Одной этой вступительной речью Бенедетто был навсегда уничтожен в глазах общественного мнения еще до того, как его парал закон.
Андреа но обращал ни малейшего внимания на эти грозные обвинения, ко- торые одно за другим обрушивались на него. Вильфор часто смотрел в его сторону и, должно быть, продолжал психологические наблюдея, которые он уже столько лет вел над преступниками, но ни разу не мог заставить Анд- реа опустить глаза, как ни пристален и ни упорен был его взгляд.
Наконец, обвинительный акт был прочитан.
- Обвиняемый, - сказал председатель, - ваше имя и фамилия?
Андреа встал.
- Простите, господин председатель, - сказал он ясным и звонким голо- сом, - по я вижу, что вы намерены предлагать мне вопросы в таком поряд- ке, в каком я затруднился бы на них отвечать. Я полаг, и обязуюсь это доказать немного позже, что я могу считаться исключением среди обычных подсудимых. Прошу вас, разрешите мне отвечать, придерживаясь другого по- рядка; при этом я отвечу на все вопросы.
Председатель удивленно взглянул на присяжных, те взглянули на коро- левского прокурора.
Публика была в недоумении.
Но Андреа это, по-видимому, ничуть не смутило.
- Сколько вам лет? - спросил председатель. - На этот вопрос вы отве- тите?
- И на этот вопрос, и на остальные, господин прседатель, когда при- дет их черед.
- Сколько вам лет? - повторил судья.
- Мне двадцать один год, или, вернее, мне исполнится двадцать один год через несколько дней, так как я родился в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое сентября тысяча восемьсот семнадцатого года.
Вильфор, что-то записывавший, при этих словах поднял гову.
- Где вы родились? - продолжал председатель.
- В Отейле, близ Парижа, - отвечал Бенедетто.
Вильфор вторично посмотрел на Бенедетто и побледнел, словно увидев голову Медузы.
Что же касается Бенедетто, то ограциозно отер губы вышитым концом тонкого батистового платка.
- Ваша профессия? - спросил председатель.
- Сначала я занимался подлогами, - невозмутимо отвечал Андреа, - по- том воровством, а недавно стал убийцей.
Ропот или, вернее, гул негодования и удивления пронесся по зале; даже судьи изумленно переглянулись, а присяжные явно были возмущены цинизмом, которого трудно было ожидать от светского человека.
Вильфор провел рукою по лбу; его бледность сменилась багровым румян- цем; вдруг он встал, растерянно озираясь; он задыхался.
- Вы что-нибудь ищете, господин королевский прокурор? - спросил Бене- детто с самой учтивой улыбкой.
Вильфор ничего не ответил и снова сел или, скорее, упал в свое крес- ло.
- Может быть, теперь, обвиняемый, вы назовете себя? - спросил предсе- датель. - То вызывающее бесстыдство, с которым вы перечислили свои прес- тупления, именуя их своей профессией и даже как бы гордясь ими, само по себе достойно того, чтобы во имя нравственности и уважения к человечест- ву суд вынес вам строгое осуждение; но, вероятно, вы преднамеренно, не сразу назвали себя: вам хочется оенить свое имя всеми своими титулами.
- Просто невероятно, господин председатель, - кротко и почтительно сказал Бенедетто, - как верно вы угадали мою мысль; вы совершенно правы, именно с этой целью я просил вас изменить порядок вопросов.
Изумление достигло предела; в словах подсудимого уже не слышалось ни хвастовства, ни цинизма; взволновная аудитория почувствовала, что из глубины этой черной тучи сейчас грянет гром.
- Итак, - сказал председатель, - ваше имя?
- Я вам не могу назвать св имя, потому что я его не знаю; но я знаю имя моего отца, и это имя я могу назвать.
У Вильфора потемнело в глазах; по лицу его струился пот, руки судо- рожно перебирали бумаги.
- В таком случае, назовите имя вашего от, - сказал председатель.
В огромном зале наступила гробовая тишина; все ждали, затаив дыхание.
- Мой отец - королевский прокурор, - спокойно ответил Андреа.
- Королевский прокурор! - изумленно повторил председатель, не замечая исказившегося лица Вильфора.
- Да, а так как вы хотите знать его имя, я вам скажу: его зовут де Вильфор!
Крик негодования, так долго сдерживаемый из уважения к суду, вырвал- ся, как буря, изо всех уст; даже судьи не сразу подумали о том, чтобы призвать к порядку возмущенную публику. Возгласы, брань, обращенная к невозмутимому Бенедетто, угрожающие жесты, окрики жандармов, гоготанье той низкопробной части публики, корая во всяком сборище оказывается на поверхности в минуты замешательства и скандала, - все это продолжалось добрых пять минут, пока судьям и приставам не удалось водворить тишину.
Среди общего шума слышен был голос председателя, восклицавшего:
- Вы, кажется, издеваетесь над судом, обвиняемый? Вы дерзко выставля- ете напоказ перед вашими согражданами такую безмерную испорченность, ко- торая даже в наш развращенный век не имеет себе равной!
Человек десять суетились вокруг королевского прокурора, поникшего в своем кресле, утешая его, ободряя, уверяя в преданности и сочувствии.
В зале восстановилась тишина, только в одном углу еще волновались и шушукались.
Говорили, что какая-то женщина упала в обморок; ей дали понюхать соль, и она пришла в себя.
Во время этой суматохи Андреа с улыбкой повернулся к публике; потом, изящно опершись рукой на дубовые перила скамьи, заговорил:
- Господа, видит бог, что я не думаю оскорблять суд и производить в этом уважаемом собрании ненужный скандал. Меня спрашивают, сколько мне лет, - я говорю; меня спрашивают, где я родился, - я отвечаю; меня спра- шивают, как мое имя, - на эго я не могу ответить: у меня его нет, потому что мои родители меня бросили. Но зато я могу назвать имя своего отца; и я повторяю, моего отца зовут де Вильфо и я готов это доказать.
В голосе подсудимого чувствовалась такая уверенность, такая сила убеждения, что всеобщий шум сменился тишиной. Все взгляды обратились на королевского прокурора. Вьфор сидел немой и неподвижный, словно жизнь покинула его.
- Господа, - продолжал Андреа, - я должен объяснить свои слова и подтвердить их доказательствами.
- Но вы показали на следствии, что вас зовут Бенедетто, - гневно воскликнул предсетель, - вы заявили, что вы сирота и что ваша родина - Корсика.
- Я показал на следствии то, что считал нужным показать; я не хотел, чтобы мне помешали, - а это неминуемо бы случилось, - торжественно объявить мою тайну во всеуслышание.
Итак, я повторяю: я родился в Отейле, в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое сентября тысяча восемьсот семнадцатого года, я - сын королевского прокурора господина де Вильфор. Угодно вам знать подробнос- ти? Я их сообщу.
Я родился во втором этаже дома помер двадцать восемь по улице Фонтен, в комнате, обтянутой красным штофом. Мой отец взял меня на руки, сказал ей матери, что я умер, завернул меня в полотенце, помеченное буквами Э. и Н. и отнес в сад, где зарыл в землю живым.
Трепет пробежал по толпе, когда она увидела, что вместе с уверен- ностью подсудимого возрастало смятение Вильфора.
- Но откуда вам известны эти подробности? - спросил председатель.
- Сейчас объясню, господин председатель. В сад, где закопал меня мой отец, в эту самую ночь проник один корсиканец, который его смертельно ненавидел и уже давно подстерегал его, чтобы учинить вендетту. Этот че- ловек, спрятавшись в кустах, видел, как мой отец зарывал в землю ящик, и тут же ударил его ножом; затем, думая, что в этом ящике спрятано ка- кое-нибудь сокровище, он разрыл могилу и нашел меня еще живым. Он отнес ме в Воспитательный дом, где меня записали под номером пятьдесят седьмым. Три месяца спус его сестра приехала за мной из Рольяно в Па- риж, заявила, что я ее сын, и увезла меня с собой. Вот почему, родившись в Отейле, я вырос на Корсике.
Наступила тишина, такая глубокая, что, если бы не взволнованное дыха- ние тысячи людей, можно было бы подумать, будто зала пуста.
- Дальше, - сказал председатель.
- Конечно, - продолжал Бенедетто, - я мог бы жить счастливо у этих добрых людей, любивших меня, как сына, но мои порочные наклонности взяли верх над добродетелями, которые мне старалась привить моя приемная мать. Я вырос во зле и дошел до преступления. Однажды, когда я проклинал бога за то, что он сотворил меня таким злым и обрек на такую ужасную судьбу, мой приемный отец сказал мне:
"Не богохульствуй, несчастный! Бог не во гневе сотворил тебя! В твоем преступлении виноват твой отец, а не ты; тй отец обрек тебя на вечные муки, если бы ты умер, и на нищету, если бы ты чудом вернулся к жизни".
С тех пор я перестал проклинать бога, я проклинал моего отца; вот по- чему я произнес здесь те слова, которые вызвали ваш гнев, господин пред- седатель, и которые так взволновали это почтенное собрание. Если это е новое преступление, то накажите меня, но если я вас убедил, что со дня моего рождения моя судьба была мучительной, горькой, плачевной, то пожа- лейте меня!
- А кто ваша мать? - спросил председатель.
- Моя мать считала меня мертвым; она ни в чем передо мной не винова- та. Я не хотел знать имени моей матери; я его не знаю.
Пронзительный крик, перешедший в рыдание, раздался в том углу залы, где сидела незнакомка, только что очнувшаяся от обморока.
С ней сделался нервный припадок, и ее унесли из залы суда; когда ее подняли, густая вуаль, закрывавшая ее лицо, откинулась, и окружающие уз- нали баронессу Данглар.
Несмотря на полное изнеможение, на шум в ушах, на то, что мысли меша- лись в его голове, Вильфор тоже узнал ее и встал.
- Доказательства! - сказал председатель. - Обвиняемый, поите, что это нагромождение мерзостей должно быть подтверждено самыми неопровержи- мыми доказательствами.
- Вы требуете доказательств? - с усмешкой сказал Бенедетто.
- Да.
- Взгляните на господина де Вильфор и скажите, нужны вам еще доказа- тельства?