Жена его, звавшаяся в девицах Мадлена Радель, была женщина бледная, худая и хворая, она родилась в окрестностях Арля и сохранила следы былой красоты, которою славятся женщины того края, но лицо ее рано поблекло от приступов скрытой лихорадки, столь распространенной среди людей, живущих близ эг-мортских прудов и камаргских болот. Поэтому она почти никогда не выходила из комнаты во втором этаже и проводила целые дни, дрожа от ли- хорадки, полулежа в кресле или полусидя на кровати, между тем как муж ее, по обыкновению, стоял на часах у порога, весьма неохотно покидая свой пост, ибо каждый раз, когда он возвращался к своесварливой поло- вине, она донимала его вечными жалобами на судьбу, пчто муж обычно от- вечал философски:
- Молчи, Карконта! Видно, так богу угодно.
Прозвище "Карконта" произошло оттого, что Мадла Радель родилась в деревне Карконте, между Салоном и Ламбеском; а к как в тех местах лю- дей почти всегда называют не по имени, а по прозвищу, то и муж ее заме- нил этим прозвищем имя Мадлена, быть может слишком нежное и благозвучное для его грубой речи.
Однако, несмотря на такую мнимую покорность воле провиден, не сле- дует думать, будто наш трактирщик не сетовал на бедственное положение, в которое ввергнул его проклятый Бокерский канал, и равнодушно переносил беспрестанные причитания жены. Подобно всем южанам, он был человек весьма возржанный и неприхотливый, но тщеславный во всем, что касалось внешности; во времена своего благоденствия он не пропускал ни одной фер- рады, пи одного шествия с тараском [14] и торжественно появлялся со сво- ей Карконтой: он - в живописном костюме южанина, представляющем нечто среднее между каталонским и андалузским, она - в прелестном наряде ар- зианок, словно заимствованном у греков и арабов. Но мало-помалу часовые цепочки, ожерелья, разноцветные пояса, вышитые корсажи, бархатные курт- ки, шелковые чулки с изящными стрелками, пестрые гетры, башмаки с сереб- ряными пряжками исчезли, а Гаспар Кадрусс, лишенный возможности показы- ватя в своем былом великолепии, отказался вместе с женой от участия в празднествах, чьи веселые отклики, терзая его сердце, долетали до убого- го трактира, который он продолжал держать нестолько ради доходов, сколько для того, чтобы иметь какое-нибудь занятие.
Кадрусс, по обыкновению, простоял уже пол-утра перед дверью трактира, переводя грустный взгляд от небольшого лужка, по которому бродиликуры, к двум крайним точкам пустынной дороги, одним концом уходящей на юг, а другим - на север, - как руг пронзительный голос его жены заставил его покинуть свой пост. Он рча вошел в трактир и поднялся во второй этаж, оставив, однако, дверь отворенной настежь, как бы приглашая проезжих за- вернуть к нему.
В минуту, когда Кадрусс входил в трактир, большая дорога, о кото- рой мы говорили и на которую были устремлены его взоры, была пуста и безлюдна, как пустыня в полдень. Она нулась бесконечной белой лентой меж двух рядов тощих деревьев, и ясно было, что ни один путник по своей воле не стится в такой час по этой убийственной Сахаре.
Между тем, вопреки всякой вероятности, если был Кадрусс остался на месте, он увидел бы, что со стороны Бельгарда приближается всадник тем благопристойным и спокойным аллюром, который указывает на наилучшие от- ношения между конем и седоком; всадник был священник, в черной сутане и треугольной шляпе, несмотря на палящий зной полуденного солнца; конь - мерин-иноходец - шел легкой рысцой.
У дверей трактира священник остановился; трудно сказать, лошадь ли остановила ездока, или же ездок остановил лошадь; но как бы то ни было священник спешился и, взяв лошадь за поводья, привязал ее к задвижке ветхого Ставня, державшегося на одной петлепотом, подойдя к двери и вытирая красным бумажным платком пот, градом катившийся по его лицу, он три раза постучал о порог кованым концом трости, которую держал в руке.
Тотчас же большая черная собака встала и сделала несколько шагов, за- ливаясь лаем и скаля свои белые острые зубы, - вдвойне враждебное пове- дение, доказывавшее, как мало она привыкла видеть посторонних.
Деревянная лестница, примыкавшая к стене, тотчас же затрещала под тя- желыми шагами хозяина убогого жилища; весь согнувшись, он задом спускал- ся к стоявшему в дверях священнику.
- Иду, иду, - говорил весьма удивленный Кадрусс. - Да замолчиш ли ты, Марго! Не бойтесь, сударь, она хоть и лает, но не укусит. Вы желаете винца, не правда ли? Ведь жара-то канальская... Ах, простите, - продол- жал Кадрусс, увидев, с какого рода проезжиимеет дело. - Простите, я не рассмотрел, кого имею честь принимать у себя. Что вам угодно? Чем могу служить, господин аббат?
Аббат несколько секунд очень пристально смотрел на Кадрусса; каза- лось, он даже старался и сам обрить па себя его внимание. Но так как лицо трактирщика не выражало ничего, кроме удивления, что посетитель не отвечает, счел нужным положить конец этой сцене и сказал с сильным итальянсм акцентом:
- Не вы ли будете господин Кадрусс?
- Да, сударь, - отвечал хозяин, быть может еще более удивленный воп- росом, нежели молчанием, - я самый; Гаспар Кадрусс, ваш слуга.
Гаспар Кадрусс?.. Да... Кажется, так и есть. Вы жили когда-то в Мельянских аллеях, на четвертом этаже?
- Точно так.
- И занимались ремеслом портного?
- Да; но дело не пошло. В этом проклятом Марселе так жарко, что я ду- маю, там скоро вовсе перестанут одеваться. Кстати, о жаре; не угодно ли вам будет немного освежиться, господин аббат?
- Пожалуй. Принесите бутылку вашего самого лучшего вина, и мы продол- жим наш разговор.
- Как прикажете, господин аббат, - сказ Кадрусс.
И чтобы не упустить случая продать одну из своих последних бутылок кагора, Кадрусс поспешил поднять люк, устроенный в полу комнаты, служив- шей одновременно и залой и кухней.
Когда пять минут спустя он снова появился, аббат уже сидел на табуре- те, опершись локтем на стол, между тем как Марго, которая, видимо, сме- нила гнев на милость, услышав, что странный путешественник спросил вина, положила ему на колени свою худую шею и смотре на него умильными гла- зами.
- Вы один здесь живете? - спросил аббат у хозяина, когда тот ставил перед ним бутылку и стакан.
- Да, один, или почти один, господин абт, так как жена мне не в по- мощь; она вечно хворает, моя бедная Карконта.
- Так вы женаты! - сказал аббат с оттенком участия, бросив вокруг се- бя взгляд, которым он словно оценивал скудное имущество бедной четы.
- Вы находите, что я небогат, не правда ли, господин аббат? - сказал, вздыхая, Кадрусс. - Но что поделаешь; мало бы честным человеком, чтобы благоденствовать на этом свете.
Аббат устремил на него проницательный взгляд.
- Да, честным человеком; этим я могу похвалиться, господин аббат, - сказал хозяин, смотря аббату прямо в глаза и прижав руку к груди, - а в наше время не всякий может это сказь.
- Тем лучше, если то, чем вы хвалитесь, правда, - сказал аббат. - Я твердо верю, что рано или поздно каждый человек будет вознагражден, а злой наказан.
- Вам по сану положено так говорить, господин аббат, - возразил Кад- русс с горечью, - а каждый волен верить или не верить вашим словам.
- Напрасно вы так говорите, сударь, - сказал аббат, - может быть, я м докажу вам справедливость моих слов.
- Как это так? - удивленно спросил Кадрусс.
- А вот как: прежде всего мне нужно удостовериться, точно ли вы тот человек, в ком я имею надобность.
- Какие же доказательства вам надо?
- Знавали вы в тысяча восемьсот четырнадцатом или тысяча восемьс пятнадцатом году моряка по имени Дантес?
- Дантес!.. Знавал ли я беднягу Эдмона! Еще бы, да это был мой лучший друг! - воскликнул Кадрусс, густо покраснев, между тем как ясные и спо- койные глаза аббата словно расширялись, чтобы единым взглядом охватить собеседника.
- Да, кажется, его звали Эдмоном.
- Конечно, его звали Эдмон! Еще бы! Это так же верно, как то, что ме- ня зовут Гаспар Кадрусс. А что с ним сталось, господин аббат, с бедным Эоном? - продолжал трактирщик. - Вы его знали? Жив ли он еще? Свободен ли? Счастлив ли?
- Он умер в тюрьме в более отчаянном и несчастном положении, чем ка- торжники, которые волочат ядро на тулонской каторге.
Смертельная бледность сменила разлившийся было по лицу Кадрусса румя- нец. Он отвернулся, и аббат увидел, что он вытирает слезы уголком крас- ного платка, которым была повязана его голова.
- Бедняга! - пробормотал Кадрусс. - Вот вам еще доказательство в подтверждение моих слов, господин аббат, о бог милостив только к дур- ным людям. Да, - продолжал Кадрусс, - свет становится день ото дня хуже. Пусть бы небеса послали на землю сперва серный дождь, потом огненный - и дело с концом!
- Видимо, вы от души любили этого молодого человека, - сказал аббат.
- Да, я его очень любил, - сказал Кадрусс, - хотя должен покаяться, что однажды позавидовал его счастью, но после, клянусь вам честью, я горько жалел о его несчастной участи.
На минуту воцарилось молчание, в продолжение которого аббат не отво- дил пристального взора от выразительного лица трактирщика.
- И вы знали беднягу? - спросил Кадрусс.
- Я был призван к его смертному одру и подал ему последние утешения веры, - отвечал аббат.
- Атчего он умер? - спросил Кадрусс сдавленным голосом.
- Отчего умирают в тюрьме на тридцом году жизни, как не от самой тюрьмы?
Кадрусс отер пот, струившийся по его лицу.
- Всего удивительнее, - продолжал аббат, - что Дантес на смертном од- ре клялся мне перед распятием, которое он лобызал, что ему не известна истинная причина его заточения.
- Верно, верно, - прошептал Кадрусс, - он не мог ее знать. Да, госпо- дин аббат, бедный мальчик сказал правду.
- Потомуо он и поручил мне доискаться до причины его несчастья и восстановь честь его имени, если оно было чем-либо запятнано.