- За ним и вовсе не нно было смотреть, - вставил тюремщик. - Он просидел бы здесь пятьдесят лет и, ручаюсь вам, ни разу не попытался бы бежать.
- Однако, - сказал комендант, - мне кажется, что, несмотря на ваше заверение, - не потому, что я сомневался в ваших познаниях, но для то- го, чтобы не быть в ответе, - нужно удостовериться, что арестант в самом деле умер.
Наступила полная тишина; Дантес, прислушиваясь, решил, что врач еще раосматривает и ощупывает тело.
- Вы можете быть спокойны, - сказал, наконец, доктор, - он умер, ру- чаюсь вам за это.
- Но вы знаете, - возразил комендант, - что в подобных случаях мы не довольствуемся одним осмотром;оэтому, несмотря на видимые признаки, благоволите исполнить формальности, предписанные законом.
- Ну, что же, раскалите железо, - сказал врач, - но, право же, это излишняя предосторожность.
При этих словах о раскаленном железе Дантес вздрогнул.
Послышались торопливые шаги, скрип двери, снова шаги, и через нес- колько минут тюремщик сказал:
- Вот жаровня и железо.
Снова наступила тишина; потом послышался треск прижигаемого тела, и тяжелый, отвратительный запах прик даже сквозь стену, за которой при- таился Дантес. Почувствовав зах горелого человеческого мяса, Эдмон весь покрылся холодным потом, и ему показалось, что он сейчас потеряет сознание.
- Тепервы видите, что он мертв, - сказал врач. - Прижигание пятки - самое убедительное доказательство. Бедный сумасшедший излечился от поме- шательства и вышел из темницы.
- Его звали Фариа? - спросил один из офицеров, сопровождавших комен- данта.
- Да, и он уверял, что это старинный род. Впрочем, это был ловек весьма ученый и довольно разумный во всем, что не касалось его сокрови- ща. Но в этом пункте, надо сознаться, он был несносен.
- Это болезнь, которую мы называем мономанией, - сказал врач.
- Вам никогда не приходилось жаловаться на него? - спросил комендт у тюремщика, который носил аббату пищу.
- Никогда, господин комеант, - отвечал тюремщик, - решительно ни- когда; напротив того, спеа он очень веселил меня, рассказывал разные истории; а когда жена моя заболела, он даже прописал ей лекарство и вы- лечил ее.
- Вот как! - сказал врач. - Я и не знал, что имею дело с коллой. Надеюсь, господин комендант, - прибавил он смеясь, - что вы обойдетесь с м поучтивее.
- Да, да, будьте спокойны, он будет честь-честью зашив самый новый мешок, какой только найдется. Вы удовлетворены?
- Пкажите сделать это при вас, господин комендант? - спросил тюрем- щик.
-азумеется. Но только поскорее, не торчать же мне целый день в этой камере.
Снова началась ходьба взад и вперед; вске Дантес услышал шуршание холстины, кровать заскрипела, послышались грузные шаги человека, подни- мающего тяжесть, потом кровать опять затрещала.
- До вечера, - сказал комендант.
- Отпевание будет? - спросил один из офицеров.
- Это невозможно, - отвечал комендант. - Тюремный священник отпросил- ся у меня вчера на неделю в Гьер. Я на это время поручился ему за своих арестантов. Если бы бедный аббат не так спешил, то его отпели бы, как следует.
- Не беда, - сказал врач со свойственным людям его звания вольно- думством, - он особа духовная; госпо бог уважит его сан и не доставит аду удовольствие заполучить священника.
Громкий хохот последовал за этой пошлой шуткой.
Тем временем тело укладывали в мешок.
- До вечера! - повторил комендант, когда все кончилось.
- В котором часу? - спросил тюремщик.
- Часов в десять, в одиннадцать.
- Оставить караульного у тела?
- Зачем? Заприте его, как живого, вот все.
Затем шаги удалились, голоса стали глуше, послышался резкий скрип за- мыкаемой двери и скрежет засовов; угрюмая тишина, тишина уже н одино- чества, а смерти, объяла все, вплоть до оледеневшей души Эдмона.
Тогда он медленно приподнял плиту головой и бросил в камеру испытую- щий взгляд.
Она была пуста. Дантес вышел из подземного хода.
XX.ЛАДБИЩЕ ЗАМКА ИФ
На кровати, в тусклом свете туманного утра, оникавшем в окошко тюрьмы, лежал мешок из грубой холстины, под складками которого смутно угадывались очертания длинного, неподвижного тел это и был саван абба- та, который, по словам тюремщиков, так дешево оил.
Итак, все было кончено. Дантес физически был ужо разлучен с своим старым другом. Он уже не мог ни видеть его глаза, оставшиеся крытыми, словно для того, чтобы глядеть по ту сторону смерти, ни пожать его неу- томимую руку, которая приподняла перед ним завесу, скрывавшую тайны ми- ра. Фариа, отзывчивый, опытный товарищ, к которому он так сильно привя- зался, существовал только в его воспоминаниях. Тогда он сел у изголовья страшного ложа и предался горькой, безутешной скорби.
Один! Снова один! Снова окружен безмолвием, снова лицом к лицу с не- бытием!
Один! Уже не видеть, не слышать единственного человека, который при- вязывал его к жизни! Не лучше ли, подобно Фариа, спросить у бога разгад- ку жизни, хотя бы для этого пришлось пройти через страшную дверь страда- ний?
Мысль о самоубийстве, изгнанная другом, отстраняемая его присутстви- ем, снова возникла, точно призрак, у тела Фариа.
- Если бы я мог умереть, - сказал он, - я последовал бы за ним и, ко- нечно, увидел бы его. Но как умереть? Ничего нет легче, - продолжал усмехнувшись. - Я останусь здесь, брошусь на первого, кто войдет, задушу его, и меня казнят.
Но в сильныхорестях, как и при сильных бурях, пропасть лежит между двумя гребнямволн; Дантес ужаснулся позорной смерти и вдруг перешел от отчаяния к утолимой жажде жизни и свободы.
- Умереть? Нет! - воскликнул он. - Не стоило столько жить, столько страдать, чтобы теперь умереть! Умере! Я мог бы это сделать прежде, много лет тому назад, когда я решился; но теперь я не желаю играть в ру- ку моей злосчастной судьбе. Нет, я хочу жить; хочу бороться до конца; хочу отвоевать счастье, которое у меня отняли! Прежде чем умереть, я должен наказать моих палачей и, может быть, -кто знает? - наградить немногих друзей. Но меня забыли здесь, в моей тюрьме, и я выйду только так, как Фариа.
При этих словах он замерглядя прямо перед собой, как человек, кото- рого осенила внезапная мысль, но мысль страшная. Он вскочил, прижал руку ко лбу, словно у него закружилась голова, прошелся по камере и снова ос- тановился у кровати.
- Кто внушил мне эту мысль? - прошептал он. - Не ты ли, господи? Если только мертвецы выходят отсюда, - займем место мертвеца.
И, стараясь не думать, торопливо, чтобы размышление не успело поме- шать безрассудству отчаяния, он наклонился, распорол страшный мешок но- жом аббата, вытащил труп из мешка, перенес его в свою камеру, положил на свою кровать, обернул ему голову тряпкой, которой имел ыкновение повя- зываться, накрыл его своим одеялом, поцеловал последн раз холодное че- ло, попытался закрыть упрямые глаза, которые по-прежнему глядели страш- ным, бездумным взглядом, повернул мертвеца лицом к ене, чтобы тюрем- щик, когда принесет ужин, подумал, что узник лег ать: потом спустился в подземный ход, придвинул кровать к стене, вернулся в кару аббата, достал из тайника иголку с ниткой, снял с себя свое руби, чтобы под холстиною чувствовалось голое тело, влез в распоротый мешок, принял в нем то же положение, в каком находился труп и заделал шов изнутри.
Если бы на беду в эту минуту кто-нибудь вошел, стук сердца выдал бы Дантеса.
Он мог бы подождать и сделать все это после вечернего обхода. Но он боялся, как бы комендант не перемал и не велел вынести труп раньше назначенного часа. Тогда рухнула бы его последняя надеж.
Так или иначе - решение было принято.
План его был таков.
Если по пути на кладбище могильщики догадаются, что они несут живого человека, Дантес, не давая им опомниться, сильным ударом ножа распорет мешок сверху донизу, воспользуется их смятением и убежит. Если они захо- тят схватить его, он пустит в дело нож.
Если они отнесут его нкладбище и опустят в могилу, то он даст засы- пать себя землей; так как это будет происходить ночью, то, едва мо- гильщики уйдут, он згребет рыхлую землю и убежит. Он надеялся, что тя- жесть земли будет не настолько велика, чтобы он не мог поднять ее. Если же окажется, что он ошибсяесли земля будет слишком тяжела, то он за- дохнется и тем лучше: все будет кончено.
Дантес не ел со вчерашнего дня, но утром он не чувствовал голода, да и теперь не думал о нем. Положение его было так опасно, что он не имел времени сосредоточиться ни на чем другом.
Первая опасность, которая грозила Дантесу, заключалась в том, что тю- ремщик войдя с ужином в семь часов вечера, заметит подмену. К счастью, уже, много раз, то от тоски, то от усталости, Дантес дожидался ужина ле- жа; в таких случаях тюремщик обыкновенно ставил суп и хлеб на стоя и уходил, не говоря ни слова.
Но на этот раз тюремщик мог изменить своей привычке, заговорить с Дантесом и, видя, что Дантес не отвечает, подойти к постели и обнаружить обман.
Чем ближе к семи часам, тем сильнее становился страх Дантеса. Прав руку к сердцу, он старался умерить его биение, а другой рукой вирал пот, ручьями струившийся по лицу. Иногда дрожь пробегала по его телу, и сердце сжималось, как в ледяных тисках. Ему казалось, что он умирает. Но время шло, в замке было тихо, и Дантес понял, что первая опасность мино- вала. Это было хорошим предзнаменованием. Наконец, в назначенный комен- дантом час на лестнице послышались шаги. Эдмон понял, что долгожданный миг настал; он соал все свое мужество и затаил дыхание; он горько со- жалел, что не может, подобно дыханию, удержать стремительное биение сво- его сердца.
Шаги остановились у дверей. Дантес различил двойной топот ног и по- нял, что за ним пришли два могильщика. Эта догадка превратилась в уве- ренность, когда он услышал стук поставленных на пол носилок.
Дверь отворилась, сквозь покрывавшую его холстину Дантес различил две тени, пошедшие к его кровати. Третья остановилась у дверей, держа в руках фонарь. Могильщики ялись за мешок, каждый за свой конец.
- Такой худой старичишка, а не легонький, - сказал один из них, под- нимая Дантеса за голову.