- Ошибаетесь, - сказал Синдбад и рассмеялся своим странным смехом, оажавшим острые белые зубы, - я своего рода филантроп и, может быть, когда-нибудь отправлюсь в Париж и вступлю в соперничество с господином Аппером и с Человеком в синем плаще 8].
- И это будет ваше первое путешествие в Париж?
- Увы, да! Я не слишком любопытен, не правда ли? Но уверяю вас, не я тому виной; время для этого еще приде
- И скоро вы думаете быть в Париже?
- Сам не знаю, все зависит от стечения обстоятельств.
- Я хотел бы там быть в одно время с вами постараться, насколько это будет в моих силах, отплатить вам за гостеприимство, которое вы так широко оказываете мне на Монте-Кристо.
- Я с величайшим удовольствием принял бы ваше приглашение, - отвечал хозяин, но, к сожалению, если я поеду в Париж, то, вероятно, инкогнито.
Между тем ужин продолжался; впрочем, он, казалось, был подан только для Франца, ибо незнакомец едва притронулся к роскошному пиршеству, ко- тороен устроил для нежданного гостя и которому тот усердно отдавал должное.
Наконец, Али принес десерт, или, вернее, снял корзины со статуй и поставил на стол.
Между корзинами он поставил небольшую золоченую чашу с крышкой.
Почтение, с которым Али принес эту чашу, возбудило во Франце любо- пытство. Он поднял крышку и увидел зеленоватое тесто, по виду напоминав- шее шербет, но совершенно ему не известное.
Он в недоумении снова закрыл чашу и, взглянув на хозяина, увидел, что тот насмешливо улыбается.
- Вы не можете догадаться, что в этой чаше, и вас разбирает любо- пытство?
- Да, признаюсь.
- Этот зеленый шербет - не что иное, как амврозия, которую Геба пода- вала на стол Юпитеру.
- Но эта амврозия, - сказал Франц, - побывав в руках людей, воятно, променяла свое небесное название на земное? Как называется это снадобье, к которому, впрочем, я не чувствую особенного влечения, на человеческом языке?
- Вот неопровержимое доказательство нашего материализма! - воскликнул Синдбад. - Как часто проходим мы милнашего счастья, не замечая его, не взглянув на него; а если и взгляне то не узнаем его. Если вы человек положительный и ваш кумир - золото, вкусите этого шербета, и перед вами откроются россыпи Перу, Гузерата и Голкопды; если вы человек воображе- ния, поэт, - вкусите его, и границы возможного исчезнут: беспредельные дали откроются ред вами, вы будете блуждать, свободный сердцем, сво- бодный душою, в бесконечных просторах мечты. Если вы честолюбивы, гони- тесь за земнывеличием - вкусите его, и через час вы будете властели- ном, - не маленькой страны в уголке Европы, как Англия, Франция или Ис- пания, а влтелином земли, властелином мира, властелином вселенной. Троп ваш будет стоять на той горе, на которую Сатана возвел Иисуса и, не поклоняясь блуду, не лобызая его когтей, вы будете верховным повелителем всех земных царств. Согласитесь, что это соблазнительно, тем более что для этого достаточно... Посмотрите.
С этими словами он поднял крышку маленькой золоченой чаши, взял ко- фейной ложечкой кусочек волшебного шербета, поднес его ко рту и медленно проглотил, полузакрыв глаза и закинув голову.
Франц не мешал своему хозяину наслаждаться любимым лакомством; когда тот немного пришел в себя, он спросил:
- Но что же это за волшебное кушанье?
- Слыхали вы о Горном Старце [19], - спросил хозяин, - о том самом, который хотел убить Филиппа Августа?
- Разумеется.
- Вам известно, что он владел роскошной долиной у подножия горы, ко- торой он обязан своим поэтическим прозвищем. В этой долине раскинулись великолепные сады, насажденные Хасаном-ибн-Сабба, а в садах были уеди- ненные беседки. В эти беседки он приглашал избранных и угощал их, по словам Марко Поло, некоей травой, которая переносила их в эдем, где их ждали вечно цветущие расния, вечно спелые плоды, вечно юные девы. То, что эти счастливые юноши принимали за действительность, была мечта, но меа такая сладостная, такая упоительная, такая страстная, что они про- давали за нее душу и тело тому, кто ее дарил им, повиновались ему, как богу, шли на край света убивать указанную им жертву и безропотно умирали мучительной смертью в надежде, что это лишь переход к той блаженной жиз- ни, которую им сулила священная трава.
- Так это гашиш! - воскликнул Франц. - Я слыхал о нем.
- Вот именно, любезный Аладдин, это гашиш, самый лучший, мый чистый александрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого чело- века, которому следовало бы выстроить дворец с надписью: "Продавцу счастья - благодарное человечество".
- А знаете, - сказ Франц, - мне хочется самому убедиться в справед- ливости ваших похвал.
- Судите сами, дорогой гость, судите сами; но не останавливайтесь первом опыте. Чувства надо приучать ко всякому новому впечатлению, неж- ному или острому, печальному или радостному. Природа борется против этой божественной травы, ибо она не создана для радости и цепляется за са- дания. Нужно, чтобы побежденная природа пала в этой борьбе, нужно, чтобы действительность последовала за мечтой: и тогда мечта берет верх, мечта становится жизнью, а жизнь - мечтою. Но сколь различны эти преврания! Сравнив горести подлинной жизни с наслаждениями жизни воображаей, вы отвернетесь от жизни и предадитесь вечной мечте. Когда вы покете ваш собственный мир для мира других, вам покажется, что вы сменили неаполи- танскую весну на лапландскую зиму. Вам покажется, что вы спустились из рая на землю, с неба в ад. Отведайтеашиша, дорогой гость, отведайте.
Вместо ответа Франц взял ложку, набрал чудесного шербета столько же, сколько взял сам хозяин, и поднес ко рту.
- Черт возьми! - сказал он, проглотив божественное снадобье. - Не знаю, насколько приятны будут последствия, по это вовсе не так вкно, как вы уверяете.
- Потому что ваше небо еще не приноровилось к необыкновенному вкусу этого вещества. Скажите, разве вам с первого раза понравились устрицы, чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились? Разве вы понимаете римлян, которые приправляли фазанов асй-фетидой, и китайцев, которые едят ласточкины гнезда? Разумеется, нет. То же и с гашишем. По- терпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, каким бы безвкусным и пресным он ни казался вамегодня. Впрочем, перейдем в другую комнату, в вашу. Али подаст нам трубки и кофе.
Они встали, и пока тот, кто назвал себя Синдбадом и когмы тоже вре- мя от времени наделяли этим именем, чтобы как-нибудь назать его, отда- вал распоряжения слуге, Франц вошел в соседнюю комнату.
Убранство ее было проще, но не менее богато. Она была совершенно круглая, и ее всю опоясывал огромный диван. Но диван, стены, потолок и пол были покрыты драгоценными мехами, мягкими и нежными, как самый пуши- стыйовер; то были шкуры африканских львов с величественными гривами, полосатых бенгальских тигров, шкуры капских пантер, в ярких пятнах, по- доо той, которую увидел Данте, шкуры сибирских медведей и норвежских лисиц - они были положены одна на другую, так что казалось, будто ступа- ешь по густой траве или покоишься на пуховой постели.
Гость и хозяин легли на диван; чубуки жасминового дерева с янтарными мундштуками были у них под рукой уже набитые табаком, чтобы не набивать два раза один и тот же. Они взяли по трубке. Али подал огня и ушел за кофе.
Наступило молчание; Синдбад погрузился в думы, которые, казалось, не покидали его даже во время беседы, а Франц предался молчаливым грезам, что всегда посещают курильщика хорошего табака, вместе с дымом которого отлетают все скорые мысли и душа населяется волшебными снами.
Али принес кофе.
-ак вы предпочитаете, - спросил незнакомец, - пофранцузски или по-турецки, крепкий или слабый, с сахаром или без сахара, настоявшийся илкипяченый? Выбирайте: имеется любой.
- Я буду пить по-турецки, - оечал Франц.
- И вы совершенно правы, - сказал хозяин, - это показыет, что у вас есть склонность к восточной жизни. Ах! Только на Востоке умеют жить. Что касается меня, - прибавил он со стнной улыбкой, которая не укрылась от Франца, - когда я покончу со свои делами в Париже, я поеду доживать свой век на Восток; и если вамгодно будет навестить меня, то вам при- дется искать меня в Каире, в Багдаде или в Исфагане.
- Это будет совсем нетрудно, - сказал Франц, - потому что мне кажет- ся, будто у меня растутрлиные крылья и на них я облечу весь мир в одни сутки.
- Ага! Это действует гашиш! Так расправьте же свои крылья и оситесь в надземные пространства: не бойтесь, вас охраняют, и если ваши крылья, как крылья Икара, растают от жгучего солнца, мы примем в в наши объятия.
Он сказал Али несколько слов по-арабски, тот поонился и вышел.
Франц чувствовал, что с ним происходит странное превращение. Вся ус- талость, накопившаяся за день, вся тревога, вызванная событиями вечера, улетучивались, как в ту первую минуту отдыха, когда еще настолько бодрствуешь, что чувствуешь приближение сна. Его тело приобрело бесплот- нуюегкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились. Гизонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он ви- дел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой, прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоухании ветра. Потом, под звуки песен своих матросов, звуки оль чистые и проз- рачные, что они составили бы божественную мелодию, если бы удалось их записать, он увидел, как перед ним встает остров Монте-Кристо, но не грозным утесом на волнах, а оазисом в пустыне; чем ближе подходила лод- ка, тем шире разливалось пение, ибо с острова к небесам неслась та- инственная и волшебная мелодия, словно некая Лорелея хотела завлечь ры- бака или чародей Амфион - воздвигнуть там город.
Наконец лодка коснулась берега, но без усилий, без толчка, как губы пкасаются к губам, и он вошел в пещеру, а чарующая музыка все не умол- кала. Он спустился, или, вернее, ему показалось, что он спускается по ступеням, вдыхая свежий благовонный воздух, подобный тому, который веял вокруг грота Цирцеи, напоенный таким благоуханием, что от него душа растворяется в мечтаниях, насыщенный таким огнем, что от него распаляют- ся чувства; и он увидел все, что с ним было наяву, начиная с Синдбада, своо фантастического хозяина, до Али, немого прислужника; потом все смешалось и исчезло, как последние тени в гаснущем волшебном фонаре, и он очутился в зале со статуями, освещенной одним тех тусклых све- тильников, которые у древних охраняли по ночам сон или наслаждение.