- Пустяки! - сказал Дебрэ, когда она ушла. - Все это одни разговоры; она останется в своем доме, будет читать романы и играть в ландскнехт, раз уже не может играть на бирже.
И, взяв опять свою записную книжку, он принялся старательно вычерки- вать суммы, которые он выплатил.
- Мне остается миллион шестьдесят тысяч франков, - сказал он. - Как жаль, что умерла мадемуазель де Вильфор! Это была бы для меня во всех отношениях подходящая жена.
И флегматично, как всегда, он стал ждать, пока после ухода г-жи Данг- лар пройдет двадцать минут, чтобы выйти самому.
В течение этих двадцати минут Дебрэ производил псчеты, положив часы перед собой.
Любознательный бес, которого всякое безудержное воображение создало бы более или менее удачно, если бы Лаж не завоевал первенства своим шедевром, - Асмодей, подымающий кровли домов, чтобы заглянуть внутрь, - увидел бы занимательное зрелище, если бы в ту минуту, когда Дебрэ произ- водил свои подсчеты, он снял крышу скромного дома на улице Сен-Жер- мен-де-Пре.
Над той комнатой, где Дебрэ поделил с г-жой Данглар два с половиною миллиона, была другая комната, обитатели которой тоже нам знакомы и зас- луживают нашего внимания В этой комнате находились Мерседес и Альбер.
Мерседес сильно изменилась за последние дни; не потому, чтобы во вре- мена своего богатства она окружала себя кичливой пышностью и стала неуз- наваема, как только приняла более скромный облик; и не потому, чтобы она дошла до такой бедности, когда приходится облекаться в наряд нищеты; нет, Мерседес изнилась потому, что взгляд ее померк, и губы больше не улыбались, потому что неотступная гнетущая мысль владела ее некогда столь живым умом и лишала ее речь былого блеска.
Не бедность притупила ум Мерседес; потому, что она была малодушна, тяготила ее эта бедность. Покинув прычную сферу, Мерседес затерялась в чуждой среде, которую сама избралакак человек, который, выйдя из ярко освещенной залы, вдруг попадает во мрак. Она казалась королевой, которая переселилась из дворца в хижину и не узнает самое себя, глядя на тюфяк, заменяющий ей пышное ложе, и на глиняный кувшин, который сама должна ставить на стол.
Прекрасная каталанка, или, если угодно, благородная графиня, утратила свой гордый взгляд и прелестную улыбку, потому что видела вокруг только унылые предметы: стены, оклеенные серыми обоями, которые обычно предпо- читают расчетливые хозяева, как наименее маркие; голый каменный пол; аляповатую мебель, режущую глаз своей убогой роскошью; словом - все то, что оскорбляет взорпривыкший к изяществу и гармонии.
Госпожа де Морсер жила здесь с тех пор, как покинула свой дом; у нее кружилась голова от этой вечной тишины, как у путника, подошедшего к краю пропасти; она заметила, что Альбер то и дело украдкой смотрит на нее, стараясь прочесть ее мысли, и научилась улыбаться одними губами, и эта застывшая улыбка, не озаренная нежным сиянием глаз, походила на от- раженный свет, лишенный живительного тепла.
Альбер тоже был подавлен и смущен; его тяготили остатки роскоши, ко- торые мешали ему освоиться с его новым положением; он хотел бы выйти из дому без перчаток, но его руки были слишком белы; он хотел бы ходить пешком, но его башмаки слишком ярко блестели.
И все же этдва благородных и умных существа, неразрывно связанные узами материнской и сыновней любви, понили друг друга без слов и могли обойтись без околичностей, неизбежных даже между близкими друзьями, ког- да речь идет о материальной основе нашей жизни.
Словом, Альбер мог сказать своей матери, не испугав ее:
- Матушка, у нас нет боль денег.
Мерседес никогда не знала подлинной нищеты; в молодости она часто на- зывала себя бедной; но это не одно и то же: нужда и нищета - синонимы, между которыми целая пропасть.
В Каталанах Мерседес нуждалась в очень многом, но очень много у нее было. Сети были целы - рыба ловилась; а ловилась рыба - были нитки, что-ы чинить сети.
Когда нет близких, а есть только любовь, которая никак не касается житейских мелочей, думаешь только о себе и отвечаешь только за себя.
Тем немногим, что у нее было, Мерседес делилась щедро всеми, те- перь у нее не было ничего, а приходилось думать о двоих.
Близилась зима; у графини де Морсер калорифер сотнями труб согревал дом от передней до будуара; теперь Мерседес нечем было развести огонь в этой неуютной и уже холодной комнате; ее покои утопали в редкостных цве- тах, ценившихся на вес золота, - а теперь у нее не было даже самого жал- кого цветоч.
Но у нее был сын...
Пафос отречения, быть может, чрезмерный, до сих пор возвышал их над прозой жизни.
Пафос - это почти экзальтация; а экзальтация возносит душу над всем земным.
Но экзальтация первого порыва угасла, и мало-помалу пришлось спус- титься из страны грез в мир действительности.
После многих бесед об идеальном настало время поговорито житейском.
- Матушка, - говорил Альбер в ту самую минуту, когда г-жа Данглар спускалась по лестнице, - подсчитаем наши средства, я должен знать итог, что составить план действий.
- Итог: нуль, - сказала Мерседес с горькой улыбкой.
- т, матушка. Итог - три тысячи франков, и на эти три тысячи я на- мер прекрасно устроиться.
- Дитя! - вздохнула Мерседес.
- Дорогая матушка, - сказал Альбер, - к сожалению, я истратил доста- точно ваших денег, чтобы знать им цену. Три тысячи франков - это коло сальная сумма, и я построил на ней волшебное здание вечного благополу- чия.
- Ты шутишь, мой друг. И разве мы принием эти три тысячи франков? - спросила Мерседес, краснея.
- Но ведьто уже решено, мне кажется, - сказал Альбер твердо, - мы их принимаем, тем более что у нас их пет, потому что, как вам известно, ониарыты в саду маленького дома, на Мельянских аллеях в Марселе. На двестиранков мы с вами поедем в Марсель.
- На двести франков! - сказала рседес. - Что ты говоришь, Альбер!
- Да, я навел справки и на почтовой станции, и в пароходной конторе и произвел подсчет. Вы заказываете себе место до Шалона в почтовой карете; видите, матушка, вы будете путешествовать, как королева.
Альбер взял перо и написал:
Карета . . . . . . . . . . . . 35 фр.
Пароход от Шалона до Лиона . . 6
Пароход от Лиона до Авиньона . 16
От Авиньона до Марселя . . . . 7
Дорожные расходы . . . . . . . 50
--------------------
Итого . . . . . . . . . . . . 114 фр.
- Положим, сто двадцать, - добавил Альб, улыбаясь - Какой я щедрый, правда, матушка?
- А ты, бедный мальчик?
- Я? Вы же видите, я оставил себе восемьдесят франков. Молодой чело- век не нуждается в стольких удобствах; к тому же я опытный путешествен- ник.
- В собственной карете и с лакеем.
- Всеми способами, матушка.
- Хорошо, - сказалМерседес? - но где взять двести франков?
- Вот они, а вот и еще двести. Я продал часы за сто франков и брелоки зтриста. Подумайте только! Брелоки оказались втрое дороже часов. Ста- рая история: излишества всегда стоят дороже всего! Теперь мы богаты: вместо ста четырнадцати франков, которые вам нужны на дорогу, у нас двести пятьдесят.
- Но здесь тоже нужно заплатить?
- Тридцать франков, но я их плачу из моих ста пятидесяти. Это решено И так как мне в сущности нужно на дорогу только восемьдесят франков, то я просто утопаю в роскоши. Но это еще не все. Что вы на это скажете, ма- тушка?
И Альбер вынул из записной книжечки с золотой застежкой - давняя при- хоть, или, быть может, нежное воспоминание об одной из таинственных нез- накомок под вуалью, что стучались у маленькой двери, - Альбер вынул из записной книжечки тысячефранковый билет.
- Что это? - спросила Мерседес.
- Тысяча франков, матушка. Самая настоящая.
- Но откуда они у тебя?
- Выслушайте меня, матушка, и не волнуйтесь.
И Альбер, подойдя к матери, поцеловал ее в обе щеки; потоотстранил- ся и поглядел на нее.
- Вы даже не знаете, матушка, какая вы красавица! - произнес он с глубоким чувством сыновней любви. - Вы самая прекрасная, самая благород- ная женщина на ете!
- Дорогой мальчик! - сказала Мерседес, тщетно стараясь удержать сле- зу, повисшую у нена ресницах.
- Честное слово, вам оставалось только стать несчастй, чтобы моя любовь превратилась в обожание.
- Я не несчастна, пока у меня есть сын, - сказала Мерседес, - и не буду несчастн, пока он со мной.
- Да, - сказал Альбер, - но в том-то и дело. Вы помните, что мы реши- ли?
- Разве мы решили что-нибудь? - спросила Мерседес.
- Да, мы решили, что вы поселитесь в Марселе, а я уеду в Африку, где, вместо имени, от которого я казался, я заслужу имя, которое я принял.
Мерседес вздохнула.
- Со вчерашнего дня я зачислен в спаги, - добавил Альбер, пристыженно опуская глаза, ибо он сам не знал, сколько доблести было в его унижении, - я решил, что мое тело принадлежит мне и что я могу его продать; со вчерашнегоня я заменяю другого. Я, что называется, продался, и притом, - добавил он, пытаясь улыбнуться, - по-моему, дороже, чем я стою: за две тысячи франков.
- И эта тысяча?.. - сказала, вздрогнув, Мерседес.
- Это половина суммы; остальное я получу через год.
Мерседес подняла глаза к небу с выражением, которого никакие слова не могли бы передать, и две слезы медленно скатились по ее щекам.
- Цена его крови! - прошептала она.
- Да, если меня убьют, - сказал, смеясь, Альбер. - Но уверяю вас, ма- тушка, что я намерен яростно защищать свою жизнь; никогда еще мне так не хотелось жить, как теперь.
- Боже мой! - вздохнула Мерседес.
- И потом, почему вы думаете, что я буду убит? Разве Ламорсьер, этот южный Ней, убит? Разве Шангарнье убит? Разве Бедо убит? Разве Моррель, которого мы знаем, уб? Подумайте, как вы обрадуетесь, матушка, когда я к зам явлюсь в расшитом мундире! Имейте в виду, я рассчитываю быть неот- разимым в этой форме, я выбрал полк спаги из чистого щегольств