- Нетпризнаюсь, не спрашивал.
- Он просто взял и поехал. Он вырвал меня из рук синьора Луиджи, где, несмотря на мой, как вы говорите, чрезвычайно непринужденный вид, я чувствовал себя, по правде сказать, отвратитьно. И вот когда за подоб- ную услугу он просит меня сделать то, что лаешь изо дня в день для лю- бого русского или итальянского князя, приезжающего в Париж, то есть про- сит меня познакомить его с парижским общтвом, то вы хотели бы, чтобы я ему отказал в этом! Полноте, Франц, выошли с ума!
Нельзя не сознаться, что на этот раз, против обыкновения, логика была на стороне Альбера.
- Словом, делайте как хотите, дорогой виконт, - отвечал со вздохом Франц. - Все, "что вы говорите, очень убедительно; и все же граф Мон- те-Кристо - странный человек.
- Граф Монте-Кристо - филантроп. Он не сказал вам, зачем он едет в Париж; так вот: для того, чтобы стать соискателем Монтионовской премии; и если, чтобы получить ее, ему нужен мой голос и содействие того плюга- вого человечка, от которого зависит ее присуждение, то первое я е даю, а за второе ручаюсь. На этом, друг мой, мы закончим наш разговор и сядем за стол, а потом поедем в последний раз взглянуть на собор святого Пет- ра.
Программа Альбера была выполнена, а на следующий день, в пять часов пополудни, друзья расстались. Альбер де Морсер возвратился в Париж, а Франц д'Эпине уехал на е недели в Венецию.
Но Альбер так боялся, чтобы его гость не забыл о назначенном свида- нии, что, садясь в экипаж, вручил слуге для передачи графу Монте-Кристо визитную карточку, на которой под словами "Виконтльбер де Морсер" при- писал карандашом:
21 мая, в половине одиннадцатого утра, улица Эльдер, 27.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. ГОСТИ АЛЬБЕРА
В доме на улице Эльдер, где виконт де Морсер, еще в Риме, назначил свидание графу Монте-Кристо, утром 21 мая шли приготовления к тому, ч- бы достойно принять гостей.
Альбер жил в отдельном флигеле в углу большого двора, напротив зда- ния, где помещались службы. Только два окна флигеля выходили на улицу; три других были обращены во двор, а остальные два - в сад.
Между двором и садом возвалось просторное и пышное обиталище графа и графини де Морсер, выстрнное в дурном вкусе наполеоновских времен.
Во всю ширину владения,доль улицы, тянулась ограда, увенчанная ва- зами с цветами и прорезанная посредине большими воротами из золоченых копий, служившими для парадных выездов; малекая калитка, рядом с поме- щением привратника, предназначалась для служащих, а также для хозяев, когда они выходили из дому или возвращались домой пешко
В выборе флигеля, отведенного Альберу, угадывалась нежная предусмот- рительность матери, не желающей разлучаться с сыном, но понимающей, од- нако, что молодой человек его возраста нуждается в полной свободе. С другой стороны, здесь сказывался и трезвый эгоизм виконта, любившего ту вольную праздную жизнь, которую ведут сыновья богатых родителей и кото- рую ему золотили, как птице клетку.
Иокон, выходивших на улицу, Альбер мог наблюдать за внешним миром; ведь молодым людям необходимо, чтобы на их горизонте всегда мелькали хо- рошенькие женщины, хотя бы этот горизонт был всего только улицей. Затем, если предмет требовал более глубокого исследования, Альбер де Морсер мог выйти через дверь, которая соответствовала калитке рядом с помещением привратника и заслуживает особого упоминания.
Казалось, эту дверь были с того дня, как был выстроен дом, заброси- ли навсегда: так она была незаметна и запылена; но ее замок и петли, за- ботливо смазанные, указывали на то, что ею часто и таинственно пользова- лись. Эта скрытая дверь соперничала с двумя остальни входами и посмеи- валась над привратником, ускользая от его бдительного ока и отворяясь, как пещера из "Тысячи и одной ночи", как волшебный "Сезам" Али-Бабы, с помощью двух-трех каббалистических слов, произнесенных нежнейшим голос- ком, или условного стука, производимого самыми тоненькими пачиками на свете.
В конце просторного и тихого коридора, куда вела эта дверь, и служив- шего как бы прихожей, находились: справа - столовая Альбера, окнами во двор, а слева - его маленькая гостиная, окнами в сад. Заросли кустов и ползучирастений, расположенные веером перед окнами, скрывали от неск- ромнывзоров внутренность этих двух комнат, единственных, куда можно былбы заглянуть со двора и из сада, потому что они находились в нижнем этаже.
Во втором этаже были точно такие же две комнаты и еще третья, распо- ложенная над коридором. Тут помещались гостиная, спальня и будуар.
Гостиная в нижнем этаже представляла собою нечто вроде алжирской ди- ванной и предназначалась для курильщиков.
Будуар второго этажа сообщался со спальней, и потайная дверь вела из него прямо на лестницу. Словом, все меры предосторожности были приняты.
Весь третий этаж занимала обширная студия - капище н то художника, не то денди. Там сваливались в кучу и нагромождались одна на другую раз- нообразнейшие причы Альбера: охотничьи рога, контрабасы, флейты, целый оркестр, ибо Альбер одно время чувствовал если не влечение, то некоторую охоту к музыке; мольберты, палитры, сухие краски, ибо любитель музыки вскоре возомнил себя художником; наконец, рапиры, перчатки для бокса, эспадроны и всевозможные палицы, ибо, следуя традициям светской молодежи той эпохи, о которой мы повествуем, Альбер де Морсер с несравненно большим упорством, нежели музыкой и живописью, занимался тремя ис- кусствами, завершающими воспитание светского льва, а именно - фехтовани- ем, боксом и владением палицей, и по очереди принимал вэтой студии, предназначенной для всякого рода физических упражнений, Гризье, Кукса и Шарля Лебуше.
Остальную часть обстановки этой комнаты составляли старинные шкафы времен Франциска I, уставленные китайским фарфором, японскими вазами, фаянсами Лукка делла Роббиа и тарелками Бернара де Палисси; кресла, в которых, быть может, сиживал Грих IV или Сюлли, Людовик XIII или Ри- шелье, ибо два из этих кресел, украшенные резным гербом, где на лазоре- вом поле сияли три французских лилии, увенчанные королевской короной, несомненно вышли из кладовых Лувра или во всяком случае какого-нибудь другого королевского дворца. На этих строгих и темных креслах были бес- порядочно разбросаны богатые ткани ярх цветов, напоенные солнцем Пер- сии или расцветшие под руками калькуттских или чандернагорских женщин. Для чего здесь лежали эти ткани, никто бы не мог сказать: услаждая взо- ры, они дожидались назначения, неведомого даже их обладателю, а тем вре- мем озаряли комнату своим золотом и шелковистым блеском.
На самом видном месте стоял рояль розового дерева, работы Роллера и Бланше, подходящий по размерам к нашим лилипутовым гостиным, но все же вмещающий в своих тесных и звучных недрах целый оркестр и стонущий под бременем шедевров Бетховена, Вебера, Моцарта, Гайдна, Гретри и Порпоры.
И везде по стенам, над дверьми, на потолке - шпаги, кинжалы, но, палицы, топоры, доспехи, золоченые, вороненые, с насечкой; гербарии, глыбы минералов, чучела птиц, распластавшие в недвижном полете своиог- нецветные крылья и раз навсегда разинувшие клювы.
Нечего и говить, что это была любимая комната Альбера.
Однако в день, назначенный для свидания, Альбер в утреннем наряде расположился в маленькой гостиной нижнего этажа. На столе перед широким мягким диваном были выставлены в голландских фаянсовых горшочках все из- вестные сорта табака, от желтого петербургского до черного синайского; здесь был и мэриленд, и порторико, и латакие. Рядом с ними, в ящиках благовонного дерева, были разложены, по длине и достоинству, пуросы, ре- галии, гаваны и манилы. Наконец, в открытом шкафу коллекция немецких трубок, чубуков с янтарными мундштуками и коралловой отделкой и кальянов с золотой насечкой, с длинными сафьяновыми шейками, свернувшимися, как змеи, ожидала прихоти или склонности курильщиков. Альбер лично распоря- жался устройством этого симметричного беспорядка, который современные гости, после хорошего завтрака и чашки кофе, любят созерцать сквозь дым, причудливыми спиралями днимающийся к потолку.
Без четверти десять вошел камердинер. Это был, если не считать пят- надцатилетнего грума Джона, говорившего толькоо-английски, единствен- ный слуга Морсера. Само собой разумеется, чтв обыкновенные дни в рас- поряжении Альбера был повар его родителей, а в торжественных случаях также и лакей отца.
Камердинера звали Жермен. Он пользовался полным доверием своего моло- дого господина. Войдя, он положил на стол кипу газет и подал Альберу пачку писем.
Альбер бросил на них рассеянный взгляд, выбрал два надушенных конвер- та, надпинных изящным почерком, распечатал их и довольно внимательно прочитал.
- Как получены эти письма? - спросил он.
- Одно по почте, а другое принес камердинер госпожи Данглар.
- Велите передать госпоже Данглар, что я принимаю приглашение в ее ложу... Постойте... Потом вы пойдете к Розе; скажете ей, что после оперы я заеду к ней и отнесете ей шесть бутылок лучшего вина, кипрского, хере- са и малаги, и бочонок остендских устриц... Устрицы возьмите у Бореля и не забудьте сказать, что это для меня.
- В котором часу прикажете подавать завтрак?
- А который теперь час?
- Без четверти десять.
- Подайте ровно в половине одиннадцатого. Дебрэ, может быть, будет спешить в министерство... И, кроме того (Альбер заглянул в записную книжку), я так и назначил графу: двадцать первого мая, в половине один- надцатого, и хоть я не слишком полагаюсь на его обещание, я хочу быть пунктуальным. Кстати, вы не знаете, графиня встала?
- Если господину виконту угодно, я пойду узнаю.
- Хорошо... попросите у нее погребец с ликерами, мой не полон. Скажи- те, что я буду у нее в три часа и прошу разрешения представить ей одного господина.
Когда камердинер вышел, Альбер бросился на диван, развернул газеты, заглянул в репертуатеатров, поморщился, увидав, что дают оперу, а не балет, тщетно поискал среди объявлений новое средство для зубов, о кото- ром ему говорили, отбросил одну за другой все три самые распросаненные парижские газеты и, протяжно зевнув, пробормотал: