, они остановились пороге.
- Посмотрите, - сказал д'Авриньи Вильфору, - природа умеет успокоить самое сильное горе; конечно, никто не скажет, что господин Нуартье не любил своей внучки, и, однако, он спит.
- Да, вы правы, - с недоумением сказал Вильфор, - он спит, и это очень странно: дь из-за малейшей неприятности он способен не спать це- лыми ночами.
- Горе сломило его, - отвечал д'Авриньи.
И оба, погруженные в раздумье, вернулись в кабинет королевского про- курора.
- А вот я не спал, - сказал Вильфор, указывая д'Авриньи на нетронутую постель, - меня горе не может сломить; уже две ночи я не ложился; но за- то посмотрите на мой стол: сколько я написал в эти два дня и две ночи!.. Сколько рылся в этом деле, сколько заметок сделал на обвинительном акте убийцы Бенедетто!.. О работа, моя страсть, мое счастье, мое безумие, ты одна можешь победить все мои страдания!
И он судорожно сжал руку д'Авриньи.
- Я вам нужен? - спросил доктор.
- Нет, - сказал Вильфор, - только возвращайтесь, пожалуйста, к один- надцати часам, в двенадцать часов состоится... вынос... Боже мой, моя девочка, моя бедная девочка!
И королевский прокурор, снова становясь человеком, поднял глаза к не- бу и взднул.
- Вы будете принимать соболезнования?
- Нет, один мой родственник берет на себя эту тягостную обязанность. Я буду работать, доктор; когда я работаю, все исчезает.
И не успел доктор дойти до дверей, как королевский прокурор снова принялся за свои бумаги.
На крыльце д'Авриньи встретил родвенника, о котором ему говорил Вильфор, личность незначительную как в этой повести, так и в семье, одно из тех существ, которые от рождения предназначены играть в жизни роль статиста.
Одетый в черное, с крепом на рукаве, он явился в дом Вильфора с подо- бающим учаю выражением лица, намереваясь его сохранить, пока требует- ся, и немедленно сбросить после церемонии.
В одиннадцать часов траурные кареты застучали по мощеному Двору, и предместье Сент-Оноре огласилось гулом толпы, которая одинаково жадно смотрит и на радости и на печали богачей и бежит на пышные похороны с той же торопливостью, что и на свадьбу герцогини.
Понемногу гостиная, где стоял гроб, наполнилась посетителями; сначала явились некоторые наши старые знакомые - Дебрэ, Шато-Рено, Бошан, потом все знаменитости судебного, литературного и военного мира; ибо г-н де Вильфор, не столько даже по своему общественному положению, сколько в силу личных достоинств, занимал одно из первых мест в парижском свете.
Родственник стоял у дверей, встречая прибывающих, и для равнодушных людей, надо сознаться, было большим облегчени увидеть равнодушное ли- цо, не требовавшее лицемерной печали, притворных слез, как это полага- лось бы в присутствии отца, брата или жениха.
Те, кто были знакомы между собой, подзывали друг друга взглядом и со- бирались группами. Одна такая группа состоялаз Дебрэ, Шато-Рено и Бо- шана.
- Бедняжка, - сказал Дебрэ, неволь, как, впрочем, и все, платя дань печальному событию, - такая богатая! Такая красивая! Могли бы вы поду- мать об этом, Шо-Рено, когда мы пришли... давно ли?.. да три недели, месяц тому назад самое большое... подписывать ее брачный договор, кото- рый так и не был подписан?
- Нет, признаться, - сказал Шато-Рено.
- Вы ее знали?
- Я говорил с ней раза два на балу у госпожи де Морсер; она мне пока- залась очаровательной, только немного меланхоличной. А где мачеха, вы не знаете?
- Она проведет весь день у жены этого почтенного господина, который нас встречал.
- Кто он такой?
- Это вы о ком?
- Да господин, который нас встчал. Он депутат?
- Нет, - сказал Бошан, - я осужден видеть наших законодателей каждый день, и эта физиономия мне незнакома.
- Вы упомянули об этой смерти в своей газете?
- Заметка не моя, но она наделала шуму, и я сомневаюсь, чтобы она бы- ла приятна Вильфору. Насколько я знаю, в ней сказано, что если бы четыре смти последовали одна за другой в каком-нибудь другом доме, а не в до- ме королевского прокурора, то королевский прокурор был бы, наверное, бо- лее взволнован.
- Но доктор д'Авриньи, который лечит и мою мать, говорит, что Вильфор в большом горе, - заметил ШатоРено.
- Кого вы ищете, Дебрэ?
- Графа Монте-Кристо.
- Я встретил его на Бульваре, когда шел сюда. Он, по-видимому, соби- рается уезжать; он ехал к своему банкиру, - сказал Бошан.
- Его банкир - Данглар? - спросил Шато-Рено у Дебрэ.
- Как будто да, - отвечал личный секретарь с некоторым смущением, - но здесь не хватает не только МонтеКристо. Я не вижу Морреля.
- Морреля? А разве он с ними знаком? - росил Шато-Рено.
- Мне кажется, он был представлен только госпоже де Вильфор.
- Все равно, ему бы следовало прийти, - сказал Дебрэ, - о чем он бу- дет говорить вечером? Эти похороны - злоба дня. Но тише, помолчим; вот министр юстиции и исповеданий; он почтет себя обязанным обратиться с ма- леньким спичем к опечаленному родственнику.
И молодые люди подошли к дверям, чтобы услышать "спич" министра юсти- ции и исповеданий.
Бошан сказал правду; идя на похороны, он встретил Монте-Кристо, кото- рый ехал к Данглару, на улицу Шоссед'Антен.
Банкир из окна увидел коляску графа, въезжающую во двор, и вышел ему навстречу с грустным, но приветливым лицом.
- Я жу, граф, - сказал он, протягивая руку МонтеКристо, - вы заеха- ли выразить мне сочувствие. Да, такое несчастье посетило мой дом, что, увидав вас, я даже задал себе вопрос, не пожелал ли я несчастья этим бедным Морсерам, - это оправдало бы пословицу: "Не рой другому яму, сам в нее попадешь". Но нет, честноелово, я не желал Морсеру зла; быть мо- жет, он был немного спесив для человека, начавше с пустыми руками, как и я, обязанного всем самому себе, как и я; но у всякого свои недостатки. Будьте осторожны, граф: людям нашего поколения... впрочем, простите, вы не нашего поколения, вы - человек молодой... Людям моего поколения не везет в этом году: свидетель тому - наш пуританин, ролевский прокурор, который только что потерял дочь. Вы посмотрите: у Вильфора странным об- разом погибает вся семья; Морсер опозорен и кончает самоубийством; я стал посмищем из-за этого негодяя Бенедетто и вдобавок...
- Что вдобавок? - спросил граф.
- Увы, разве вы не знаете?
- Какое-нибудь новое несчастье?
- Моя дочь...
- Мадемуазель Данглар?
- Эжени нас покидает.
- Да что вы!
- Да, дорой граф. Ваше счастье, что у вас нет ни жены, ни детей!
- Вы находе?
- Еще бы!
- И вы говорите, что мадемуазель Эжени...
- Она не могла перенести позора, которым нас покрыл этот негодяй, и попросила меня отпустить ее путешествовать.
- И она уехала?
- В прошлую ночь.
- С госпожой Данглар?
- Нет, с одной нашей родственницей... Но как-никак мы потеряли нашу догую Эжени: сомневаюсь, чтобы с ее характером она согласилась ког- да-либо вернуться во Францию!
- Что поделаешь, дорогой барон, - сказал Монте-Кристо. - Все этисе- мейные горести - катастрофа для какогонибудь бедняка, у которого ребенок - единственное богатство, но они не так страшны для миллионера. Что бы ни говорили философы, деловые люди всегда докажут им противное; деньги утешают во многих бедах, а вы должны утешиться скорее, чем кто бы то ни было, если вы верите в целительную силу этого бальзама;ы - король фи- нансов, точка пересечения всех могущественных сил.
Данглар искоса взглянул на графа, стараясь понять, смеется ли он, или говорит серьезно.
- Да, - сказал он, - если богатство утешает, я должен ть утешен: я богат.
- Так богаты, дорогой барон, что ваше богатсо подобно пирамидам; если бы хотели их разрушить, то не посмели бы; если бы посмели, то не смогли бы.
Данглар улыбнулся доверчивому простодушию графа.
- Кстати, когда вы вошли, я как раз выписывал пять бумажек; две из них я уже подписал; разрешите мне подписать три остальные?
- Пожалуйста, дорогой барон, пожалуйста.
Наступило молчание, слышно было, как скрипело перо банкира; Мон- те-Кристо разглядывал раззолоченную лепку потолка.
- Испанские? - сказал Монте-Кристо. - Или гаитийские, или неаполи- танские?
- Нет, - отвечал Данглар, самодовольно посмеиваясь, - чеки на предъявителя, чеки на Французский банк. Вот, граф, - прибавил он, - вы - императо- финансов, если я - король; часто вам случалось видеть такие вот клочки бумаги стоимостью по миллиону?
онте-Кристо взял в руку, словно желая их взвесить, пять клочков бу- маги, горделиво переданных ему Дангларом, и прочел:
"Господин директор банка, благоволите уплатить предъятелю сего за мой счет один миллион франков. Барон Данглар".