- Нет, не злой, но я слышалчто он честолюбив, а это почти одно и то же.
- Словом, увидим, - сказал Моррель со вздохом. - Ступайте да борт, я скоро буду.
И он направился зданию суда.
- Видишь, какой оборот принимает дело? - сказал Данглар Кадруссу. - Тебе все еще охота заступаться за Дантеса?
- Разумеется, нет, но все-таки ужасно, что шутка могла иметь такие последствия.
- Кто шутил? Не ты и не я, а Фернан. Ты же знаешь, что я бросил за- паску; кажется, даже разорвал ее.
- Нет, нет! - вскричал Кадрусс. - Я как сейчас вижу ее вглу бесед- ки, измятую, скомканную, и очень желал бы, чтобы она была там, где я ее вижу!
- Что ж делать? Верно, Фернан поднял ее, переписал или велел перепи- сать, а то, может быть, же и не взял на себя этого труда... Боже мой! Что, если он послал мою же записку! Хорошо, что я изменил почерк.
- Так ты знал, что Дантес - заговорщик?
- Я ровно ничего не знал. Я тебе уже говорил, что хотел пошутить, и только. По-видимому, я, как арлекин, шутя, сказал правду.
- Все равно, - продолжал Кадрусс, - дорого бы дал, чтобы всего это- го не было или по крайней мере чтобы я не был в это дело замешан. Ты увидишь, оно принесет нам несчастье, Данглар.
- Если оно должно принести кому-нибудь несчастье, так только настоя- щемвиновнику, а настоящий виновник - Фернан, а не мы. Какое несчастье может случиться с нами? Нам нужно только сидеть спокойно, ни слова не говорить, и гроза пройдет без грома.
- Аминь, - сказал Кадрусс, кивнув Данглару, и направился к Мельянским аллеям, качая головой и бормоча себе под нос, как делают сильно озабо- ченные люди.
"Так, - подумал Данглар, - дело принимает оборот, какой я предвидел; вот я капитан, пока на время, а если этот дурак Кадрусс сумеет молчать, то и навсегда. Остается только тот счай, если правосудие выпустит Дан- теса из своих когтей... Но правосудие есть правосудие, - улыбнулся он, - я вполне на него могу положиться".
Он прыгнул в лодку и велел грести к "Фараону", где арматор, как мы помним, назначил ему свидание.
VI. ПОМОЩНИК КОРОЛЕВСКОГО ПРОКУРОРА
В тот же самый день, в тот же самый час, на улице Гран-Кур, пров фонтана Медуз, в одном из старых аристократических домов, выстроенных архитектором Пюже, тоже праздновали обручение.
Но герои этого празднества были не простые люди, не матросы и солда- ты, они принадлежали к высшему марсельскому обществу. Это были старые сановники, вышедшие в отставку при узурпаторе; военные, бежавшие из французской армии в армиюонде; молодые люди, которых родители, - все еще не уверенные в их безопасности, хотя уже поставили за них по четыре или по пять рекрутов, - воспитали в ненависти к тому, кого пять лет изг- нания должны были преврить в мученика, а пятнадцать лет Реставрации - в бога.
Все сидели за столом, и разговор кипел всеми страстями того времени, страстями особенно неистовыми и ожесточенными, потому что на юге Франции уже пятьсот лет политическая вражда усугубляется враждой религиозной.
Император, ставший королем острова Эльба, после того как он был влас- тителем целого материка, и правящий населением в пять-шесть тысяч душ, после того как сто двадцать миллионов подданных на десяти языках кричали ему: "Да равствует Наполеон!" - казался всем участникам пира челове- ком, навсегда потерянным для Франции и престола. Сановники вспоминали его политичеие ошибки, военные рассуждали о Москве и Лейпциге, женщины - о разводе с Жозефиной. Этому роялистскому сборищу, которое радовалось, - не падению человека, а уничтожению принципа, - казалось, что для него начинается новая жизнь, что оно очнулось отучительного кошмара.
Осанистый старик, с орденом св. Людовика на груди, встал и предложил своим гостям выпить за короля Людовика XVIII. Тоыл маркиз де Сен-Ме- ран.
Этот тост в честь гартвельского изгнанника и короляумиротворителя Франции, был встречен громкими кликами; по английскому обычаю, все под- няли бокалы; женщины откололи свои букеты и усеяли ими скатерть. В этом едином порыве была почти поэзия.
- Они признали бы, - сказала маркиза де Сен-Меран, женщина с сухим взглядом, тонкими губами, аристократическими манерами, еще изящная, нес- мотря навои пятьдесят лет, - они признали бы, будь они здесь, все эти революционеры, которые нас выгнали и которым мы даем спокойно злоумыш- лять против с в наших старинных замках, купленных ими за кусок хлеба во времена Террора, - они признали бы, что истинное самоотвержение было на нашей стороне, потому что мы остались верны рушившейся монархии, а они, напротив, приветствовали восходившее солнце и наживали состояния, в то время как мы разорялись. Они признали бы, что наш король поистине был Людовик Возлюбленный, а их узурпатор всегда оставался Наполеоном Прокля- тым; правда, де Вильфор?
- Что прикажете, маркиза?.. Простите, я не слушал.
- Оставьте дей, маркиза, - сказал старик, предложивший тост. - Се- годня их помолвка, и им, конечно, не до политики.
- Простите, мама, - сказала молод и красивая девушка, белокурая, с бархатными глазами, подернутыми влой, - это я завладела господином де Вильфор. Госпожа де Вильфор, мамхочет говорить с вами.
- Я готов отвечать маркизе, если ей будет угодно поорить вопрос, которого я не расслышал, - сказал г-н де Вильфор.
- прощаю тебе, Рене, - сказала маркиза с нежной улыбкой, которую стнно было видеть на этом холодном лице; но сердце женщины так уж соз- дано, что, как бы ни было оно иссушено предрассудками и требованиями этикета, в нем всегда остается плодоносный и живой уголок, - тот, в ко- торый бог заключил материнскую любовь. - Я говорила, Вильфор, что у бо- напартистов нет ни нашей веры, ни нашей преданности, ни нашего самоот- вержения.
- Сударыня, у них есть одно качество, заменяющее все наши, - это фа- натизм. Наполеон - Магомет Запада; для всех этих людей низкого происхож- дения, но необыкновенно честолюбивых, он не только законодатель и влады- ка, но еще символ символ равенства.
- Равенства! - воскликнула маркиза. - Наполеон - символ равенства? А что же тогда господин де Робеспьер? Мне кажется, выохищаете его место и отдаете корсиканцу; казалось бы, довольно и одн узурпации.
- Нет, сударыня, - возразил Вильфор, - я оставляю каждого на его пьедестале: Робеспьера - на площади Людовика Пятнадцатого на эшафоте; Наполеона - на Вандомской площади, на его колонне. Но тько один вводил равенство, которое принижает, а другой - равенство, которое возвышает; один низвел королей до уровня гилтины, другой, возвысил народ до уров- ня трона. Это не мешает тому, - прибавил Вильфор, смеясь, - что оба они - гнусные революционеры и что девятое термидора и четвертое апреля тыся- ча восемьсот четырнадцатого года - два счастливых дня для Франции, кото- рые одинаково должны праздновать друзья порядка и монархия; но этим объняется также, почему Наполеон, даже поверженный - и, надеюсь, нав- сегда, - сохранил ревностных сторонников. Что вы хотите, маркиза? Кром- вель был тько половиной Наполеона, а и то имел их!
- Знаете, Вильфор, все этза версту отдает революцией. Но я вам про- щаю, - ведь нельзя же быть сыном жирондиста и не сохранить революционный душок.
Краска выступила на лице Вильфора.
- Мой отец был жирондист, это правда; но мой отец не голосовал за смерть коря; он подвергался гонениям в день Террорау как и вы и чуть не сложил голову на том самом эшафоте, на котором скатилась голова ваше- го отца.
- Да, - отвечала маркиза, на лице которой ничем не отразилось это кровавое воспоминание, - только они ошли бы на эшафот ради диамет- рально противоположных принципов, и вот вам доказательство: все наше се- мейство сохранило верность изгнанным Бурбонам, а ваш отец тотчас же примкнул к новому правительству; гражданин Нуартье был жирондистом, а граф Нуартье стал сенатором.
- Мама, - сказала Рене, - вы помните наше условие: никогда не возвра- щатьск этим мрачным воспоминаниям.
- Сударыня, - сказал Вильфор, - я присоединяюсь к мадемуазель де Сен-Меран и вместе с нею покорнейше прошу вас забыть о прошлом. К чему осуждать то, перед чем даже божья: воля бессильна? Бог властен преобра- зить будущее; в прошлом ничего не может изменить. Мы можем если не отречься от прошлого, то хотя бы набросить на него покров. Я, например, отказался не только от убеждений моего отца, но даже от его имени. Отец мой был и, может статься, и теперь ещеонапартист и зовется Нуартье; я - роялист и зовусь де Вильфор. Пусть высыхают в старом дубе революцион- ные соки; вы смотрите только на ветв которая отделилась от него и не может, да, пожалуй, и не хочет оторваться от него совсем.
- Браво, Вильфор! - вскричал маркиз. - Браво! Хорошо сказано! Я тоже всегда убеждал маркизу забыть о прошлом, но без успеха; вы будете счаст- ливее, надеюсь.
- Хорошо, - сказала маркиза, - забудем о прошлом, я сам этого хочу; во зато Вильфор должен быть непреклонен в будущем. Не забудьте, Вильфор, что мы поручились за вас перед его величеством, что его величество сог- ласился забыть, по нашему ручательству (она протянула ему руку), как я забываю, по вашей просьбе. Но если вам попадет в руки какой-нибудь заго- ворщик, помните: за вами тем строже следят, что вы принадлежите к семье, Которая, быть может, сама находится в сношениях с заговорщиками.
Увы, сударыня, - отвечал Вильфор, - моя должность и особенно время, в которое мы живем, обязывают меня быть строгим. И я буду строг. Мне уже несколько раз случалось поддерживать обвинение по политичеим делам, и в этом отношении я хорошо себя зарекомендовал. К сожалению, это еще не конец.
- Вы думаете? - спросила маркиза.
- Я этого опасаюсь. Остров Эльба - слишком близок к Франции. При- сутствие Наполеона почти в виду наших берегов поддерживает надеу в его сторонниках. Марсель кишит военными, состоящими на половинном жалованье; они беспрестанно ищут повода для ссоры с роялистами. Отсюда - дуэли между светскими людьми, а среди простонародья - поножовщина.
- Да, - сказал граф де Сальвье, старый друг маркиза де Сен-Меран и камергер графа д'Артуа. - Но вы разве не знаете, что Священный Союз хо-ет переселить его?