На вид ему казалось не менее шестидесяти пяти лет, движения его были еще достаточно энергичны, чтобы предположить, что причина его дряхлости не возраст, что, быть может, он еще не так стар и лишь изнурен долгим заточением.
Ему была, видимо, приятна восторженная радость молодого человека; ка- залось, его оледенелая душа на миг согрелась и оттаяла, соприкоснувшись с пламенной душой Дантеса. Он тепло поблагодарил его за радушный прием, хоть и велико было его разочарование, когда он нашел только другую тем- ницу там, где думал найти свободу.
- Прежде всего, - сказал он, - посмотрим, нельзя ли скрыть от наших сторожей следы моего подкопа. Все будущее наше спокойствие зависит от это.
Он нагнулся к отверстию, поднял камень и без особого труда, несмотря на его тяжесть, вставил на прежнее место. - Вы вынули этот камень довольно небрежно, - сказал он, покачав голо- вой. - Разве у вас нет инструментов?
- А у вас есть? - спросил Дант с удивлением.
- Я себе кое-какие смастерил. Кроме напильника, у мя есть все, что нужно: долото, клещи, рычаг.
- Как я хотел бы взглянуть на эти плоды вашего терпения и искусства, - сказал Дантес.
- Извольте - вот долото.
И он показал железную полоску, крепкую и отточенную, с буковой руко- яткой.
- Из чего вы это сделали? - спросил Дантес.
- Из скобы моей кровати. Этим орудием я и прорыл себе дорогу, по ко- торой пришел сюда, почти пятьдесят футов.
- Пятьдесят футов! - вскричал Дантес с ужасом.
- Говорите тише, молодой человек, говорите тише; у дверей заключенных часто подслушивают.
- Да ведь знают, что я один.
- Все равно.
- И вы говорите, что прорыли дорогу в пятьдесят футов?
- Да, приблизительно такое расстояние отделяет мою камеру от вашей; только я неверно вычислил кривую, потому что у меня не было геометричес- ких приборов, чтобы установить масштаб; вместо сорока футов по эллипсу оказалось пятьдесят. Я думал, как уже говорил вам, добраться до наружной стены, пробить ее и броситься в море. Я рыл вровень с коридором, куда выходит ваша камера, вместо того чтобы пройти под ним; все мои труды опали даром, потому что коридор ведет во двор, полный стражи.
- Это правда, - сказал Дантес, - но коридор идет только вдоль одной стороны моей камеры, а ведь у нее четыре стороны.
- Разумеется; но вот эту стену образует утес; десять рудокопов, со всеми необходимыми орудиями, едва ли пробьют этот утес в десять лет; та стенупирается в фундамент помещения коменданта; через нее мы попадем в подвал, без сомнения запираемый на ключ, и нас поймают; а эта стена вы- ходит... Постойте!.. Куда же выходит эта стена?
В этой стене была пробита бойница, через которую проникал свет; бой- ница эта, суживаясь, шла сквозь толщу стены: в нес не протискался бы и ребенок; тем не менее ее защищали три ряда железных прутьев, так что са- мый подозрительный тюремщик мог не опасаться побега. Гость, задав воп- рос, подвинул стол к окну.
- Становитесь на стол, - сзал он Дантесу.
Дантес повиновался, взобрался на стол и, угадав намерение товарища, уперся спиной в стену и подставил обе ладони.
Тогда старик, который назвал себя номером своей камеры и настоящего имени корого Дантес еще не знал, проворнее, чем от него можно было ожидать, с легкостью кошки или ящерицы взобрался сперва на стол, потом со стола на ладони Дантеса, а оттуда на его плечи; согнувшись, потому что низкий свод мешал ему выпрямиться, он просунул голову между прутьями и посмотрел вниз.
Через минуту он быстро высвободил голову.
- Ого! - сказал он. - Я так и думал.
И он устился с плеч Дантеса на стол, а со стола соскочил на пол.
- Что такое? - спросил Дантес с беспокойством, спрыгнув со стола вслед за ним.
Старик задумался.
- Да, - сзал он. - Так и есть; четвертая стена вашей камеры выходит на наружную галерею, нечто вроде круговой дорожки, где ходят патрули и стоят часое.
- Вы в этом уверены?
- Я видел кивер солдата и кончик его руя; я потому и отдернул голо- ву, чтобы он меня не заметил.
- Так что же? - сказал Дантес.
- Вы сами видите, через вашу камеру бежать невозможно.
- Что ж тогда? - продолжал Дантес.
- Тогда, - сказал старик, - да будет воля божия!
И выражение глубокой покорности легло на его лицо.
Дантес с восхищенм посмотрел на человека, так спокойно отказывавше- гося от надежды, которую он лелеял столько лет.
- Теперь скажите мне, кто вы? - спросил Дантес.
- Что ж, пожалуй, если вы все еще хотите этого теперь, когда я ничем не могу быть вам полезен.
- Вы можете меня утешить и поддержать, потому что вы кажетесь мне сильнейшим из сильных.
ник горько улыбнулся.
- Я аббат Фариа, - сказал он, - и сижу в замке Иф, как вы знаете, с тысяча восемьсот одиннадцатого года; но перед тем я просидел три года в Фенестрельской крепости. В тысяча восемьсот одиннадцатом году меня пере- вели из Пьемонта во Францию. Тут я узнал, что сьба, тогда, казалось, покорная Наполеону, послала ему сына и что этот сын в колыбели наречен римским королем. Тогда я не предвидел того, что узнал от вас; не вообра- жал, что через четыре года исполин будет свергнут. Кто же теперь царствует во Франции? Наполн Второй?
- Нет, Людовик Восемнадцатый.
- Людовик Восемнадцатыйбрат Людовика Шестнадцатого! Пути провидения неисповедимы. С какой целью унизило оно того, кто был им вознесен, и вознесло того, кто был им унижен?
Дантес не сводил глаз с этого человека, который, забывая о собствен- ной участи, размышлял об участи мира.
- Да, да, - продолжал тот, - как в Англии: посл Карла Первого - Кромвель; после Кромвеля - Карл Второй и, быть может, после Якова Второ- го - какой-нибудь шурин или другой родич, какой-нибудь принц Оранский; бывший штатгальтер станет королем, и тогда опять - уступки народу, конс- титуция, свобода! Вы это еще увидите, молодой человек, сказал он, по- ворачиваясь к Дантесу и глядя на него вдохновенным взором горящих глаз, какие, лжно быть, бывали у пророков. - Вы еще молоды, вы это увидите!
- Д если выйду отсюда.
- Правда, - отвечал аббат Фариа. - Мы в заточении, бывают минуты, когда я об этом забываю и думаю, что свободен, потому что глаза мои про- никают сквозь стены тюрьмы.
- Но за что же вас заточили?
- Меня? За то, что я в тысяча восемьсот седьмом году мечтал о том, что Наполеон хотел осуществить в тысяча восемьсот одиннадцатом; за то, что я,ак Макиавелли, вместо мелких княжеств, гнездящихся в Италии и управляемых слабыми деспотами, хотел видеть единую, великую державу, це- лостю и мощную; за то, что мне показалось, будто я нашел своего Цезаря Борджиа в коронованном глупце, который притворялся, что согласен со мной, чтобы легче предать меня. Это был замысел Александра Шестого и Климента Седьмого; он обречен на неудачу, они тщетно брались за его осу- щевление, и даже Наполеон не сумел завершить его; поистине над Италией готеет проклятье!
Старик опустил голову на грудь.
Дантесу было непонятно, как может человек рисковать жизнью из таких побуждений; правда, если он знал Наполеона, потому что видел его и гово- рил с ним, то о Клименте Седьмом и Александре Шестом он не имел ни ма- лейшего представления.
- Не вы ли, - спросил Дантес, начиная разделять всеобщее мнение в замке Иф, - не вы ли тот священник, которого считт... больным?
- Сумасшедшим, хотите вы сказать?
- Я не осмелилс - сказал Дантес с улыбкой.
- Да, - промолвил Фариа с горьким смех, - да, меня считают сумас- шедшим; я уже давно служу посмешищем для жителей этого замка и потешал бы детей, если бы в этой обители безысходного горя были дети.
Дантес стоял неподвижно и молчал.
- Так вы отказываетесь от побега? - спросил он.
- Я убедился, что бежать невозможно, предпринимать невозможное - зна- чит восставать против бога.
- Зачем отчаиваться? Желать немедленной удачи - это тоже значит тре- бовать от провидения слишком многого. Разве нельзя начать подкоп в дру- гонаправлении?
- Да знаете ли вы, чего мне стоил этот подкоп? Знаете ли вы, что я четыре года потратил на одни инструменты? Знаете ли вы, что я два года рыл землю, твердую, как гранит? Знаете ли вы, что я вытаскивал камни, которые прежде не мог бы сдвинуть с места; что я целые и проводил в этой титанической работе; что иной раз, вечером, я считал себя счастли- вым, если мне удавалось отбить квадратный дюйм затвердевшей, как камень, известки? Знаете ли вы, что, для того чтобы прятать землю и камни, кото- рые я выкапывал, мне пришлось пробить стену и сбрасывь все это под лестницу и что теперь там все полно доверху, так что мне некуда было бы девать горсть пыли? Знаете ли вы, что я уже думал, что достиг цели моих трудов, чувствовал, что моих сил хватит только на точтобы кончить ра- боту, и вдруг бог не только отодвигает эту цель, но и переносит ее неве- домо куда? Нет! Я вам сказал и повторю еще раз: отныне я и пальцем не шевельну, ибо господу угодно, чтобы я был навеки лишен свободы!
Эдмон опустил голову, чтобы не показать старику, что радость иметь его своим товарищем мешает ему в должной мере сочувствовать горю узника, которому не удось бежать.
Аббат Фариа опустился на постель.
Эдмон никогда не думал о побеге. Иные предприятия кажутся столь нес- быточными, что даже не приходит в голову браться за них; какой-то инс- тинкт заставляет избегать их. Прорыть пятьдесят футов под землей, посвя- тить этому труду три года, чтобы дорыться, в случае удачи, до отвесного обрыва над морем; броситься с высоты в пятьдесят, шестьдесят, а то и сто футов, чтобы размозжить себе голову об утесы, если раньше не убьет пуля часового, а если удастся избежать всех этих опасностей, проплыть целую милю, - этого было больше чем достаточно, чтобы покориться неизбежности, и мы убедились, что эта покорность привела Дантеса на порог смерти.
Но, увидев старика, который цеплялся за жизнь с такой энергией и по- давал пример отчаянной решимостиДантес стал размышлять и измерять свое мужество. Другой попытался сдеть то, о чем он даже не мечтал; другой, менее молодой, менее сильный, менее ловкий, чем он, трудом и терпением добыл себе все инструменты, необходимые для этой гигантской затеи, кото- рая не удалась только иза ошибки в расчете; другой сделал все это, стало быть и для него нет ничего невозможного. Фариа прорыл пятьдесят футов, он пророет сто: пятидесятилетний Фариа трудился тр года, он вдвое моложе Фариа и проработает шесть лет; Фариа, аббат, ученый, свя- щеннослужитель, решился проплыть от замка Иф да острова Дом, Ратотгао или Лемер; а он, Дантес, моряк, смелый водолаз, так часто нырявший на дно за коралловой ветвью, неужели не проплывет одной мили? Сколько на- добно времени, чтобы проплыть милю? Час? Так разве ему не случалось по целым часам качаться на волнах, не выходя на берег? Нет, нет, ему нужен был только ободряющий пример. Все, что сделал или мог бы сделать другой, сделает и Дантес.